Жило-было… нет-нет, не старик со старухой, не великан с три горы величиной, и даже не прекрасная принцесса, похищенная драконом, а жило-было… целое королевство. И, между прочим, неплохо жило! То ли воздух там был благословенный, то ли ангел в незапамятные времена над этим местом пролетел и щедро из мешка сыпанул доброты, понимания и дружелюбия – во всяком случае, все в этом королевстве совершалось по справедливости. Вы, конечно, возразите, что так не бывает, а если и бывает, то только в сказках… ну, так вы в сказку и попали, добро пожаловать!

Нет, конечно, врать не буду, люди там жили не в пряничных домиках, и крылышек ни у кого не было – случалось, и мужья жен спьяну поколачивали (а также наоборот), и детишки по чужим садам лазили, и девушки в подолах приносили… Ну, жизнь есть жизнь, как говорится, и чего в ней не бывает. А вот не было там ни междоусобиц, ни заговоров, ни отцеубийств. Миновали, слава Небесам, эту страну и болезни, что выкашивают целые улицы и даже города. Да и соседние государства вкупе с кочевым разбойным людом покуда до этих земель не добирались. Почему так – одним Небесам ведомо, да и надо ли их искушать такими вопросами, когда все вокруг ладно? И неурожай, вроде бы, не так часто случается, и науки процветают, и волховиты на помощь магию призывают только добрую, и короля народ любит не по указке, а искренне – ибо есть, за что…

А, кстати, о короле. Король Толлин Четвертый! О, о таком государе можно говорить долго! Что там говорить! Складывать баллады и сказы! Правда, когда придворный стихотворец попытался было за парадными обедами расточать монарху панегирики, сам же монарх это решительно пресек. “Сочиненное при дворе есть лесть, – назидательно изрек Толлин, – и лишь придуманное в народе есть истина”. А в народе ходила вот такая простая песенка: “Нету лучше короля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!”. Но государю она почему-то нравилась…

И вот сегодня государь созвал совет Мудрых, потому что посетила его новая идея. Придумал он сделать несколько городков для детишек разных возрастов. Совсем маленькие там катались бы на разноцветных деревянных лошадках, а кто постарше – на пони; брязгались бы в круглых купальнях, крутились на ярких каруселях… Можно там и мастерские устроить для тех, кто имеет склонность что-нибудь мастерить своими руками – хоть свистульки глиняные, которые можно обжечь в специальной печке, хоть деревянные фигурки на конек крыши. А вояки под присмотром опытных фехтовальщиков смогут оттачивать свое умение биться на деревянных мечах. (Несмотря на отсутствие войн, охранная армия-то в государстве была – как же без нее! И занимались охранники теми трудными делами, что не всякому под силу – пожары тушили, затерявшихся в лесу находили, разошедшихся не в меру гуляк домой из трактиров приводили – да мало ли еще чего!). А те, кто любят петь, танцевать и кувыркаться – пожалуйста! Подрастут дети – и, глядишь, либо представления будут устраивать на площади, народ веселя, или мастерами станут на радость родителям и стране… Кстати о родителях – те могут спокойно вручать своих разновеликих чадушек многочисленным нянькам и дядькам, что в городках тех их ждать будут, и работать, не беспокоясь о том, чем их занять или накормить. А как вечер придет – пожалуйте домой, малыши да подрастенки!

А ведь и то сказать – отличнейшая идея. Рыжие глаза Толля Четвертого аж светились, когда он перечислял, какие блага сулит стране подобное нововведение! И рыжая борода его светилась как огонь, и заходящее солнце медом отсвечивало в непослушных густых кудрях.

Все предусмотрел государь – и где средства изыскивать для построения-содержания таких городков (да родители сами с удовольствием пособят кто делом, кто советом!), и где их строить удобнее, и кого лучше на такую должность определять, с ребятней возиться. Только не предусмотрел он реакции совета Мудрых (а составляли его четверо, и каждый возглавлял какое-либо ведомство). Под конец королевской речи стали они на государя своего странно посматривать и переглядываться. Даже покашливать. В конце концов его величество Толлин Четвертый сбился на полуслове и нахмурился.

– Что? – осведомился он, оглядев поочередно их странные лица. – У кого-то нашлись по этому поводу возражения?

– Ваше величество, – почтительно поклонился Мудрый Ворн, седенький начальник ведомства финансов. – Возражений нет, но…

Возникла неловкая пауза. Король нахмурился еще больше. Он любил ясность, а к недосказанностям и намекам относился неодобрительно.

– Мы целиком и полностью поддерживаем ваш проект, государь, – бросив взгляд на министра финансов, сдержанно и дипломатично начал Мудрый Оттон, начальник Наук и Обучений, – Более того, я с удовольствие отдам в такой городок обоих своих внуков – у одного склонность к верховой езде, а у другого – к счету и письму…

– Прекрасно, так что же? – поторопил король.

– Мои внуки, государь… – продолжал Оттон. – Одному из них семь лет, а другому – пять. Первенец, Ласнер, родился у моей дочери, когда ей сравнялось девятнадцать. Он родился в один день со мной, но только с разницей в сорок лет, государь… А мой сын, ваше величество, женится через месяц. Ему двадцать три.

Король молчал.

– Моя внучка, увы, уже велика для подобного городка, государь, – тихо вступил в разговор Мудрый Кромбур, начальник городской Охраны. – Ей четырнадцать, и скоро, скоро она вступит в тот возраст, когда впору уже искать жениха… Моему сыну, ее отцу, – тридцать четыре, а мне пятьдесят шесть, ваше величество.

Король молчал.

– Мой сан, ваше величество, не позволяет мне иметь семью, – выступив вперед, совсем тихо проговорил его Мудрое Преподобие, кардинал Дениле. – Но у меня есть брат и сестра и пятеро прехорошеньких племянников… Позвольте мне быть откровенным, государь, и призовите все ваше благоразумие, коем вы всегда вы были наделены. Не стоит лишний раз напоминать и подчеркивать, каким глубоким уважением и любовью пользуется в народе и при дворе ваше величество. Даже придворный поэт давно не льстит вам, государь, ибо в лести вы не нуждаетесь. Страна наша процветает, и это говорит само за себя. Но народ обеспокоен, государь. В народе начали … переговариваться. Если позволите, болтать. А если в народе начали болтать, государь, то рано или поздно будут болтать громко. Особенно после того, как проект вашего величества обретет плоть.

