Не любят у нас черных кошек. Ох, не любят… особенно бездомных. Ругают, гонят… И то, что дали бы другой кошке, — редко дадут черной. И те чувствуют это: боятся людей, всех боятся.
    Стоял сентябрь – пора умиротворения, когда ни холодно, ни жарко. Лето ушло, а ненастье еще не наступило. Я отдыхал в пансионате. В парке, где я проводил обычно время, было малолюдно. Все предпочитали соседнюю речку.
    Я сидел на скамейке и листал новый журнал. Когда подошла ко мне кошка – не заметил. Она была черная, как смоль, и тонюсенькая, как статуэтка.
    В пансионате было много кошек, но такой еще не замечал. Она села рядом. Глаза миндалевидные, раскосые, в них плавало что-то неуловимое.
    Вид у нее был такой, словно она хозяйка этого парка. Может, так оно и было. Парк облюбовали кошки и дети. Но не это заинтересовало меня. Было в ней что-то восточное. Наверное, такими были когда-то египетские кошки, которые египтяне обожествляли. Желтые глаза пронзительно, не мигая, смотрели мне в душу. Я попытался ее погладить. Она отступила, но не ушла. Странная кошка.
    Она мне нравилась. Я принес ей еду. Она съела. Должно быть, была голодна. Что-то подсказывало мне, что это не брошенная, а дикая кошка. Это чувствовалось в ее поведении. Кошки, выросшие без людей, всегда настороже и ласк не принимают.
    Я отодвинулся, и она села рядом. Я разгадывал кроссворд – она слушала, следя за моим карандашом, словно что-то понимала.
    Приятное занятие нарушил пес, большой, лохматый. Он явно хотел показать, кто здесь хозяин. Зло рыкнул на нас. Кошка не шелохнулась. Хотя по правилам кошачьим должна была бежать или хотя бы выгнуть спину. Ни того, ни другого не случилось.
     Пес, озадаченный и оскорбленный, кинулся на нас. Глупый, он не знал, с кем имеет дело. Кошка мигом взвилась на его спине. Крепко вцепилась в шерсть. Пес взвыл и кинулся прочь. Но всадница держалась крепко, словно скакала на нем всю жизнь. Пес метался, вопил, но сбросить ее не мог. Так они носились по парку, пансионата, поражая шарахающихся людей.
    На другой день, как ни в чем не бывало, она опять подошла. И снова села рядом. Тихая, скромная. Хотя молва о ней уже ходила по всему пансионату.
    Каждый день я приносил ей еду. Ела она аккуратно долго потом по-кошачьи облизывалась. Мы понимали друг друга без слов, вместе бродили по парку. Она по-прежнему не позволяла себя гладить. Но изредка терлась о мои ноги.
    Пес больше не появлялся, и нам ничего не угрожало. Встречные, уже наслышанные о ее подвигах, с любопытством ее разглядывали.
     Теперь и я оказался замеченным. Меня стали расспрашивать, что это за кошка. Но я лишь руками разводил. Что я мог им сказать? Не верили. Считали, что мы из цирка, и ждали от кошки, что она еще удивит всех. Но кошка удивлять не собиралась. Она жила, как могла, в этом неуютном и несправедливом мире. Обосновалась у меня на балконе и по утрам вежливо приветствовала меня своим гибким хвостом. Так у кошек принято.
     Дни в пансионате летели стремительно. Безделье развращало, делало меня ленивым, таким, каким я никогда не был. Поэтому дня отъезда уже ждал. Обстоятельно укладывал вещи в чемодан. Кошка провожала взглядом каждую вещь, словно проверяла: так ли все положено?
     — Пора! – сказал я ей. Она ответила: «Мяу», — и мы пошли на автобусную остановку. Настроение у обоих было неважное. Во всяком случае у меня… Я чувствовал себя предателем.
     Размышляют ли кошки? Если да, то думы у нее, наверное, тоже были невеселые. Бездомную кошку не ожидало ничего хорошего…
    Я видел ее через мутное автобусное стекло, маленькую беззащитную, с печальными глазами египетской кошки.
    — Жалко? – спросил сосед, перехватив мой взгляд.
    — Жалко, — признался я.
    — Это хорошо, что жалко, — одобрил он. – Если мы люди, то и относиться к братьям нашим меньшим должны по-людски.
    Я был согласен.