Все дороги ведут в Рим — гласит древнее изречение. Не знаю, как все, а наша — точно туда. И не по какой-нибудь, а по самой древней, Апиевой дороге. Ей около двух тысяч лет, этой базальтовой дороге. И то, что видела она, наверное, не видела ни одна дорога. Она сама была древностью, оставшейся от другого мира. Шуршание автомобильных шин, как шепот вечности, который уже недоступен нам, и потому особенно манит.

“Прожил 52 года. Богдам Монат. Тиберия Клавдия Секунда императорский вольноотпущенник. Здесь у него все с собой”.

Здесь стояли когда-то кресты с распятыми на них телами спартанцев — печальный финал великого восстания.

Видела дорога и пышные триумфы римских легионов, возвращавшихся с победами. Звенели литавры, цокали копыта усталых коней, брели понурые рабы — законная добыча победителей.

Я ехал в Рим. Редакции был нужен материал об этом вечном городе — солидный очерк, репортаж, а лучше интервью. С кем? На этот счет не уточняли. На мое усмотрение. А у меня пока ясности не было. Знал одно — материал должен быть необычным.

Задача, согласитесь, не из легких. О Риме столько написано, что повторяться не хотелось. Июньская жара расслабляла. но не настолько, чтобы я не способен был думать. И я думал... Рим велик и славен прежде всего своим прошлым. Наверное, о нем и стоит писать. Предстоящее держало меня в напряжении. В Рим я ехал впервые. И потому как школяр, готов был стоять перед каждой развалиной великой империи и размышлять, размышлять...

Нельзя сказать, что я не был готов к этой встрече. Много читал об этом городе, мог, например, свободно отличить, скажем, арку Тита от арки Константина... Но не этого ждали от меня. Вот если бы заговорили камни... А еще лучше — древние римляне — было бы здорово. Но это уже сказки. Нужно что-то иное... Скажем, интервью с гладиатором, а еще лучше — с самим императором Рима. Любым из тридцати двух. Моя фантазия работала вовсю, и я не сдерживал ее.

Предместья Рима мало чем отличались от предместий; крупных городов Европы. Те же промышленные зоны, сплетение железнодорожных путей и автострад. Разве что зелени было меньше обычного, да больше зноя.

Зато в центре, на Форуме, Рим оказался таким, каким я: его представлял — величественным, поверженным в прах гигантом. Я стоял на его брусчатке, и все семь холмов смотрели на меня. А я на них. Потрясающе! Ко всему этому можно было прикоснуться, потрогать рукой пыльный и прохладный мрамор плит. Туристы, их было множество, мне не мешали. Но и помочь ничем не могли. С чего-то надо было начать. Но с чего? Словно угадав мое настроение, кто-то спросил меня:

— Есть трудности?

— Немного, — согласился я. И только тут обнаружил, что говорю с монументом. Он стоял на пьедестале, величественный, бронзовый — сам император Октавиан Август, невозмутимый, как все истинные владыки.

Представьте, я даже не удивился этому как и тому что понимаю по-итальянски. Похоже, что и его это нисколько не удивило: стоял здесь две тысячи лет всего насмотрелся...

— Писак я не люблю, — предупредил он. — но помогу, если нужно... — Голос был низкий, глухой, но приятный. — Рим вечен, — продолжал он, -был, есть и будет. Я принял его кирпичным, а оставил мраморным. Теперь, правда, не на что смотреть... И все же покажу... — Он не без труда спустился с пьедестала, размял свои забронзовевшие колени и тут же признался:

— Последние тысячелетия скрипят, особенно, к плохой погоде.

Немного осмелев, я спросил:

— Простите, как Вас величать?

— Цезарь Октавиан Август. Можно и короче — Божественный. Всех императоров так величали. Так было принято.

— Историки считают Вас мудрейшим из всех римских императоров, — польстил я ему

— Врут. Просто я правил дольше и успешней всех.

— Любой ценой стремились к власти.

— Конечно. Кто же к ней не стремится?

— Юлий Цезарь не стремился, — напомнил я ему — утверждал, что он не царь, а принципал — то есть первый среди равных.

— Лукавил Цезарь, лукавил, — Октавиан Август снисходительно усмехнулся. — Он был хитрее всех. Умел заигрывать с народом. Так что, идем?

— А Вас здесь не хватятся? — я кивнул на осиротевший пьедестал.

— Не думаю. Меня давно не замечают и путают со всеми святыми угодниками. Лень прочесть...

Потом мы стояли с ним перед Колизеепи, Его огромна? тень давала прохладу. Полуразрушенный, он все еще внушал к себе почтение, как старый ветеран. Колизей — по-рим- ски “огромный”.

— Да, время не пощадило и его, — заметил я сочувственно”

— При чем тут время? Люди не пощадили — растащили настроили из него свои дачи. А у вас не тащат?

— Тащат, — признался я.

— Вот, вот. А валят на время. Строили его после меня. Сколько денег ухлопали.

— Ну на зрелища-то вы. императоры, денег не жалели. Да и людей тоже... Сколько гладиаторов погибло на торжествах, посвященных открытию этого колосса?

— Могу точно сказать — пять тысяч, не считая неверных и хищных африканских зверей. Что поделаешь? Народ требовал зрелищ. В мое время в Риме было 6 стадионов, 3 театра, 400 храмов и 28 библиотек.