Кардинал Дениле сделал паузу. Король молчал тоже. Складки на его лбу разгладились, но выражение лица оставалось неясным. Мудрые переглянулись.

– Само ваше желание построить городки для детишек говорит о многом, любимый наш государь, – мягко сказал кардинал Дениле. – Вам уже тридцать три, ваше величество, а наследника престола в стране нет. Никто в замке никто не любуется юной королевой, никто не рисует ее портреты и не складывает мадригалы в ее честь. Потому что и королевы нет в нашем государстве. Прогуливаясь по ярмарке – уж простите, государь, я не раз был свидетелем вашего маскарада, поскольку знаю вас в лицо, – вы всегда щедро оделяете ребятишек подарками. Чужих ребятишек, ваше величество. Не стоит отрицать, что вы просто-напросто любите детей… Так почему же, – кардинал оглянулся на остальных Мудрых почти беспомощно, – почему же вы лишаете себя самого этой радости? Почему вы лишаете радости свой народ? Первенец короля! Это стало бы огромным праздником… А если праздника не дождаться народу, то, боюсь, это рано или поздно обернется бедой. Самое печальное, ваше величество, это то, что вы прекрасно понимаете все сами, и тем не менее…

Король вздохнул глубоко и тяжко. Да, он все понимал.

– Если есть трудности того характера, что должны поверяться лишь лекарям и волховитам, – в самое ухо короля добавил кардинал Дениле, – этим надобно заняться незамедлительно. Все лучшие умы…

Король вымученно улыбнулся, поднял ладонь в протестующем жесте и отрицательно покачал головой.

– Я уверяю вас, Мудрые, что совершенно здоров, и мне нет причины лгать вам, – начал он чуть хрипло – должно быть, от волнения – и откашлялся. Потом помедлил, точно не находя слов, и с силой растер лицо обеими ладонями. – Я… Вы всецело правы, Совет Мудрых, и я обещаю… в самом скором времени… Я не готов пока ничего ответить вам. Это… вы понимаете… слишком серьезно. Мне надо побыть одному.

Мудрые переглянулись в который раз уже за сегодняшний совет. Его величество не любил намеков, и теперь сам засыпал их недомолвками по самые уши. Однако они привыкли доверять своему королю, уважать его и верить в его решения. Поэтому, поклонившись, они удалились.

Проводив их до дверей, король подошел к открытому окну и шумно перевел дух. Так сильно, что, может быть, из-за этого слегка вздрогнули портьеры. Но, скорее всего, то был ветер. Не может же человек так могуче вздыхать, какими бы мощными ни были его легкие!

Некоторое время Толлин Четвертый смотрел в сторону заката, и ветерок лениво шевелил медовый завиток на его виске.

– “Этот огненный закат точно пламенем объят…” – вдруг пробурчал король и поморщился, словно съел ломтик лимона. – Редкостная чушь. Закат не может быть объят пламенем. Им может быть объят горизонт… Но тогда это будет похоже на пожар.

Затем Толлин вздохнул, снова растер лицо ладонями, точно сгоняя какое-то наваждение, и, сделав несколько неуверенных шагов по овальной Зале Совета, остановился перед зеркалом. Оно было большим, от пола до потолка, в бронзовой раме с причудливыми завитками. Сначала государь полюбовался багетом, а потом придирчиво рассмотрел себя с головы до ног. Не все люди могут беспристрастно оценивать свою внешность, и король попытался сделать это со всей возможной честностью.

Много еще можно было вспомнить, но к чему? Этот человек истинно достоин был королевского звания. И мало кто подозревал – разве что совсем уж близкие люди – что за этой почти бронированной оболочкой и блестящим острым умом скрывается столь трепетная душа, что казалось почти неправдоподобным такое сочетание. Сердце его не было просто сентиментальным – оно было океаном нерастраченной нежности. Никто не знал, как трогательно король был влюблен, и какими каракулями он покрывал почти каждый вечер новый лист бумаги! Где там слог, где каллиграфия! О, Высокое Небо, какие это были глупые стишки – розы обязательно рифмовались со словом “слезы”, а “любовь” – всенепременно со страшноватым “кровь”… Но сколь неумелыми, столь искренними были эти ужасные загогулины, потому что они были продиктованы истинным чувством.

Любезный читатель, если тебе хоть сколько-нибудь приглянулся наш Толлин Четвертый, ты, разумеется, полюбопытствуешь, кто же та счастливица, о которой так безутешно вздыхал король в течение стольких лет, кому неустанно и жарко посвящал ночные бдения за письменным столом?.. Кому был так верен, что сохранял почти монашеский целибат?..

Вы любопытствовали зря. Король не знал этого сам. Он был влюблен безнадежнейшим образом, и все потому, что все его строки начинались: “О, та, которую я встречу…”. Сама мысль о женитьбе без любви казалась ему кощунством, но… похоже, все сейчас шло именно к этому. Нет, не встретил король еще своей единственной, и каждый вечер поверял белому листу бумаги свое горе. Еще бы не горе!.. Теперь вот Толлин Четвертый, стоя перед зеркалом, был вынужден перебирать в памяти тех высокородных дам и девушек на выданье, что могли бы оказаться достойными занять королевский трон.

А вот этого король очень не любил – идти от ума, а не от сердца. Он никому особенно не выдавал подоплеки всех своих начинаний, а была она очень проста. Любовь. Все было государю по плечу, если намерение его было продиктовано любовью. Сердце его было мудрым, и всегда подсказывало своему хозяину решение, которое в конечном итоге оказывалось и самым верным, и самым лучшим. Сейчас сердце короля молчало… То есть билось ровно, как всегда. Перед его внутренним взором проходила вереница предполагаемых разномастных невест, и его величество внезапно почувствовал себя покупателем, придирчиво выбирающим на ярмарке корову. Это было и смешно и печально одновременно, и уж ни в коей мере не давало ответа на сакраментальный вопрос: “Что же делать?”.

– Что делать, что делать?! – передразнил он себя вслух. – Бороду брить, вот что!

