Людмила Довыденко. Стихи

.	.	.
.	Из романа «Овладеть луной» *** * *** Хочу признаться в заключительном аккорде: Мне ваша утонченность надоела. Вы не способны на мужское дело, Ну, скажем, дать кому-нибудь по морде. Вы несравненны, вы – аристократ! Но мне наскучили божественные лики, И мне сейчас милее во сто крат Какой-нибудь чухонец знойно- дикий. Не говорите, что опуститесь до пьянства, И не устаивайте глупую истерику... Что делать! Я не чудо постоянства, Всегда меня влечет к другому берегу.	.
.	*** * *** Дарили мне невинные бутоны весенних роз. Дарили мне букеты беладонны – соцветья слез. Недолговечен розы аромат, Но не забуду беладонны яд.	.
.	*** * *** Мы с вами долго не будем видеться. Вы не заметите равнодушно... Не все уляжется и отодвинется, В признаньях ложных, в объятьях чуждых Знакомый жест или шелест шепота Опять напомнят о вас – не больно, Всего лишь сердца чуть слышным ропотом – Так ропщут листья, так ропщут волны... Но если волей судьбы безжалостной Вновь наших жизней сплетутся нити, Тогда – узнайте меня, пожалуйста, И, если сможете, полюбите.	.
.	*** * *** Я гляжусь в одинокие луны, Еженощно плывущие мимо... Я люблю одинокого клоуна, Молчаливого, как пантомима. Еженощно уходит клоун, Никогда не снимает грима. Одинокий мой. Непреклонный. Не молящийся. Неумолимый. В свете лун растворяются кудри, Светлый лик под лиловой маской, Бледно-лунные щеки в пудре, Нежно-лунные губы в краске... Еженощно уходит клоун Из моей паутины-спальни – Не приручен, не околдован – По дороге своей фатальной. И опять по реке небосклона Поплывет грустных лун череда... Еженощно уходит клоун. Только б, Господи, не навсегда.	.
.	*** * *** Живи и властвуй. Здравствуй, Цезарь. Идущая на казнь приветствует тебя. Ты победил и – вот – возьми мой пояс. Вскрываю свои вены в твою честь. Магистр древнего искусства обольщений, Коварный мальчик мой с улыбкою Гермеса... К твоим губам я так хочу припасть От жажды воспаленными губами... И я готова выпить даже яд С твоей улыбки мага или змея... Твоя улыбка... Дьявольское зелье, Соблазнов и загадок амальгама, Преддверье ада, где лежат ключи От тайн любви на ложе у Эрота... На ложе у Прокруста... Аве, Цезарь! Вскрываю себе вены в твою честь. Позволь коснуться черного хитона Твоей таинственной души, мой триумфатор! Я буду амулетами твоими, Твоим трофеем, символом победы, Как шкура льва на теле Геркулеса... На теле Цезаря... Целую твои плечи И приговора царскую печать – Моей судьбы жестокий иероглиф... Идя на казнь, твое целую имя. Прости, мой ненавистный, мой любимый, За то, что эта жертва так ничтожна... Прощай... Вскрываю вены в твою честь.	.
.	*** * *** Мне боль наскучила. Навязчива, упорна... Но только смерть ее злой воле непокорна. Завидую покойникам. По- чёрному! Хочу быть памятью, на вечность обречённою... Призывным стоном, запоздалым, как раскаянье... Тоской отчаянья. Хочу сама стать болью... Боже, скоро ли?! Хочу быть мукой совести и скорби, Слезою горькой, старой фотографией, Молитвой, сном, письмом и эпитафией... Мне боль наскучила...	.
.	*** * *** Я влюблена. Но не верьте, пожалуйста, Мальчик случайный, случайностям зыбким... Речи мои – встречи жалобы с жалостью. Я влюблена, но не в вашу улыбку. Просто сегодня луну и отчаянье Ночь познакомила, старая сводня... Мальчик случайный, все это – нечаянно. Я влюблена, но не в наше сегодня. В темные выси. В светлые бездны. В грех чистоты. В чистоту вожделенья. В черные солнца Венеций небесных. В белые тени долины забвенья. Я влюблена. Я люблю Невозможное – Черные солнца, белые тени... В сердце моем – что-то вечно тревожное – Песни сирен... И дыханье сирени.	.
.	*** * *** Открылась шкатулка со звоном старинным. Вспорхнула мелодия райскою птицей. Шкатулка с игрушечной балериной, Великой актрисой... Принцессой... Царицей! Вот вздрогнули руки, вот вздрогнуло тело... Но сказки не будет – сломалась пружина. Лишь пыльные тучи, как тени, взлетели, И серые хлопья густой паутины. Ах, бедная кукла! Ни танца, ни роли... И Бог не заметит, и люди забудут. Звонарь не помянет с высот колоколен. Летит паутина... И сказки не будет. А занавес черный, как плащ звездочета, Вот-вот упадет и накроет фольгой... А кукла все ждет... полета! Но звон безнадежный в пружине тугой Вспорхнул сумасшедшей летучею мышью... Обрушились звезды. Захлопнулась крышка	.
