Я не верю в переселение душ и всё такое... Но почему-то знаю, что в прошлом, очень давно, был строителем и не где-нибудь, а в Италии, в античные времена. Чушь какая-то, не правда ли? Но знания-то строительные у меня откуда? Ветром надуло? Был я строителем, был. Только вот не знаю, как это получилось. Доказать это не могу, потому что было это две тысячи лет тому назад и не где-нибудь, а в Помпеях.

Знаю ещё, что прибыл сюда из Рима по контракту. Мы обновляли тут частично форум. Работа хотя и престижная, но не очень сложная. Цоколи колонн на форуме уже поставили, а сами колонны ещё должны были привезти.

Пока же я мог познакомиться с городом, поскольку был здесь впервые. Он мне нравился. Стоял на холмах, на берегу Неаполитанского залива, близ Неаполя. Как все римские города в ту пору, он во всём подражал Риму: имел свой форум, базилику, амфитеатр, некрополь — все атрибуты власти, пользовался любовью и покровительством императоров: в его окрестностях стояли дачи Октавиана Августа, Тиберия, Клавдия и прочей римской знати.

Я стоял возле них и размышлял, куда лучше податься: на форум — рано, на рынок — тоже. А вот в харчевню, кажется, - в самый раз. День предстоял хлопотный, не мешало подкрепиться. Судя по всему, в Помпеях предстояло провести не меньше месяца. В Риме на установку колонн потребовалось бы недели две. Но здесь не Рим, всё делается здесь неспешно.

Погруженный в эти мысли, я не сразу заметил мальчишку, почтительно трогавшего меня за тогу. Ему было лет 10—11, не больше, чернявый, худенький, кожа да кости, в предельно-изношенной рубахе. На руках у него был щенок, такой же глазастый, как и его хозяин, тоже ждущий от меня чего-то.

— Господин, — неуверенно обратился он ко мне, — хотите я вам спою? Всего за два асса...

Он ждал. Я молчал. Не люблю назойливых. Но этот чем-то тронул меня. Не предложением, а скорее мольбой, которая чувствовалась в его голосе. "Голодный поди", — подумал я.

— Пой, — согласился.

Голос у мальчишки был слабый, но чистый, пел без вранья что-то неаполитанское, заметно подражая уличным певцам. Пение не стоило двух ассов. Но это было, видимо, единственным, что он мог предложить. Я похвалил его и, неожиданно для себя, предложил перекусить со мной в харчевне. Вряд ли он сегодня чего-то ел. Мальчишка тотчас согласился и подсказал, где ближе и дешевле поесть.

Так он стал моим гидом на все помпейские дни. Только выросший на этих пыльных улицах мог так досконально знать их. Говорил он горячо, сбивчиво, слегка картавя. Обо всём имел своё мнение и свою цену. Обожал гладиаторов. Знал их всех поимённо и деловито, как взрослый, судил о достоинствах каждого, ненавидел новых богатеев, которых называл кузнечиками. "Прожорливы очень", — объяснял он. Но главное, кажется, было в другом: они никогда не подавали ему.

Зато о разгульной портовой братии отзывался положительно. Они подкармливали его. Боялся только центурионов. Но кто ж их не боится? Бездомный ведь всегда виноват. Тепло он отзывался только о какой-то Ло.

— Кто это? — не понял я.

— Лори, — объяснил он, — я тебе её покажу.

Я не возражал. Меня интересовало другое. Я искал следы последнего землетрясения, частично разрушившего город семнадцать лет назад. Их почти не было. Так, кое-где, на окраинах. А ведь Помпеи тогда изрядно пострадали. Правда, старый форум тогда устоял — сотня колонн. Только крыша легла. Теперь этот форум не у дел. Строят новый, в центре города. И я украшаю его как могу. Амфитеатр тоже почти не пострадал. Красавец, на 20 тысяч мест, может украсить любой римский город. Уступит разве Веронскому, но там я не был, не могу судить.

Подкормив в харчевне мальчишку и его щенка, я отправился на суконный рынок. Там у меня был человек, с которым я познакомился накануне при размене денег. Это был меняла. Афинянин. Один из тех, кто, не занимая особых должностей, был известен в Помпеях всем как человек, сведущий не только в торговых сделках, но и в сортах пшеницы, сукнах, винах и даже в римском праве. Он всем был нужен и никому не отказывал. И только близкие знали его как ценителя искусств и путешественника, много повидавшего на своём веку.