А что? Лишенный бороды монарх помолодел бы лет на пять, не меньше, а то и на все восемь, и не бросалась бы так в глаза его мужественная зрелость, не обремененная женой и детьми… Дети! Может быть, оттолкнуться от этой спасительной мысли?! Государь поспешно зажмурился и представил себя в окружении трех-четырех разновозрастных карапузов, которые копошились вокруг него, пищали, хихикали и гомонили, карабкались ему на колени, щекотали и нежно дергали за рыжую бороду, которой его величество неосмотрительно вознамерился лишиться… Да. Это зрелище было ему очень по душе. И зрелище, и возникающее от него спокойствие и умиротворение. Улыбка сама собой заиграла на зажмуренном лице Толлина Четвертого. Пора уже, пора королевским ушам слышать этот благословенный лепет “папа, на руки”… Но дети – не яблоки и не апельсины, и вот так запросто с деревьев не падают. Их, между прочим, женщины рожают! Улыбка короля увяла, а видение развеялось как туман. С этим было сложнее. Никакую женщину около себя король пока что не представлял. А если и пытался, то это походило на попытку натянуть на ногу очень тесный сапог. Мучительно и… бесполезно.

Толлин Четвертый отвернулся от зеркала к закату. Но даже буйство красок на небе не могло отвлечь его от ощущения безнадежности. Точно его вдруг поместили в какую-то душную банку и захлопнули крышкой – навсегда…

Мудрые, конечно, были правы. Однако они лишь сегодня озвучили то, о чем король задумывался уже давненько. Но раз уж это было озвучено столь дружно… Сердце-сердце, что же ты молчишь… Видимо, не ошибалась давняя молва о том, что жениться по любви не может ни один король. Это был как раз один из тех случаев, про которые говорят: “Нет неразрешимых вопросов, а есть неприятные решения”. В конце концов, можно не так часто видеться с предполагаемой королевой. У нее своя половина замка, у его величества своя… И все. Она не будет скучать. Балы, приемы, фрейлины, подарки… Он не будет ей ни в чем отказывать. Только пусть у него останется его половина. А наследники… Наследники будут.

Король решительными шагами пересек пространство залы и с усилием потянул на себя тяжелую створку окна. Подумал, и резко задернул еще и шторы. И обомлел.

За шторами обнаружилась девушка. Самая настоящая, а не “то ли девушка, а то ли виденье”. Призраков в замке до сих пор что-то не наблюдалось… Она пару раз хлопнула ресницами и улыбнулась:

– Застукали, ваше величество.

Улыбка была смущенной и лукавой одновременно, но отнюдь не виноватой.

Несколько секунд Толлин Четвертый молча разглядывал свою находку. Следовало, может быть, выразить свое возмущение вопросами типа: “Кто вы?! Что вы тут делаете?!”, но возмущаться совершенно не хотелось. Хотелось просто смотреть на свалившуюся с неба незнакомку. Зеленое платье очень шло ей к рыжим волнистым волосам. И глаза ее были зеленые – огромные распахнутые изумруды. Она не блистала холеной придворной красотой, но выражение ее лица было живым. Живым и естественным, что и было прямой противоположностью холеной придворной красоте. Король этого лица не помнил. Оно не мелькало на приемах, в салонах и на балах. А у его величества была отличная память на лица… Среди прислуги это создание тоже вряд ли могло обретаться – ни следа вышколенности в манерах, ни тени испуга, как если бы застигли за недозволенным. Пальцы тонкие… немного выступают вены. Работать ей явно приходилось, но… что-то не срастается. Не светская дама, не служанка… Как это она сказала?.. “Застукали”? Ну, ясно, застукали. Она же подсматривала за королем. Так непосредственно подсматривала… Естественная… непосредственная… как ребенок. И на короля смотрит так, словно видит впервые… Чужестранка? Или…

– Фея? – вдруг вырвалось у короля.

Зеленые изумруды распахнулись еще больше, а улыбка приняла оттенок наивного восхищения:

– А откуда вы… Да, то есть нет…то есть… я только наполовину!.. Я столько слышала о вас… И очень захотела увидеть, вот и все.

Это бесхитростное признание сразило короля наповал. Собственно говоря, он был сражен уже и так, без признания, но об этом в данный момент совершенно не думал. А думал он вот о чем – что, если его гостья голодна?! Уже вечер, в конце концов!

– Позвольте мне… – начал король, делая шаг вперед к круглому одноногому столику, на котором помещалось большое блюдо с экзотическими фруктами. Но что-то случилось с таким ловким, таким изящным и галантным прежде кавалером, и на пол с грохотом обрушились не только блюдо, но и столик. Разноцветные плоды раскатились по всему залу, и одно крупное красное яблоко остановилось у самых ног зеленоглазой незнакомки. Две руки протянулись к нему почти одновременно – девушки, что присела на одно колено, дабы поднять, и короля, что одним прыжком оказался рядом, чтобы ее опередить.

– Ну у вас и скорость, ваше величество… – совсем тихо произнесла юная гостья, и, разумеется, глаза их встретились. И они оба, не сговариваясь, сели прямо на пол, и это оказалось очень уютным.

– Хотите, я стихи вам почитаю? – удивляясь самому себе и очень волнуясь (ведь он, увы, знал цену своим стишкам!), предложил Толлин Четвертый.

– Ваши?.. Тогда очень хочу, – радостно ответила девушка.

– Ну, вот, вы тогда ешьте яблоко, а я буду читать.

– Как же я буду есть яблоко, если вы будете читать стихи?! – очень серьезно возразила она. – Я потом… а вы читайте!

А пока они просто сидели на полу, сверху на их рыжие головы смотрела Судьба. Она уже все про них знала и ничему не удивлялась. Судьба всегда все знает и никогда ничему не удивляется. И всегда молчит. И если даже вы поднимете голову, то не увидите ее, несмотря на ее всегдашнее молчаливое присутствие. Может быть, это даже хорошо… Потому что у вас появится соблазн спросить – что же дальше. Спросите лучше у меня – по крайней мере, про героев этой сказки. Я расскажу…

А дальше стемнело настолько, что король и девушка едва видели друг друга, и только эти злосчастные рифмы нарушали тишину полумрака залы советов.

– Ну… как? – иссякнув наконец, убито спросил Толлин, ясно ощущая себя достойным осмеяния.

– Высокое Небо, как вы читали… – выдохнула она почти благоговейно.