.	ТАРАКАНЬИ БЕГА Есть у бога игра – тараканьи бега. Бог играет, забыв о коварстве врага. Тараканьи бега – это эксперимент: От яйца до конца черных финишных лент... Как смешны мы, наверное, с божьих высот - Суетливые, мелкие – просто до слез! Как смешны мы, наверное, веря всерьез, Что не выдаст нас бог, и свинья не сожрет... Как нелепы и тщетны попытки летать! Кто отделался кровоподтеком? Все безумцы разбились. И что же? Опять Мы мечтаем о небе жестоком. Тараканьи бега... А конечная цель, Может быть, и не стоит полета. Просто кто-то играет, вкушая коктейль, Разбавляя нектар нашим потом. Тараканьи бега... А вперед не смотри - Может быть нам осталось немного - Високосные осени две или три... Добежим. И порадуем бога.	.
.	*** * *** Мой верный паж разжалован в шуты. Он посмеялся над прорехой в старой мантии. Он был со мной на «вы», теперь – на «ты»... Шуту – простится, лишь пажи – предатели. Мой паж стоял со шлейфом, за спиной, Со мною к трону поднимался по ступеням... А шут сидит на уровне коленей И свысока смеется надо мной! Смеется шут. Он не выносит всякой лжи. Он ироничен и без лишних сентиментов, Не расточает пошлых комплиментов... Шуту – простится, ведь предатели – пажи. Шут независим, дерзок и жесток. Освобожден от всяких обязательств. Ведь только клятвы – верный путь предательств, Его насмешки – честности залог. Мой гордый шлейф теперь лакает пыль, И опустело место возле трона. Зато прорехи нет – сдана в утиль. Пажи на плахе. У шута – корона.	.
.	*** * *** Ветер провинции, теплый и свежий, Тело мое загорелое нежит, И, не стыдясь ни зевак, ни купальщиков, Прыгают с берега голые мальчики. Ветер провинции, теплый и свежий, Стелет по городу зной побережий, Запах морей – и желанных, и дальних, Стелет предчувствие ливней хрустальных... Здесь шляпки и сумки – из лучшей соломы, Здесь женские платья, как пух, невесомы, Здесь песни поет Робертино Лоретти, Здесь ветер провинции – ласковый ветер. А в нашей квартирке, мансарде старинной – На стенах картины, на креслах – павлины, И старый Кранахер, мое пианино, Не может уснуть от дыханья жасмина. И хочется быть легкомысленной, грешной, Трогать губами губы черешни... Фреска мечты. Золотая звезда. Формула счастья. Мое Никогда.	.
.	ЭРОТ Твоя печаль понятна мне – Нас вновь улыбками зовет, Купаясь в неге и огне, Крылатый бронзовый Эрот. С каминной полки свесив лук И обнимая жирандоли, Смеется бог любовных мук, Смеется бог любовной боли. Самоуверенный юнец! Ему смотреть на нас смешно! Давай сорвем с него венец И самого швырнем в окно. Пусть он растает под окном, Как снег холодной этой ночи, И над Эротом-дураком Мы тоже злобно похохочем.	.
.	СИМВОЛИЗМ А за окном опять зима. А за окном опять закат. Забылась лета кутерьма. Замерзло сердце. Чувства спят. Огонь в камине тоже спит, Он еле теплится во мраке. По мрамору холодных плит Гуляют тени в черных фраках. В лиловом сумраке зеркал Твое лицо отражено – Дыша в бесчувственный бокал, Ты пьешь холодное вино. В оправе белой рукава Твоя ладонь дрожит устало, В печальной дрёме голова Безвольно на руку упала... Час предрассветный так далек... Темно за рамою оконной. И вот последний уголек Уже погас в камине сонном.	.
.	СОН Мне слова не найти в глубинах языка, Которое все это нарисует... У этой ночи – бледная рука, На ней, ликуя, карлики танцуют, И в мутно-голубые бубны лун Бьет перстнем фиолетовый колдун, Аккомпанируя танцующей в экстазе Неистовой колдунье темноглазой... Вдруг... темный дом, похожий на Кресты, Передо мною – глыбой темноты, Скрипучестью невидимых ступеней, Предчувствием бесовских песнопений... Иду в объятья тени заточенной. Стучится лапой в дверь котенок черный, И лунный луч стекает по стеклу... И призрак в саване качается в углу, И бьет в лицо крыло летучей мыши, И кто-то за спиной зловеще дышит, И жадно льет заря в свой рот кровавый Густую тьму с кристаллами отравы... Глядит Любовь глазами старика... Мне слова не найти в глубинах языка.	..
