В. Годовицын

МИХАИЛ   ЯРОСЛАВИЧ
(рассказ)

Двадцать шесть дней продолжается мука. Хан разъезжает по немерянным своим землям, охотится, пирует с теми, кто хитер и угодлив. А этот бредет за ханским конем, спотыкается, падает. Сажают его тогда в повозку, где на рытвинах и ухабах трясет нещадно. Колода мотает из стороны в сторону, пока не валится он без чувств на дно повозки.

На стоянке бросают в него обглоданные кости, плещут кумыс в лицо:

- На, пей, собака!

Поседевшая голова в колоде откинута назад. Исхудавшее лицо смотрит вверх — измученное, неживое. И только глаза горят, большие бирюзовые. Когда отец Александр подходит к нему с ковшом воды, ему с каждым днем все труднее угадать в мученике

"Кто это, кто? О-о..." — стонет протяжно. Да это же он, Тверской и великий Владимирский князь Михаил Ярославич. На битву скачет в боевых доспехах, в красном княжеском плаще поверх их.

Михаил Ярославич стал тверским князем, по счету третьим, в 1285 году, а в 1304 году умирающий великий князь Андрей Александрович, сын Александра Невского, завещал великий стол, великое Владимирское княжество ему — Михаилу. До 1317 года был он великим князем Владимирским. Не возвеличить свое родовое тверское княжество, но объединить Русь под единой властью мечтал. Первым из владимирских князей стал именовать себя "великим князем всея Руси" . Не от большой гордыни, а по разумению, чтоб была для Руси честь среди других государств. И еще твердо знал — Русь может освободиться от ига Золотой Орды лишь будучи единой. Все эти годы воевал. Оберегая единство великого владимирского княжества, ходил походами на переменчивый Новгород, на Торжок, на Москву. Может, и сбылись бы его мечты, да московский князь Юрий Данилович — его племянник двоюродный уж больно яростно рвался на великое княжение. Сумел таки обойти его Юрий. В 1317 году, обещая платить дань большую, чем Михаил Тверской, получил от хана Узбека ярлык на великое княжество Владимирское.

А у Юрия Даниловича руки чесались поратиться. Зимой 1317 года вышел он с немалым войском на Тверь. По татарскому обычаю воевать вышел — с молодой женой Кончакой, сестрой самого хана Узбека, да с татарским войском, где полководцами были Кавгадый и Острева. Уверенный в своей силе, Юрий хвастал: “Не одолеет меня тверской князь. Нету у него такого войска!”. На каждой стоянке подолгу пировал Юрий Данилович, угощал красавицу Кончаку, рассылал кругом отряды разорять тверские деревни. Ждал он, когда новгородская рать подойдет к Твери, чтобы вместе осадить город.

Михаил Ярославич стремительным ударом разгромил новгородцев, а затем повернул войско навстречу московскому князю. В сорока верстах от Твери, на месте, называемом Бартенево, встретил он полки Юрия Даниловича. Хоть и меньше ратников у Михайлы, ринулся бесстрашно в сечу, надеясь на верных тверичей, на силушку свою немалую, да твердо зная, что Бог всегда правому поможет.

Да, да, вот на этом гнедом вылетел он тогда на ратном поле, а сзади — кованая дружина его. И несся по полю боевой клич: "Тверь, Тверь, Тверь!"

Случилось несбыточное, негаданное. Разметал Михаил московские войска, опрокинул и татар, которые кинулись прочь, спасаясь бегством. Впервые с кровавого похода Батыя в 1238 году в битве с русскими показали татары спину.

Захватил князь Михаил богатый полон: жену Юрия Даниловича, черноокую красавицу Кончаку, родного брата московского князя — Бориса, да еще, — позор великий для воина, татарского князя Кавгадыя. А было это 22 декабря 1317 года.

Приказал Михаил с честью, с бережением доставить пленников в Тверь, угощал их, как дорогих гостей. Пленил Кончаку умом и радушием, нашел лекаря для князя Бориса, которого одолевали раны — в битве помяли его крепко.

Ну а потом пришла беда. Умерла в одночасье Кончака. И пополз по Твери, по всему княжеству и далее липкий слушок - отравили. Почему он тогда отмахнулся от этого слуха? Почему не понял, против кого направлена клевета? Почему не приказал боярам допросить слуг Кончаки и Кавгадыя? Не верилось, что татары могут отравить сестру своего грозного хана? И тем более не поверилось, что свой, русский будет заниматься таким богопротивным, страшным делом. И правильно, что не поверилось. Свой-то никогда не сделает подобного. А уж тем паче он — князь. Как же он не уберег ее? Почему не подумал, что злодей тайный и на женщину руку поднять может? Кому нужна была ее смерть? Юрию Московскому? Нет, нет! Не изверг же он окаянный — жену губить. Значит... значит, Кавгадый?