И заметьте – ни слова про сами стихи! Она совершенно не была глупа, поэтому ответ ее был искренен и тонок одновременно. И сие снова не являлось придворным искусством вести изощренные куртуазные речи – это была природная деликатность и интуиция. Закружившаяся голова короля отметила-таки это, и сердце его снова сделало кувырок.

А потом, в тихой и неспешной беседе, он узнал, что зовут ее Ниана, и что мать у нее действительно фея, а отец – егерь в том знаменитом на всю страну заповедном лесу, который очень ценится волховитами.

А надо вам сказать, что сила целебных трав в том лесу необыкновенная, ибо населен тот лес во множестве существами, без которых невозможным было бы само дыхание земли. Такие силы, разумеется, есть во всяком лесу, поле, во всяком водоеме – даже если это простая лужа! – только не везде их воплощение столь откровенно явлено для всех пяти человеческих чувств. А ежели находился счастливчик, обладающий пресловутым шестым чувством, не было для него закрытых дверей и неразгаданных тайн. Хозяин Леса для такого счастливчика был добрым другом без всяких ухищрений, придуманных простыми людьми…

Вот таким счастливчиком в свое время оказался молодой егерь Даль. Птицы безбоязненно садились ему на плечи и насвистывали свои лучшие песенки, оленихи горделиво показывали ему своих пятнистых детенышей, травы расступались, открывая тайны грибных и ягодных полян. Он никогда не забывал благодарить лес за оказанные ему милость и доверие. И вот однажды… Однажды молодая любопытная фея Данна, чьи волосы соперничали с золотом заката, а глаза – с синью озер, вышла к нему из-за дерева, и пропало сердце юного Даля. Как выяснилось потом, пропало навсегда, потому что, родив в положенный срок прелестную дочь, легкокрылая фея упорхнула, и не возвращалась уже никогда. Она была просто фея, и не могла выносить тягот обычной человеческой жизни. Кто может понять душу феи?.. Да и есть ли в них душа – непонятно. А свою душу Даль с тех пор целиком и полностью вложил в малютку Ниану. И король, слушая ее, понял, какой замечательный человек ее отец.

И вот вчера Ниане приснился странный сон. Какая-то очень старая женщина, у которой нос почти уже встретился с подбородком, постучала ей в окно. Ниана безбоязненно открыла, хотя светила полная луна, и ночная гостья, откровенно говоря, напоминала каргу из детской страшилки. Но, напомним вам, Ниана прекрасно знала, что внешность – всего лишь вместилище для души, а душа старой женщины так волшебно светилась из ее мудрых и добрых глаз! И не успела Ниана рта раскрыть, чтобы спросить, не нужен ли гостье ночлег с ужином, старушка заговорила сама.

Весь день ее сердце не находило себе покоя, и странный сказочный сон не выходил из головы, а когда солнце тихонечко покатилось с зенита на запад, Ниана быстро поцеловала отца и сказала, что идет в город к своей подруге, цветочнице Кире, и там и заночует. Она ничуть не лгала. Именно к Кире она и собиралась, а то, что ей совершенно необходимо было увидеть короля, добавила уже мысленно. (То, что это было необходимо, совершенно не означало того, что это исполнится и сбудется, так зачем же зря отца тревожить). Так думала Ниана.

Боже, как она хотела и страшилась этого! Как трепетала, когда, точно в полусне, добиралась до замка и до залы Советов! Как жадно впитывала она давно лелеемый образ, – от завитка на макушке до носка сапог и от первого до последнего слова, сказанного им на Совете! И она поняла, что это именно тот человек, которого она уже давно полюбила всем сердцем, а ночная гостья – настоящая посланница Небес. Будь что будет, но жить без Толлина казалось ей уже невозможным и немыслимым. А вы знаете, что чувствовала Ниана сейчас, когда по-настоящему, а не в мечтах, разговаривала с ним?.. Что наконец-то оказалась дома. А знаете, что чувствовал Толлин? Что его дом наконец-то ожил.

Судьба знала и это.

Двое сидели совсем рядом, и их рыжие кудри смешались. Голова Нианы касалась плеча его величества. Невесть как и тонкая ладонь ее оказалась в теплой большой ладони Толлина. Но вот она подняла на него свой удивительный изумрудный взгляд и улыбнулась радостно и совершенно сонно.

– Я люблю вас, ваше величество, – пробормотала она доверчиво, сладко, как котенок зевнула, и моментально уснула в его руках.

Его величество боялся не то, чтобы шевельнуться – он боялся вздохнуть. “Теперь можно и умереть, – подумал он, машинально слизывая с губ какие-то странные светлые капельки, текущие из глаз. – Значит, смерти просто не бывает. Потому что теперь мы будем жить вечно – она и я. И все мне теперь по плечу”.

Он тихонько баюкал ее до тех пор, пока дыхание ее не стало совсем ровным и глубоким, а затем поднял на руки, словно перышко. Толлин и так был достаточно силен, а Ниана действительно была стройна и легка. Дочь феи, ничего не скажешь! Кроме того, вы же знаете – своя ноша не тянет…

Она не знала об этом, она спала. Лишь слегка вздохнула и улыбнулась, когда ее голова коснулась шелковой подушки под драпированным парчовым балдахином цвета шафрана. Где же еще быть ночью будущей королеве, как не в спальне короля?..

Пальцы Толлина Четвертого потянулись было поправить золотые завитки ее волос, но, дрогнув, остановились на полпути. Он желал ее. Желал непреодолимо. Но оставалось еще одно важное дело, и сделать его нужно было незамедлительно.

– Спи, жена моя, – одними губами произнес король и тенью выскользнул из тишины алькова.

…Стражники, охранявшие королевскую конюшню, почтительно расступились, взяв на караул. Дремавший Верт, младший конюший, немедленно вскочил с топчана и ужасно покраснел – он был смущен и одновременно обрадован таким высоким визитом.

– Что угодно вашему величеству?! – молодецки гаркнул он, выпячивая тощую грудь.

– Тише, коней перепугаешь, – засмеялся Толлин. – Упряжь для Дерзкой. Седлать буду сам.

Младший конюший тихонько и уважительно присвистнул. Да, Дерзкая была та еще кобылка!