Мне тоже он нужен. Необходим совет: как распорядиться той суммой, которую я имел? Что закупить, возвращаясь в Рим? С кем из деловых людей Помпеи заключать сделки? И, наконец, соглашаться ли на предложение магистра участвовать в реставрации храма Изи-ды и на каких условиях? Словом, нужен был человек, которому бы я доверял.

Я уже знал кое-что о нём: он не любит турок, плохого вина и пустой болтовни. Это меня устраивало. С турками я, правда, ещё не общался, но в вине толк знал: родители — виноделы. Мы оказались большими спорщиками, но это не смущало нас. Каждый оставался при своём мнении.

Выяснилось, что пригласившие на установку колонн заказчики меня надули, предложили меньше, чем следовало. Но это меня не очень огорчило. В Риме случалось и такое... Там сейчас строят Колизей — чудо века. И тоже греют на этом руки.

Я горячо расписывал эту великую стройку, Афинянин только усмехался.

— Увидим, увидим... — повторял он.

Для него мерилом всего был греческий Парфенон. Уже расставаясь, он пообещал познакомить меня с интересным обществом. И сдержал слово. Я получил приглашение в один из самых богатых домов Помпеи — дом братьев Веттиев, находившийся в самой аристократической части города.

Да... Помпейцам не откажешь в здравом смысле, да и в чувстве юмора тоже...

Здесь, как и всюду в римских городах, дома стоят спиной к улице, лицом во двор. Что там за глухими стенами — одному Богу известно. Впрочем, всем обо всём известно: город не велик. Знают всё и о хозяевах виллы братьях Веттиев, бывших вольноотпущенных, а ныне уважаемых людях города. Известно, что живут они "на широкую ногу". Свою незнатность восполняют гостеприимством, общением с известными людьми города. У них бывают философы, артисты, чиновники и любящая выпить на дармовщину молодёжь.

Скромный снаружи, дом оказался роскошным внутри. Там, в обрамлении мраморных колонн, таился дворик, в котором всё цвело, дышало свежестью, располагая к бездумной неге. Брызги фонтана искрились на зелени, играли на стенах весёлыми бликами, отчего амурчики на них казались живыми. На мраморных столиках в серебряных вазах теснились вина и фрукты.

Гостей было мало. Лишь избранные. Держались свободно, смеялись и спорили, не слушая друг друга, разогретые добрым вином. Меня тотчас втянули в спор о

Спор продолжался, а незнакомкой овладел появившийся Афинянин. Он галантно отвёл её, что-то шепнул, и они направились ко мне.

Теперь я разглядел её. Хороша. Очень. Такие аристократические черты, приятная улыбка и никакой, присущей римлянкам, надменности.

— Ло... Лори... — представил Афинянин девушку.

Я, кажется, смутился от неожиданности. Она заметила это, но вида не подала. Афинянин явно торжествовал, должно быть, на это и рассчитывал.

— Наш гость, — сказал он девушке, — умён, хотя и молод. Меня, старика, покорил эрудицией. — Говорил серьёзно, а глаза смеялись. — Не дай ему скучать.

Сказал и исчез среди гостей. В общении с женщинами я не находчив и потому был благодарен ей за то, что она заговорила первой.

— Надолго к нам?

— Не знаю, как пойдут дела.

— Я знаю вас. Вы родственник Цицерона. Она глядела испытующе.

— Дальний.

— И я вас знаю. Вы поёте в "Одеоне". Один босоногий певец мне доложил.

— Рик, — догадалась она, — мой юный паж. Я учу его петь. Надо же ему на что-то жить.

Она не договорила. Её буквально умыкнули поклонники. Они жаждали её стихов.

Ло — поэтесса, вспомнил я. Вот с чего надо было начинать беседу. Стихи её, видимо, знали и любили, называли их наперебой. Л о возражала.

— Прочту, но не свои. — Она повелительно вскинула голову, давая понять, что спорить с ней бесполезно.

— Когда-то в Элладе жила прекрасная Иринна. Ей было всего девятнадцать, как мне. Но её в Элладе знали все, её божественные стихи.

Ло читала нараспев, с какой-то грустью, отчего возникало ощущение утраты. Она и сама казалась сошедшей с Олимпа посланницей небес, посланной к нам для духовного возрождения. Какой судьбой занесло её так далеко от родины? Я не гадал, был просто очарован. В тот вечер нам больше не привелось поговорить. А я надеялся...