— Конечно, это впечатляет, — согласился я, — но не оправдывает..

— Великое не требует оправданий, — изрек мой собеседник. — Величие Рима в его блистательных победах, свидетели которых — эти триумфальные арки. Их был с 16. Но большинство из них не сохранилось. Вот арка Тита — прекрасное творение, которому почти две тысячи лет. Тит возвел ее честь своей победы над иудеями. Сквозь нее проходила священная дорога Форума. Венчала арку колесница со статуей императора Тита. Увы, она тоже не сохранилась. А барельефы на ее стенах еще и сейчас видны. Правда, некоторые из них перенесены уже с других триумфальных арок. На арке Константина скульптуры с подвигами, но не его, а Траяна к Аврелия. Не пропадать же добру..

С памятниками тоже не церемонились. Вон там, — он величественно повел рукой, -там стояла статуя Нерона, золоченая. Нерон поставил ее в честь самого себя еще при жизни. Огромная, в тридцать два метра. Когда его не стало, римляне первым делом отбили ей голову. Так и стояла без головы, пока не нашли статуе новое применение: на месте головы укрепили сияющий диск, символизирующим солнце.

И вдруг спросил: ^;

— А как у вас с памятниками?

— Головы пока не отрывают, — ответил я, — просто переносят в более подходящее место.

А у Колизея толпилось до тысячи прихожан с хоругвиями и молитвенниками. Служки устанавливали микрофоны, раскладывали музыкальные инструменты, пюпитры. Что-то готовилось, без шума. как в немом кино. Вечность накладывала отпечатки на все: даже собаки, и те вели себя прилично -не тявкали, не виляли хвостами. Уцелевшие колонны и портики возвышались над руинами храмов, как часовые, отбрасывая длинные ломкие тени. которые исчезнут с заходом солнца. Я глядел на них и думал о том, что ничто не вечно в этом лучшем из миров.

Октавиан. видно, думал иначе.

— Колонны и портики — последнее украшение Рима. Когда-то они были повсюду, без них не обходилась ни одна базилика, ни один храм. Вот та, что выше других, колонна императора Траяна. Он возвел ее еще при жизни. В ее основании лежит его прах. Первоначально колонну венчал золоченый орел. Потом его сменила фигура самого императора, позже утерянная. Затем появилась статуя апостола Павла, которая стоит до сих пор. Траян, несомненно, был достойным из достойных. После меня. конечно... Многое преуспел. Я тоже немало строил, но мало что сохранилось. Вот здесь, где мы стоим, был храм божественного Юлия Цезаря, воздвигнутый мною на месте его погребального костра. Храм не сохранился, зола тем более... костер пылал всю ночь, озаряя Форум...

“С ним догорала и римская республика, — подумал я, — и начиналась империя”.

— Божественный, — обратился я к Октавиану,— убийцы Цезаря наказаны?

— Их Бог наказал... Кассий утонул во время одной из битв, а Брут покончил с собой. Убийцы не церемонились. Они навалились на Цезаря скопом. Он сопротивлялся. Но когда увидели среди них своего любимого Брута, решил, что сопротивляться бесполезно. Только сказал: “И ты, Брут?” — и накрыл голову плащом. Брут нанес последний удар. Все было кончено.

— Как он мог?

— Спроси у него, у его тени... Император молчал, вероятно, сосредотачивался. Что-то должно было произойти. Я чувствовал это.

— Брут, — вдруг молвил он, бледнея, — я знаю — ты здесь.

— Ты проклят, Брут..

— Знаю, — глухо отвечала тень.

— Что скажешь?

— Ничего. Так надо было...

— Кому?

— Всем. Выбора не было: либо он, либо республика... Я выбрал последнее... Надо было спасать демократию.

— А было ли что спасать? — хотел возразить я. — Ее тогда фактически, уже не было. Чудовищам же, вроде Нерона, Kaлигулы, Тиберия, вы дорогу расчистили...

Тень словно прочла мои мысли и произнесла:

— Нам не дано предугадать, как скажутся слова и поступки наши в будущем.

— Не дано, — согласился я. — но подумать стоило... Я отвлекся буквально на минуту — надо было поменять кассету в диктофоне, и решил продолжить наш разговор. А его уже не было. Я огляделся по сторонам, пытаясь отыскать моего собеседника в толпе туристов, и вдруг увидел: император, как ни в чем ни бывало, стоял на прежнем месяце на пьедестале и, кажется, чуть усмехался. А может, мне это показалось... Как, впрочем, и все остальное, о чем я вам рассказал.

Но как же тогда магнитофонная запись? Она-то осталалась. Положив магнитофон в карман, я задумался: как быть дальше? Сесть и расшифровать нашу беседу или отправиться дальше... скажем, в Ватикан, где в этот день должна состояться встреча папы римского Павла II с народом. Может, мне и там повезет, и я смогу взять у него интервью?

Я ехал в Ватикан и думал о том, как обрадуются мои коллеги в редакции, когда получат от меня сразу два интервью. И каких! Вот только поймут ли они, разберутся ли в моих записях. Но это уже не мои, а их проблемы.

веб-дизайн И.Фронкина
оцифровка и выверка текста Т.Цырубалко

На основную страницу

Last update 27.04.2000