Три недели назад на рассвете первого дня Большого Турнира она появилась у ворот замка и требовательно заржала. Удивленные стражники впустили неописуемую красоту – белую и сверкающую, словно лед на вершине горы! – и она, цокая копытами по камню в тишине утра, прошлась по двору и снова заржала, тоненько, точно звала. Все немедленно выяснилось, когда из конюшни подал голос гнедой жеребец герцога Трех Озер, Олвина, приехавшего потягаться на Большом Турнире с прочими ловкими и искусными наездниками. Коня своего герцог частенько отпускал пастись на воле… и именно оттуда пришла за ним белая дикая кобылица, ибо воле она предпочла любовь.

Вот тут-то и начались первые неприятности. Прежде послушный своему хозяину, конь герцога Олвина наотрез отказывался ему повиноваться. Заслышав зов своей подруги, он дико всхрапывал и начинал либо выдираться из упряжи, либо бить копытами по доскам загона. “Что с ним такое, – сокрушался герцог Трех Озер. – Прежде даже ребенка на него сажать можно было без опаски!”.

Чтобы не опозорить на Большом Турнире одного из лучших наездников королевства, Толлин предложил ему на выбор любого из своих скакунов, а для влюбленной четвероногой парочки приказал постороить парный денник.

Полагали сперва даже, что кобылка заговоренная – настолько она не давалась никому в руки. (Старшему конюшему Морли, к примеру, так досталось от нее копытом, что он прихрамывал и по сей день, хотя обошлось без перелома. Король наказал ему покуда не заниматься делами – с сохранением пансиона до полного выздоровления). Впрочем, придворная ведунья Маргита, пошептав что-то близ денника и поводив над белой гривой узловатыми пальцами, решительно отмела это предположение. “Чистая она от всякой человеческой ворожбы, – категорично заявила старая волховитка. – Но и не простая… Тут силы древние постарались. Что норовистая, это конечно. Дерзкая, да не дура… Она, как истинная женщина, без любви кому попало в руки не пойдет!”. И с легкой руки Маргиты прекрасную кобылицу окрестили Дерзкой.

Всю неделю, пока шел Большой Турнир, Толлин Четвертый лишь присутствовал на нем в королевской зрительской ложе, чем день ото дня вызывал среди народа немалое разочарование. “Что ли наш король разучился ездить верхом?!” – простодушно крикнул у самой ложи какой-то малыш, восседая на отцовской шее. Перепуганная мать только руками всплеснула. А король даже не рассердился. “Приходи сюда в последний день Турнира, паренек! – крикнул он в ответ. – Увидишь сам. Придешь?”. “Приду еще ка-ак!”. Польщенный мальчуган чуть не сверзился с шеи отца, который уже не знал, куда ему деваться от стыда (на их семейку глазели уже все трибуны), а мать поспешно сунула отпрыску яблоко, пока он не разразился какой-нибудь новой, столь же бесхитростной репликой.

Так вот, не было никакой ворожбы. Толлин всего лишь вставал засветло и шел в конюшню, попросив всех удалиться из нее. В первый день он просто разговаривал с Дерзкой и ее гнедым приятелем. А ведь лошади, дорогие вы мои, слушают не только ушами, но и сердцем… На второй день Дерзкая уже позволила надеть на себя недоуздок, и они пошли гулять втроем. Возвращался король верхом на Гнедом, ведя его подругу в поводу. Так было и в третий день. На четвертый день Дерзкая позволила королю прокатиться на ней без седла, и король понял (он же был наездником!), что людей на себе она уже носила… Почему, в таком случае, она была столь дика? Ведь не была битой, и оттого злобной. А что конюшему старшему крепко досталось – так то сам виноват! Нечего проявлять власть там, где ты ее еще не имеешь! Какая-то загадка витала над прекрасной дочерью природы, и король рассудил, что не к чему пока докапываться до истины – коли угодно будет Небесам, все разъяснится само собой, а если все и так идет хорошо, то и принимай это с радостью! На пятый день Толлин и Дерзкая понимали друг друга с полуслова, и она ясно дала ему понять, что седло ей не очень-то по душе, и она разрешает его на себя навьючивать исключительно из уважения к Толлину. Поэтому на шестой день он ездил на ней без седла. Но уже и без Гнедого! С того дня Дерзкая доверяла только королю.

К слову сказать, сколь триумфальным ни было появление Толлина на Большом Турнире, король не разрешил признать себя победителем оного, как ни требовала того толпа. Настроение толпы одномоментно и импульсивно, а справедливость справедливостью. И самым искусным наездником страны был по праву признан высокородный Олвин, герцог Трех Озер. Это было и заслуженно и приятно, ибо герцогу было уже за шестьдесят, и решил он для себя, что этот Турнир – последний в его жизни. По крайней мере, в качестве участника! И уж, разумеется, он счастлив был оставить в королевской конюшне своего Гнедого, ибо получил в подарок славного вороного красавца, который и принес ему нынче победу во многих состязаниях.

Все эти воспоминания проносились сейчас в голове счастливого короля, когда он снаряжал Дерзкую для поездки. Дерзкой передалось его настроение, и кобыла возбужденно пофыркивала и подрагивала шкурой. Гнедой тоже обеспокоенно закосил глазом и переступил копытами.

– Не поднимай шума, я верну тебе ее к утру, – вполголоса сказал ему Толлин, подмигивая.

Верт, который умудрился задремать стоя, привалившись к стене, встрепенулся:

– А? Что? К утру? Прикажете к утру – что?

Но конная фигура, став тенью, уже исчезла в пронзительной ночной синеве.

Никогда еще поздняя скачка не доставляла его величеству такого удовольствия. Все вокруг, – и луна, и темнеющие силуэты деревьев, и прохладный ветер, путающий рыжие кудри и белоснежную гриву, – наполнялось теперь неповторимым смыслом и значением. Теперь король знал, для чего все это. Окрест рождался новый мир.

Кобылица стлалась над самой землей серебристой молнией, бликом луны. Толлин даже не направлял ее. Она словно знала, куда они держат путь… Она знала. Толлин уверился в этом, когда они уже оказались под сводами Заповедного леса. “Чудо… – прошептал король. – Я не сомневался, что без чуда не обойдется…”.