С утра был на форуме, где проходили работы. Строители, их было десятка три, роптали. В основном это были вольноотпущенники. Все они имели какой-то опыт в строительном деле и потому знали себе цену. Нервничали, конечно: время идёт, а заработка нет, колонны так и не подвезли. Я сказал им, чтоб не расходились. Потом их не соберёшь. А за простой обещал заплатить. Эти колонны в Риме поставили бы за пару недель, а здесь кто знает, сколько времени уйдёт. Провинция есть провинция.

— Когда уезжаешь? — наконец спросила она.

— На днях.

— А раньше не можешь?

— Не успею. Закончу работу, тогда... — начал я.

— Не закончишь, — перебила она и тихо добавила: — Никогда...

Я только улыбнулся. Что она могла понимать в строительстве?

— Всё-таки уезжай.

Мне её настойчивость не понравилась, но не ссориться же из-за пустяков. Надо было сменить разговор. Я взял её руку.

— Красивая ты.

— А ты — счастливый, — сказала без тени улыбки. — Хочешь, предскажу тебе судьбу?

Я в предсказания не очень-то верю, но не возражал. Она взяла мою руку. Долго разглядывала ладонь. Я терпеливо ждал.

— Ты будешь жить долго. Долго и счастливо, — закончила она.

— А ты?

— Не спрашивай... Не скажу... Мы помолчали.

— Правда ли, нет, - наконец проронила она, — предание такое... Попросил один юноша по имени Эндимион у Зевса бессмертия, вечной молодости. И тот дал ему в обмен на вечный сон. Вечный, понимаешь? Хотел бы ты этого?

— Нет, это не для меня.

— А я бы согласилась. Я бы видела вечные сны.

— И меня в них тоже?

Она улыбнулась, но грустно как-то. Встреча была скорее похожа на расставание, Я ничего не мог поделать.

— Мне пора, — сказала она, — не люблю прощаний. Закрой глаза, руками, вот так... — показала. Я повиновался.

— И не смотри...

Когда я опустил руки, её уже не было. Я рассмеялся. Не мог я на неё сердиться. Просто не мог. Не знал, что видел её в последний раз.

Поначалу этот город не вызывал у меня особых эмоций. Город как город, со своими достоинствами и причудами. Но постепенно он мне всё больше нравился. И не столько своим местоположением в заливе, сколько жителями, подкупавшими весёлым нравом, раскованностью, отличавшей их от римлян, живущих со всегдашней оглядкой на власть, затянутых в незримые путы столичных условностей. Здесь всё было проще. Провинция — не столица. Сенат далеко и не слишком теснит. Жизнь дешевле, климат лучше, а зелени — море. Будь моя воля — навсегда остался бы тут.

Уступая настойчивости Рика, я шёл с ним осмотреть местный амфитеатр. Хотел поближе познакомиться с ним, тем более что Рик обещал познакомить с некоторыми из своих друзей-гладиаторов. Помпейские гладиаторы на хорошем счету. Некоторых из них обучали в самой Капуе — прославленном центре гладиаторов. Наибольшей популярностью в Помпеях пользовались бестиарии, бившиеся с хищниками: львами, тиграми, пантерами, которых доставляли из Африки. Имена лучших из них на устах всех жителей Помпеи и, конечно, мальчишек. Мне битвы бестиариев с голодным зверьём не доставляли особого удовольствия: слишком много крови. Но помпейцы явно не разделяли моего мнения.

К Рику я как-то быстро привык. Он всегда оказывался под рукой, когда нужен был, держался скромно, не навязывался, отличался не присущей его возрасту вдумчивостью. При мне он уже не пел, видимо, чувствуя, что это у него не очень получается. Думаю, что мой предстоящий отъезд был ему тоже не в радость: кончалась его сытая жизнь.

— Господин, — прервал мои мысли Рик, — возьми меня с собой... Хоть слугой, хоть рабом — всё равно. Ло говорит, что один я пропаду... А?

Я не спешил с ответом.

— Есть у тебя близкие?

— Есть: щенок и ещё Юпитер, я ему молюсь.

— Негусто.

— Я знаю... Тебе не до меня. Всем не до меня. Вот стану гладиатором, будут у меня свой дом и много еды.

— Тебя могут убить.

— Не всех убивают. А в старости быть нищим не хочу... не хочу.

В глазах у него стояли слезы.

"Господи, — думал я, — ну где же милость твоя?" Я обнял Рика.

— Знаешь, я подумаю.