.	*** * *** Ты нищий мальчик-пилигрим. Ты путь находишь по кометам. Над сердцем трепетным твоим Двойная тяжесть амулета. На грудь твою всесильный Рок Его накинул в час рожденья. На нем – звезда твоих дорог И твоего предназначенья. Как труден путь среди тумана... Ты ищешь смысла и значенья. Вглядись в узоры талисмана И в глубину его каменьев. Не торопись порвать цепочку, Не развязавши трудный узел, Не торопись поставить точку, Освобождая грудь от груза, Не бойся мук, спускайся в бездну... В аду лежат ключи от рая. Награда – путь среди созвездий. Звезда не падает, сгорая.	.
.	ОСЕНЬ Золотая, прошурши по старым улицам Своими ливнями, своими листьями. За мольбертами художники сутулятся, Над красотой твоей колдуя кистями. Улыбнись лучами влажными, прощальными, Своими рыжими взмахни ресницами, Перечитай стихотворения печальные, Цветы весны перемежая со страницами. Золотая, теплых красок подари мне. Как богата ими поздняя листва... Их огнем согрета в стуже зимней Как- нибудь я доживу до Рождества.	.
.	СТАРЫЕ ИГРУШКИ Вот комната. Её покой нарушен. Как удивляются и стонут половицы... Передо мной – потерянные лица Моих игрушек. Палитра брошена – бездарна и печальна. На ней скривились и засохли краски. А рядом корчатся в бессилье маски, Мечтая о веселье карнавальном. Когда-то дивная, красива и чиста, Любимая игрушка – вся разбита, Теперь похожая на старое корыто – Мой самодельный парусник «Мечта». Лишь побледневший, тощий арлекин Не в силах, кажется, перенести разлуки – Из мишуры протягивает руки В переплетеньи старых паутин... А там, где больше света, на столе Мечтает о сирени баккара, И это отраженье в хрустале – Мое лицо из давнего Вчера. Красивые осколки волшебства... Картинки счастья в розовом конверте... Вы все давно уже вкусили смерти. Вам никогда не встретить Рождества. Не хватит слез, чтоб смыть густую пыль. Не хватит сил, чтоб вылечить, исправить... Не хватит сил, чтоб этот дом оставить, Где парусник «Мечта» вздымает киль.	.
.	СТРАШНЫЕ СКАЗКИ Колыбельная песня. Зловеще крещендо тревог. В скорлупе от ореха качаю лиловую птичку. За окошком ненастье скрипит, как разбитая бричка, Как разбитая бричка судьбы на распятье дорог. Не реви, мой лиловый, мой голый птенец, это глупо. Жил да был чародей искушенья на черной горе... Он любил развлеченья и жарил на вечном костре Аппетитные ломтики грешных, неправедных трупов. Что ж ты плачешь, душа-недоносок? Молчи, не реви! Инквизиция – жалкое шоу в сравненье со сказкой О волшебной кроватке – прокрустовом ложе Любви. Это страшная сказка, малыш. Закрывай свои глазки. Колыбельная песня. Зловеще крещендо тревог. За окошком крещенский мороз умирает в сугробе. Замечательных сказок моих недалек эпилог – В скорлупе от ореха качается маленький гробик.	.
.	ПЬЕРО Я только тень, тревожащая вас. Последний стон давно из плоти выжат. Я только маска – дыры вместо глаз. Я ни добра, ни зла уже не вижу. Я только роль. Я пошлый монолог. Тряпичный шут, личина маскарада. И кровь моя, и слезы – только сок. Мне нечего отдать. Мне ничего не надо. Я вечно лживая коллекция гримас. Я лишь закат в преддверии заката. Никто, Ничто. Не Здесь и не Сейчас. Но, может быть, я Где-то и Когда-то... Мой фарс – для вас. Предчувствую экстаз... А замысел, костюм и маска те же – Тоскующий Пьеро (в который раз!) Расплакался, дурак, и вены режет.	.
.	КРУГЛЫЙ СТОЛ Стоял когда- то здесь потертый, колченогий, Такой гостеприимный круглый стол... И скатерти квадрат свисал с него убого И выцветшими лотосами цвел. И не было углов – прямых и строго четных, Был просто круг под скатертью льняной. И место было каждое – почетно, И грани между нами – ни одной. В кругу стола весенние букеты Глядели из дешевого стекла. В кругу друзей цвело зимой и летом Гостеприимство круглого стола. Он прожил бы сто лет еще, наверно, И встретил не один счастливый Новый год. Но здесь теперь – изделие модерна – Прямоугольный полированный урод. А старый стол – в опале и в изгнанье, Теперь он обнажен и расчленен. Теперь его удел – воспоминанья, Теперь его удел – тяжелый сон. Его кривые ноги старой клячи, Которые когда-то пес изгрыз, Дрожат теперь от холода на даче И служат ныне лакомством для крыс. И за столом мы собираемся все реже, Не в силах воссоздать утраченный уют. И только лотосы на скатерти – все те же, Все больше выцветают, но... цветут.	.