Когда в льдистых лунных просветах между деревьями показалось озеро, Толлин приостановил бег Дерзкой, и даже спешился. Его вдруг поразила мысль, которая только сейчас пришла в его голову – что, если тот, к кому он направлялся, уже спит?.. Некоторое время он шел, держа кобылицу в поводу. Но вот она требовательно фыркнула, топнула точеным копытом, и, вырвав повод из рук короля, потрусила вперед. И это было почему-то правильным… Потому что в доме, выступившим из-за деревьев, горел свет, и Дерзкая уверенно держала путь к освещенным окнам. Спустя минуту раздалось ее приглушенное ржание, – нежное, протяжное, воркующее. И дверь открылась.

Король Толлин Четвертый… оробел. Да, он был монархом, это была его земля, и на этой земле жил его подданный. Но… этот поданный был отцом девушки, которую король любил больше жизни, без которой жизнь его теперь превратилась бы в бессмыслицу. И перед ее отцом Толлин был не более чем женихом, в чьем доме сейчас эта девушка спала. Даже не женихом еще. Человеком, только собирающимся им стать.

Его величество был уже не так далеко от дома, когда заслышал голос, который повторял тихо и ласково:

– Дара, Даринка… Бродяга ты, бродяга… А ведь что-то случилось. Что-то случилось, да?

И Толлин Четвертый выступил в лунную дорожку прямо перед крыльцом. На ступеньках стоял человек (как показалось королю, молодой, едва ли не моложе его самого – безбородый, стройный), а у ног его примостился зверь, напоминающий одновременно оцелота и гепарда; соседство лошади и хищника было вполне мирным, точно они давно знали друг друга.

Увидев короля, человек сделал несколько шагов вниз по ступеням, узнал, и склонился в поклоне. Оба молчали. Оба понимали, что это не простая ночь. Луна, Заповедный лес, белая кобылица… И появление государя именно сейчас и именно здесь вовсе не предполагало официоза. Государя привела судьба. А у судьбы свой собственный взгляд на вещи…

Лицо егеря Даля и при ближайшем рассмотрении оказалось совершенно молодым. Точнее, конечно, было видно, что возраст его близится к сорока, но ясный спокойный взгляд и какое-то общее просветление в облике делало этот возраст не таким уж значительным. Ну в самом деле, что такое для мужчины сорок лет. А мудрость возрастом не купишь, она либо есть, либо нет.

– Ваша дочь так похожа на вас, уважаемый егерь Даль, – тихо сказал король, и лицо его помимо его воли осветилось улыбкой.

– На мать все-таки больше, – помолчав и покусав нижнюю губу, негромко ответил егерь и взглянул королю прямо в глаза. Он ждал продолжения. И король выдержал его взгляд.

Егерь Даль помолчал. Он думал.

– Надо полагать, до Киры она не добралась? – полуутвердительно произнес Даль, и на этот раз взгляд его был жестче.

– Она не виновата, – горячо прервал король. – Она уснула прямо в зале Советов… Она так устала. Слушать мои стихи, должно быть, труд нелегкий. О Небо, я… Да, она осталась в замке. Да, это недостойно! Поэтому я не мог не отправиться к вам незамедлительно. У нее в мыслях не было обманывать вас!

Исчерпав свое красноречие, король потер лоб ладонью, затем развел руками и, уронив их, обессиленно опустился на нижнюю ступеньку крыльца. Мягко припадая на подушечки лап, к нему приблизился домашний зверь, похожий на оцелота, и втянул воздух чуткими ноздрями.

Егерь задумчиво улыбнулся.

– А ведь она и в детстве всегда засыпала там, где настигал ее сон. Один раз умудрилась задремать на нижней ветке дерева. Хорошо, упасть не успела… Значит, Дарина доверилась вам?.. Это хорошо.

Услышав свое имя, кобыла вскинула гордую голову; уздечка слабо звякнула.

– Наверняка ее появление у вас было сопряжено с какими либо… странностями?

Толлин кивнул.

– Неудивительно, – кивнув в ответ, продолжал егерь. – Ведь она не… вы верите в сказки?

– Теперь – да, – прошептал король.

– Честно говоря… я даже не знаю теперь, где граница между сказкой и жизнью, мечтой и явью, – удивленно прислушиваясь к себе, промолвил Толлин Четвертый.

– Это потому что вы не теряли любимых, ваше величество, – произнес егерь Даль так тихо, но так горько – точно сухой раскаленный ветер прошуршал песком древней пустыни. Король вздрогнул. – И не дай вам Небо… Ваше величество, я, должно быть, кажусь вам сумасшедшим невежей. Любой отец на моем месте лопнул бы от гордости. Но дело-то не в гордости. Как всякий нормальный отец я хочу, чтобы моя дочь была счастлива. С вами будет счастлива любая… Не потому, что вы король, о нет! Я уважаю и почитаю ваше величество, как и любой другой из ваших подданных, ибо вы достойнейший из королей, но… Я почему-то боюсь за нее. Ведь она… Вы же всего не знаете… Ее мать вообще не выдержала обыкновенной человеческой жизни. Она ведь была как мотылек… нет, нежнее… как росинка. Жива ли она нынче…

И снова пауза в разговоре будто бы наполнилась сухим и равнодушным шорохом песка. Может быть, это было дыхание времени. Ровное. Вечное. Несмотря ни на что.

– Вы не сумасшедший невежа, вы – отец, – осторожно ответил Толлин. – А я готов отдать за Ниану жизнь. Я не знаю, что со мной. Мне кажется, без нее я просто разучусь дышать…

Егерь Даль, присевший было на верхнюю ступеньку, поднялся легко и упруго:

– Вы просите ее руки, ваше величество?.. Но я не побоюсь дать на отсечение свою правую руку, что она сама об этом еще не знает. Как же я буду решать за нее?

– Тогда скорее! – вырвалось у короля. – Дождемся утра в замке, и будем первыми, кого Ниана увидит, когда проснется!

И Дарина, дочь единорога, помчала их с той же легкостью, словно неся на себе одного седока. И стражники молча отсалютовали им у ворот замка, а из конюшни уже раздавался призыв Гнедого.

Они спешились у самой конюшни и отвели Дарину-Дерзкую к деннику. Увидев Гнедого, Даль поднял бровь и понимающе кивнул. Младший конюший принял из рук короля седло и уздечку, и тут произошло удивительное – Дарина встряхнулась, дрожь пробежала по всей ее шкуре, и та снова стала белоснежной, а грива засеребрилась, словно и не было этого длинного пути с двумя седоками на спине.