Рик, как свой человек, исчез в казарме. И вскоре оттуда вывалился стражник. Важный, упитанный, с двойным подбородком и кривыми волосатыми ногами. Опоясанный мечом, он был почти забавен. Меня он встретил как старого знакомого, должно быть, был немного навеселе, а может, так показалось.

— Повидаться? Это мы можем. Вообще-то запрещено, но для племянника Цицерона — пожалуйста.

Он говорил с заметным акцентом южанина и хитровато улыбался. Ещё бы не улыбаться: в его кармане уже звенели мои сестерции.

— Рик, проводи! — приказал он. И Рик повёл меня по тёмным коридорам, уверенно петляя в потёмках, пока не вывел на залитую солнцем

арену.

Вот когда я по достоинству оценил это необычное сооружение, его размеры и конструкцию. День был будний, арена пустовала. Только на противоположной стороне, у второго входа двое рабов что-то чинили. Мы уселись на прогретые солнцем плиты. Здесь обычно сидела городская знать. Выше были платные места, за ними — бесплатные, ещё выше, на самом верху — места для женщин.

Пока всё это Рик мне объяснял, появились двое. Это были знакомые Рика, разные по возрасту, но весьма похожие друг на друга. Как оказалось, дядя и племянник. Оба массивные, широкогрудые, с нерасположенными к общению замкнутыми лицами, которые из-за сросшихся на переносице густых бровей показались ещё более неприступными.

— Это мой господин, — представил меня Рик, — важный чиновник из Рима.

Те глазом не моргнули. Рика они хотя и знали, но не принимали всерьёз. Я понял: искать контакт надо самому, и спросил:

— Болит?.. — Кивнул на плечо старшего.

Повязка была под туникой не видна, но движения связывала.

Взгляд старшего чуть потеплел, или так показалось. Он кивнул. Я посоветовал ему мазь, которой пользовались в нашей семье. Разговор завязался. Оба они были из Иллирии, крестьяне. В гладиаторах оказались за дол-

ги. Чтоб спасти семью и хозяйство, подписали контракт. Всё остальное пришло само собой: гладиаторская школа, арена и прочее... Единственное условие оговорили — друг против друга не выходить.

— Не страшно?

— Всё во власти богов: сегодня ты жив, а завтра тебя нет. Мне нужна жизнь — хозяину моя красивая смерть. За это уплачено.

Разговор был грустный.

— Может, и собрали бы со временем долг, да не повезло. — Он кивнул на плечо. — В последнем бою оплошал. Если бы не боги — и вовсе не сидел бы здесь.

— А если бежать? — осторожно спросил я.

— Можно и бежать, но коли поймают — смерть. Не знаешь, что лучше.

Они поднялись и молча ушли.

Пепел кружил над ними, лез в глаза и нос. Надо было спешить, ещё было время, ещё было... Я нацарапал на вощёной дощечке несколько фраз и на словах поручил Рику найти Ло. Я буду ждать её у храма Изиды. Рику не надо было повторять дважды. Он тряхнул нечёсаными вихрами и исчез.

Может быть, для помпейцев всё это было не впервой: вокруг Неаполя до сорока вулканов и вулканчиков. Я же терялся. Твердь под ногами вздрагивала, словно искала защиты. Я молился всем богам, а они явно гневались. Особенно Вельзевул. Это был его день. Он требовал жертв. Взрывы, один за другим, сотрясали Помпеи. Начиналось извержение. Вулкан расстреливал небо градом камней, фонтанами жгучего пепла. Всё неслось на немыслимую высоту и оттуда рушилось на Помпеи. Меня несло людским потоком, толкало, прижимало к стенам. Я не сопротивлялся. Главное — не упасть: сомнут, затопчут... Страх властвовал и ослеплял людей, а сумерки становились почти непроницаемыми. Только вспышки молний выхватывали на мгновения лица. Непрерывно гремело, и в этом грохоте тонуло всё. Я уже не мог добраться до храма Изиды, не представлял, где он. Временами обдавало жаром. Даже гроза не освежала. Молнии кромсали небо, и потоки грязи, в которую превращался пепел, текли по улицам, пузырились, дышали вонью.

Я пытался ещё что-то делать: помогал какой-то женщине нести малыша, второй был у неё на руках, гнал чью-то козу, убеждал какого-то старика бросить непосильную ношу, что бы в ней ни было. У самого от жгучего пепла начинали дымиться волосы. Сухая горечь ела горло, было трудно бежать. А бежать надо было, хотя и не ясно — куда?