Отправил тогда в Орду своего младшенького — Констянтина, да бояр разумных. Поймет, поди, хан: коль сына тебе отдают, нету против тебя никаких злых помыслов.

А летом из Орды вернулись тверские купцы. Хоть и торговали с прибылью, а смотрели неприветливо, заботливо. Старший из купцов, бойкий да языкастый Никита Ёрш ныне кивал только встречавшим направо и налево, не отшучиваясь, не задираясь по обыкновению. И домой не пошел, заспешил к князю. С порога начал невесло:

— Беда, князь. В Орде коло хана вьется Кавгадый со своей волчьей злобой, да Юрий Московский с серебром новгородским. Оговаривают тебя, такие вины возводят, ахнешь. И ханскую дань ты, мол, утаивал, жену Юрия отравил, хана-де не признаешь, воевать удумал с послом его Кавгадыем, в полов его взял. Вот что плетут окаянные. Одно слово, сами в рай просятся, а заживо в ад лезут, — Никита перекрестился, дернул себя за бороду, вспомнив, что Михаил таких богопротивных слов больно уж не любит.

— Ну да не печалься, князюшка наш разлюбезный, — Никита тряхнул головой, шлепнул ладонью по колену. — Покуда назад плыли, все передумали. Будем город крепить, вал подымать, силу собирать. Уж нам ли татар бояться. Как ни бодрись ворона, а до сокола ей далеко. — Он улыбнулся во весь рот, широко, и борода его поползла в стороны, будто росла на глазах, и перед Михайлой был снова тот насмешник и ругатель, купец и боец отменный, каким знали его тверичи. — Попотчуем нехристей, как прошлой зимой. Милости просим мимо наших ворот щи хлебать!

— Спасибо тебе, Никита, — князь наклонил большую лобастую голову, где ни сединки в темных волосах. Пошевелил широкими плечами, словно оправляя, осаживая на себя тяжелую кольчугу. — Знаю, много в Твери храбрых людей. Буду и я думу держать. Только мне не об одной Твери думать, Никита.

Каково будет решение его, давно знал князь. С самой зимы, когда пленил Кончаку и Кавгадыя. Ехать самому в Орду, вот что надо. А там — что Бог даст. Будет и там воевать за себя, за свою землю правдивыми речами, добротой да честью.

Когда стал собираться в дальний путь, воспротивились этому все: и жена Анна Дмитриевна, и бояре, и народ тверской.

— Укрепимся в городе, будем стоять намертво, за тебя, княже, за Тверь родимую, — говорили ему со всех сторон.

— Растерзает тебя хан. И дары богатые твои возьмет, и вины, ежели есть она, не снимет.

Встали перед отцом на колени, и старший из сыновей — Дмитрий в 19 лет бывший уже крепким, рослым мужем, сказал:

— Родный батюшка, не покидай нас, не сироти без времени. Пошли бояр к хану с дарами великими, пошли любого из нас, кого пожелаешь.

Крепкой обнял Михаил сыновей, ответил Дмитрию:

— Погоди, сыне, придет пора, узнаешь, что в любом деле князю надо самому вперед быти, чужими спинами не загораживаться...

Из Твери отплыли в начале августа 1318 года. Дни стояли жаркие, ночи душные — без сна. Сыновья решили плыть с ним до Владимира, а Анна провожала до устья Нерли. Не плакала больше, не уговаривала, не рвала душу тяжелыми для мужчины слезами. Знала, муж решение принял — не переменит, не для него уговоры. Прижалась к мужу, словно из-под венца только. Двадцать четвертый год со дня свадьбы минул, а не налюбилась, не нацеловалась по сию пору. А и когда было миловаться? Как приехала из Ростова в мужнин дом, так и кончилась для нее беззаботная жизнь. Даром, что княгиня, а забот-то, что у бабы любой, — невпроворот. Четырех сыновей да одну дочку подарила мужу.

А как засияет Анна, на мужа глядючи, да как прижмется ему крепко-крепко, словно и нету никого рядышком, опять отцу Александру неспокой и волнение в груди: "Ох, как крепко ты его целуешь, горячо обнимаешь. Неровен час, раскиснет он, рассупонится, прости Господи, — рука быстро крестила лоб, — не захочет перечить хану. Осерчает на него хан, разгневается, прикажет пакость каку свершить, а он — князюшка, заступа наш, прости Господи, возьмет и скажет: "А кому помирать охота? Кто по своей воле с дорогими людьми расстаться захочет?" Возьмет и сделает непотребное что, как Юрий Московский, который басурманку в жены взял в угоду хану, да великий стол впридачу. Прости Господи, мои прегрешения, мои мысли худые, недостойные. Что думаю я, грешный, о князе своем".

Во Владимире встретил Михаил ханского посла Ахмыла. По приказу хана ехал тот к нему — тверскому князю. Передал посол ханскую волю: "Если через 40 дней не явится Михаил в Орду, войска хана разорят его землю".