– Дочь единорога, – благоговейно произнес король. Он верил, что сказки живут среди людей, да только не каждый способен разглядеть их. А к тем, кто их ждет, они приходят сами…

Когда они проскользнули в замок, стоящие у входа стражники молча отсалютовали его величеству и его гостю. И тут Толлин запоздало понял, что что-то не сходится. Стена замка – по крайней мере, со стороны Залы Совета – была абсолютно гладкой. Ни плюща, ни витых украшений. Окно залы находилось на высоте нескольких человеческих ростов. И… никто вчера вечером не докладывал королю о прибытии в замок незнакомой девушки. Король размышлял об этом, пока они шли по коридорам и лестницам, и с губ его готов уже был сорваться вопрос, но они уже пришли.

Она спала. Спала, как рыжекудрый ангел, если такие бывают на свете. И улыбалась.

– Уважаемый Даль… – едва слышно произнес король. – Ваша дочь умеет летать. Я не ошибся?

– Склоняю голову перед вашей проницательностью, – столь же тихо ответствовал отец.

И, усевшись в удобные кресла, они завели неспешную беседу о том, о сем, и был мир и спокойствие в этом разговоре.

А потом настало утро. Юная дочь феи чихнула и открыла глаза. Явление собственного отца рядом с королем поразило ее настолько, что она тихо ойкнула и села в кровати.

– Доброе утро, – немного насмешливо произнес отец. – Мы любим приключения, не так ли?

Ниана вспыхнула алым лепестком и поспешно вскочила на ноги, нервно оправляя складки платья.

– Я люблю не приключения, – храбро произнесла она, хотя голос ее немного дрожал. – Я… я люблю короля. И пусть… и пусть меня за это теперь посадят в тюрьму. Вот.

Его величество Толлин Четвертый и егерь Заповедного Леса Даль переглянулись, и, не сговариваясь, громко расхохотались.

– Тогда в тюрьме окажусь и я, – отсмеявшись и столь же мгновенно посерьезнев, сказал король и взял ее за руку. – Самое правильное, что ты могла сделать, Ниана, – это то, что ты сделала. Я люблю тебя. Никакие другие слова не приходят мне на ум… Кроме этих: “Благословите нас, уважаемый Даль”.

– Сон… – прошептала Ниана, прильнув к своему королю. – Представляешь, это был сон! И вот я проснулась, а рядом – ты… Я тоже больше ничего не могу сказать. Я люблю тебя. Благослови нас, пожалуйста, папа.

И не было сейчас людей счастливее этой троицы.

…Король Толлин Четвертый всегда был стратегом. Он умел отдавать именно те необходимые распоряжения, и именно тем людям, чтобы начинало вертеться то, чему надлежало вертеться. Иначе он был бы, надо полагать, не очень хорошим королем. Поэтому в замок немедленно после завтрака были вызваны художники, купцы, ювелиры и мастерицы-белошвейки, и одновременно король объявил о внеочередном собрании Совета Мудрых. О, теперь королю было, что им сказать! Ибо его величество был не только стратегом, но и тактиком. А нынче в его тактическую задачу входило объяснить Совету, а значит, и самому королевству, откуда столь внезапно появилась таинственная невеста его величества.

Уж разумеется, его величество не стал признаваться Мудрым, что столько лет был влюблен неизвестно в кого, и лишь вчера сделал предложение незнакомой девушке, увидев ее впервые в жизни за портьерой. Согласитесь, это бы прозвучало, по меньшей мере, странно. Но вот столь долгие колебания короля по поводу невесты из другого сословия были приняты Советом вполне сочувственно. На Совет даже была допущена придворная ведунья Маргита. Ее мнение было весьма уважаемым, особенно в делах любовных и семейных. А Мудрый Кромбур так прямо и заявил, что кроме Маргиты в этом деле никто не даст лучшей рекомендации.

И Маргита сказала примерно следующее:

– Ни для кого не тайна, что нашей стране благословенно повезло с государем. И страна наша счастлива. Так разве наш король после стольких трудов сам не заслуживает того, чтобы быть счастливым?! Любовь, господа мои хорошие, окрыляет не только нас, простых людей! А окрыленный король…

И она подмигнула. И все рассмеялись облегченно и радостно. В самом деле, зачем искать сложностей в том, что на самом деле просто и естественно?! А этикет… А что этикет? Ах, дочери лесника могут быть неведомы придворные тонкости светского поведения?! Может быть, она не умеет вести себя за столом и вытирает руки краем скатерти, а во время танцев давит ноги кавалерам?.. Оставьте, это даже не смешно. В том, что природная чуткость Нианы много превосходит пресловутый придворный этикет, его величество уже убедился самолично, и столь уверенно убедил в том же Совет, что тема была исчерпана. И вообще, о какой тут еще теме, кроме предстоящей свадьбы, могла идти речь?! Разве что о детских городках. А все планы по их обустройству были давно королем разработаны, и необходимые распоряжения немедленно полетели по инстанциям.

Свадебное платье! Вот вопрос, который занимал голову его величества в данный момент более всего. Ну скажите, какой еще жених будет принимать в этом деле столь горячее участие?! Только такой сумасшедший влюбленный, как наш Толлин Четвертый… Ему хотелось, чтобы его будущая жена чувствовала себя самой счастливой женщиной на земле, поэтому пришедшие целой армией мастера и мастерицы, искушенные в вопросах моды, наперебой предлагали Ниане все новые модели, одна другой изысканней.

– Любимый мой, – шепнула королю на ухо его мудрая будущая жена. – Я думаю, ты сам знаешь, как подобает выглядеть королеве, поэтому я всецело доверяюсь твоему вкусу и требованиям дворцового протокола. Откуда же мне их знать?

– Оставаться собой, – с улыбкой подхватила будущая королева.

– Небеса, как же я в тебе не ошибся, – пробормотал Толлин.

Белый атлас и кисея с серебряно-зеленоватым шитьем – вот, что выбрала для наряда Ниана, и восхищенная толпа чуть ли не рукоплескала, когда портной задрапировал этими тканями ее легкую фигурку. Бледная зелень и серебро как нельзя более подходили к оттенку ее волос. Ювелиров же, поднесших Ниане на выбор драгоценные камни, она изумила безмерно, ибо сама тотчас набросала на бумаге эскиз свадебных украшений, и тут же выбрала и сами камни – изумруд и капли горного хрусталя. Молодые подмастерья втайне посылали ей воздушные поцелуи – работать по этим эскизам было необычайно легко, а материал для оправы – все то же серебро – был мягок и податлив.