Надвигалось худшее. Я понял это по тому, как стали задыхаться те, кто послабее... Надо было во что бы то ни стало добраться до залива: там море, там спасенье... Только теперь почувствовал боль в ноге: задело где-то...

Дождь между тем поредел, но пепел мёл всё круче, наметая сугробы, ломая крыши и пряча павшие тела. Становились неузнаваемыми улицы. Я уже дважды был на этом перекрёстке, но не мог понять, куда он ведёт. Не лучше понимали и другие.

Кто сказал, что надежда умирает последней? Последними умираем мы.

Залив, до которого я всё-таки добрался, был пуст. Море отошло, далеко отошло, обнажив дно - забитую пеплом тягучую жижу, из которой торчат обломки корабельного хлама, жижу, которая нестерпимо смердит.

Мне худо, но я ещё держусь. Ни детей, ни стариков уже рядом нет. Не будет и нас. Это ясно...

Снова я. Но словно другой.

Двухэтажный автобус медленно вползает на автоостановку, выруливает, ища подходящее место для себе подобных. Туристов на площадке много.

"Помпеи. Здесь всегда так..." - объявляет шофёр.

Когда-то тут был порт. Но от него почти ничего не осталось, только подобие входной арки да остатки кирпичной кладки. Сами Помпеи выше, за холмом, куда мы поднимаемся.

Город открывается постепенно, вернее, то, что осталось от него, - руины. Что-то похожее я уже видел в минувшую войну. Но это скорее призрак, безмолвно парящий под солнцем. Правда, его можно потрогать, коснуться шершавой стены. Но лучше этого не делать. Что-то трагическое в нём, если смотреть сердцем...

Город глядит пустыми коробками стен, и слова на некоторых из них — крики отчаяния и мольбы. Я не знаю итальянского, но это ясно и так. Странно, что надписи здесь, у самого спасительного залива. Хотя залив едва ли был спасением. Что-то тут произошло? Что-то настигло их? Хочу понять, но обстановка не позволяет: мешают сами туристы. Они ведут себя слишком свободно: болтают, спорят, едят мороженое. Я бы подавился им. О, люди! Всему же своё место...

Раздражение постепенно проходит. "Приходят — значит, всё-таки помнят. А это главное", — думаю я.

Лёгкий бриз обдувает нас, и свежестью этой мы дышим. От недавно прошедшего дождя нет и следа. Всё сухо, чисто. Ни пыли, ни пепла, ни людей. Впрочем, люди-то есть, их восстанавливают, разумеется, то, что осталось от них. Мы поднимаемся по тесной улочке, наверное — окраине. Колесницы здесь бы вряд ли разъехались. Зато пешеходам свободно.

Вдоль стен проложены керамические трубы — это водопровод. Воду берегли, знали ей цену. А вот отсутствие окон в домах непривычно, как в Средней Азии, в аулах.

Центр, хотя и в развалинах, всё же смотрится, как Древний Рим в миниатюре: храмы, форумы, театры, портики внушительны.

Мне кажется, что всё это я видел когда-то, то ли читал. Даже знаю, где форум. Впрочем, его видно. Заметно даже, что его перестраивали и перестройку не завершили, этакий "долгострой", по-нашему... Зато амфитеатр — загляденье, на двадцать тысяч мест. И сооружён необычно: не насыпали, а вынимали грунт. Получилась огромная чаша с ареной и многими ярусами для зрителей.

Я сел на место, где сиживала когда-то знать, и пытался представить прошлое: поединки гладиаторов, битвы с дикими зверями. Рядом, за спиной амфитеатра -казарма гладиаторов, довольно скромная, тоже сохранилась. В одной из её каморок при раскопках нашли скелеты двух гладиаторов: молодого и постарше. Странно, что они не покинули город. Что-то им помешало. Что? Этого уже не узнаем. Многого не узнаем...

Подумать только: в пекарне уцелел хлеб, пусть твёрдый, как камень, и чёрный, как уголь, а уцелел. Столовый прибор нашли на столе, а люди испарились. В городе обнаружили сорок пекарен и множество харчевен... Было что выпить и закусить, хотя, быть может, и не всем... Медные колечки, которые до сих пор находят при раскопках, — это метки рабов. Они-то вряд ли видели что-то хорошее... Только смерть уравняла их.