И снова Дмитрий и Александр молили отца не ездить в Орду.

— Пошли кого из нас, отче, любую муку за тебя примем!

— Нет, — ответил Михаил Ярославич. — Меня требует хан. Мне и идти. Откажусь али вас кого отправлю — хан войско на Тверь пошлет. Сколько голов христианских падет, сколько в плен уведут... В битве с татарами паду и я. Так не лучше ли сейчас своею погибелью спасти многих.

Насупил брови Дмитрий. Сделалось его чело сумрачно и грозно. Недаром прозвали его потом — Дмитрий Грозные Очи.

Простился Михаил с сыновьями, поплыл дальше. 5 сентября он прибыл к хану Золотой Орды Узбеку, который охотился тогда в устье Дона.

Вначале было все как прежде: дары хану, его женам, приближенным. Ездил на охоту с Узбеком. Много времени проводил с сыном Констянтином, которому было тогда 12 лет. Характером был Костя ласковым, робким, не в тверскую породу. Тянулся к отцу, и Михаил, убеждая себя быть суровым к сыну — надо же растить мужчину, воина, сам ласкал его и баловал, и играл с ним в сраженья.

В середине октября все переменилось. Узбек назначил суд над князем. Верно сказал купец Михаилу, в чем его будут обвинять. “Царевы дани не дал еси, противу посла бился еси, а княгию Юрьеву повелел еси уморить”, — как записал о том летописец.

Не раз предлагали бояре:

— Кони готовы, проводники по горам незнакомым готовы. Бежим!

— Если я один спасусь, а людей своих оставлю в беде, то какая мне будет слава? — был ответ князя.

День 22 ноября выдался ветреным, снежным. С шумом ударил в вежу¹ порыв ветра. Вздрогнул князь. Исчез туман перед глазами, пропал гнедой конь с всадником. Медленно раскрылись скорбные очи: тоже постылое жилище. Двое отроков поддерживают колоду, чтобы князь мог немного отдохнуть. Холодно, сумрачно. Губы зашептали молитву вперемежку со словами страданий, удержать которые все труднее:

— Хватит ли сил терпеть дале? Все тяжелее мука. Язвы на шее от колоды болят нестерпимо... Голова словно отваливается... Родная земля. За тебя страдаю... Будешь ли помнить?..

В вежу вбежал отрок. Крикнул испуганно:

— Идут, княже! Кавгадый с Юрием. Татар множество с ними!

Так, в среду 22 ноября 1318 года на 48 году жизни по приказу Узбека в Орде был зверски убит тверской князь Михаил Ярославич.

Тело князя, тверских пленников — княжича Констянтина, которого спасла одна из жен хана, бояр Михайловых увез Юрий Данилович в Москву.

Из Твери трижды являлись к Юрию вдова Анна, княжич Александр, бояре — умоляли вернуть в Тверь останки князя для похорон. В уговорах и поездках прошло все лето. Наконец согласился Юрий Данилович. “И едва сладишися, и възя князь Юрий множества сребра, а мощи блаженаго Михаила повелелъ отпустити во Тверь”, — как писал очевидец.

Лишь 6 сентября 1319 года состоялись похороны Михаила Ярославича. Когда открыли раку, увидели, что хотя и прошел почти год со дня гибели князя, но тлен не коснулся его лица и тела. То ли бояре сумели там, на Тереке, добыть у купцов каких-то мазей, предотвращающих гниение, то ли по другой какой причине, но лик князя — усохший и потемневший, выглядел так, будто умер князь совсем недавно. Напоминал он те осунувшиеся страдающие лица, что кое-где в церкви со стен смотрели на людей. Это было так странно и страшно, что проходившие мимо раки иные шептали: “Как живой лежит”; иные: “Как святой...”.

Тело его положили по правой стороне Спасо-Преображенского собора, первой каменной церкви Твери, заложенной еще матерью Михаила и им самим в 1285 году...

Две запыхавшиеся женки — плыли из дальней деревни на Волге, запоздали — вывернули из проулка и уткнулись в огромную толпу, стоявшую круг собора. Тягуче бил колокол. В соборе шло отпевание. Которая побойчее, сунулась к одной, другой бабе, стоявшей в толпе, шмыгая мокрым носом, крестясь и кланяясь, зашепталась с ними. Потом обернулась к подружке:

— Бают, владыко слово говорил. Молвил про князя — Михайло, батюшка наш... — залилась слезами, утираясь и рукавом, и платком, и подолом. — За всех нас... За всех себя отдал... Живите, мол, а я за вас ляжу...

А колокол соборный бил и бил протяжно. Вот и другие колокола откликнулись ему, и плыл над тверской землей слух о князе Михаиле, положившем жизнь свою за родную землю.