На память свою я полагаюсь, ничего не записываю — лица, даты, фамилии запоминаю запросто. И только в Помпеях что-то не ладится, сбои какие-то... Что-то помню, что-то нет... Словно кто-то сознательно выключает и переключает меня: знаю стихи несравненной древнегреческой поэтессы Сафо, хотя никогда не учил их, и не помню название своего отеля в Риме, где остановились. Чушь какая-то... Климат, что ли, влияет? Вот и здесь неплохо ориентируюсь, хотя ни разу тут не был.

— Ищешь кого-то? — догадался сосед. — Да не в том тысячелетии...

Администрация, конечно, показывает только часть откопанных тел. Наверное, опасается отпугнуть туриетов этим зрелищем. Я бы поступил так же. Возле форума у крайнего портика, откопали мальчишку лет десяти-одиннадцати. Скорчился, что-то прячет под собой: не то котёнка, не то щенка. И сам-то заморыш, а кого-то спасал.

"Господи! Где же твоя милость? Его-то за что?" — подумал я.

Мальчишка смотрит безглазым, плоским лицом. Что он может поведать? Он же камень. Молчу. Чувство такое, будто я тоже виноват...

Женщина, не то мать, не то бабушка, лежит, обняв двоих малышей. Они уткнулись в неё головками, в последнее своё прибежище, своё спасение... Видеть не могу...

У братьев Гримм есть сказка про уснувший город. В нём все уснули. Все. Даже собаки и кошки. Правда, у неё (у сказки) счастливый конец, чего не скажешь о Помпеях. Здесь же проснуться некому...

Самыми стойкими в Помпеях оказались бани. Все восемь уцелели и настолько, что после некоторого ремонта могли бы снова служить, если бы было кому. У помпейцев, как у всех римлян, бани были многофункциональными. В них мылись, парились, лечились, развлекались — отдыхали душой и телом. Строительство считалось делом богоугодным и высоко ценилось населением. По тем временам это были непростые технические сооружения, прочность делала им честь.

Хотя их вполне хватало в Помпеях, сооружали всё новые и новые, подражая стремительно богатевшему Риму. Там обожали бани. Термы Каракалы одновременно принимали до полутора тысяч человек и занимали площадь в 12 гектаров, представляли целый комплекс с парком, стадионом, бассейнами, эстрадой, библиотекой и комнатами отдыха. Туда приходили на целый день. Император Каракала открыл доступ в свои императорские бани всему простому люду. Из политических, наверное, соображений. Помпейцы по возможности равнялись на Рим. Одна была у них причуда: считали, что мыться надо в темноте. Поэтому в термах было полутемно. А те, кому не хватало света, приходили со своими светильниками. Их находили при раскопках. Я тоже искал, но не нашёл. Видно, много было искателей...

К дому братьев Веттиев я вышел не случайно. Ещё в автобусе говорили о нём. Решил познакомиться с ним. Он выделялся среди особняков именитых горожан. И говорят, относительно неплохо сохранился. Здесь собирали когда-то цвет помпейского общества, бывали гости из Рима, негоцианты с востока, солидные люди. Входя, я споткнулся о порог, но не расстроился: воспринял это как добрый знак. Наверное, тут спотыкались и две тысячи лет назад. Судя по всему, дом когда-то перестраивали в духе тех мод, придали ему аристократический вид. Одной из примечательностей был внутренний дворик-сад, место приёма гостей и приятного времяпровождения. Среди скромной зелени, посаженной уже в наше время, стояли мраморные столики, вокруг которых, должно быть, и сиживали гости, кипели философские споры, звучали стихи и лилось вино.

Присел и я. Дворик был невелик, но привлекателен. Его обрамляли мраморные колонны, поддерживающие крышу и круглое окно над фонтаном. Из него лился солнечный свет. Всюду стояли античные скульптуры фавнов и нимф. Они пережили своих хозяев и беззаботно улыбались. На стенных росписях резвились пухлые амурчики, частично осыпавшиеся, но всё ещё привлекательные. Это был незнакомый мир, известный только по литературе.

Пора было возвращаться. Искать свою группу. А столько ещё не осмотрено... Что же, вот так вот и бросить?

Группа, действительно, в сборе. Ждут только меня и поминают не лучшим образом. Меня это не трогает. Я всё ещё там, среди руин, с теми, кто остался там навсегда. Машины прибывают и отъезжают. Народ не убывает. Возле автобусов какой-то местный мальчишка в футболке гоняет пустую консервную банку. Я стучу ему по стеклу. Он показывает мне язык. Словом, объяснились. Кто знает, может, он потомок тех помпейцев и это его земля.