И был еще маленький эпизод, понятный лишь посвященным. В толпе суетящихся придворных Ниана встретила знакомый внимательный взгляд. На секунду ее посетило ощущение, что либо все происходящее сейчас – сон, либо этот сон уже приходил к ней когда-то... Но эти мудрые добрые глаза на лице карги из детской страшилки сказали дочери лесника, что все, что совершается сейчас – хорошо и правильно.

– Маргита... – прошептала Ниана одними губами, и улыбнулась.

Юная невеста короля воспринимала происходящее с той непосредственной радостью, которая присуща лишь очень чистым и светлым душам, и смотрела на мир удивительным взглядом первовидения. Вы помните, что это?.. Нет?! Не может быть.

А слово “люблю”, впервые произнесенное... Оно, как птица, срывается с губ – в первый раз так искренне! – и летит в беспредельность, оставляя вас сладостно и жутко оглушенными... Что вы ощущаете сейчас, когда слышите слово “люблю”? Вы слышите его?.. Простите, мне не хотелось вас обидеть.

...Весть о свадебной церемонии как молния облетела город. Назревал нешуточный праздник. Кумушки торопливо рылись в сундуках, а молодицы – в лотках уличных торговцев, выискивая самые-самые лучшие наряды и украшения. Радость пела в душе каждого. Червоточинка, поселившаяся было в сердцах наивернейших подданных, исчезла. Все было прекрасно! Все стало правильным, как и должно было быть. В королевстве будет королева! У трона появится наследник, и долгая, беспечальная жизнь ожидает всю страну. Потихонечку уже возводятся детские городки – одно из последних нововведений его величества – а то ли еще будет!..

– Ты же совсем мальчишка! – изумленно прошептала юная невеста короля, глядя на него во все глаза. – Нет, не уходи... Я хочу еще на тебя смотреть. Пусть я фея наполовину, но уж ты-то точно волшебник...

– Не я, а мой цирюльник! – ответствовал король, и глаза его смеялись.

Его величество решительно распрощался с бородой. Вы же знаете, как эта деталь меняет мужской облик?.. Ну, то-то! Толин Четвертый и в самом деле помолодел на добрый десяток лет, да вдобавок еще почему-то выглядел стройнее. Волосы буйным рыжим прибоем волнились ниже плеч, и государь воистину казался каким-то лесным божеством. Они с Нианой даже стали в чем-то похожи.

– Обыкновенная магия, – пожимала плечами Маргита. – Кто любит – поймет...

Они венчались в полдень. Облака белых лепестков падали на плечи молодоженов, когда они выходили из собора (старая народная традиция!), а взамен в веселую толпу летели монетки. Хватило на всех. И ни один не потратил эту свою монетку, а сохранил на счастье. Каждый глоток благословенного воздуха был напоен счастьем...

А потом была тишина и спокойствие маленького охотничьего домика у подножия гор. Даже король имеет право на медовый месяц. Его величество рубил дрова, а молодая королева, засучив рукава, варила похлебку. А поздними вечерами они бродили по лесу, и Ниана учила Толлина разбирать шепот трав, бормотание ручьев и тихое пересвистывание ночных пичуг.

– Я хочу уйти в лесорубы, – задумчиво говорил король, устало и счастливо закрывая глаза возле очага. – Мне теперь даже это по плечу... Пойдешь со мной в хижину жить, жена?

– Удивил! – смеялась королева, и, пытаясь убрать со лба прядь волос, оставляла на нем полоску сажи. – Да я всю жизнь в хижине жила!.. А как же государство?

– А вот постарею, и не буду нужен государству...

– Ага, и старенькой дрожащей рукой будешь валить вековые дубы...

– Ух вот я тебя сейчас!..

– А я улечу!

– Ой... Правда, полетай, пожалуйста, женушка.

И он смотрел, как она кружится в воздухе. А потом она тихо опускалась прямо в его объятия, точно падала в сладостный омут.

– Ты моя королева-перышко... королева-пушинка... – шептал Толлин, и Ниана, закрыв глаза, отдавала себя во власть этих сильных и удивительно нежных рук.

В ярмарочные дни – а ярмарки в это погожее время устраивались частенько! – царственные супруги в одеяниях горожан рыжими кометами носились по оживленной толпе продающих и покупающих. Теперь сладостями и другими вкусностями наполнялись уже не одна, а две корзины, и под большим секретом оставлялись на двух порогах, и мальчишки распевали уже по-другому: “Это знают даже дети – лучше нет четы на свете! Эту песенку поем королеве с королем!”.

– Полетай, перышко мое, – однажды вечером после ужина попросил как обычно король, но на сей раз Ниана отрицательно покачала головой:

– А вот сейчас не получится. Тяжеленькая я, государь.

– Ну уж скажешь! Ты же легенькая, как пушин... что?.. Что?!

– Не “что”, а “кто”! А кто – не знаю еще. Или мальчик, или девочка...

... Роды принимала Маргита. На свет появился мальчик. Розовый орущий крепыш, настоящий королевский наследник, Аллин Второй, названный в честь деда по отцовской линии, венценосного Аллина Первого. Аллин Рыжий... Королева пела ему колыбельные на языке капели, а дед приносил погремушки, сплетенные из мышиного горошка. Отец же, едва отпрыску исполнилось полтора года, посадил его верхом на Гнедого, и в хорошую погоду они тихонечко путешествовали по разным лужайкам. Ниана, ведя под уздцы дочь единорога, шла рядом. Вокруг них взбрыкивал тонконогий гнедой жеребенок...

Не правда ли, это так похоже на сказку? Так хочется, чтобы сказка была доброй. Так хочется, чтобы доброй была жизнь... Счастливая жизнь летит в галоп, словно холеный конь, легко обходя и перескакивая препятствия, и рассказывать о ней долго и пространно скоро становится неинтересным. Любопытно, почему?.. Может быть, просто обидно подглядывать за чужим счастьем?.. Невольно начинаешь примерять его к себе, и оказывается, что одежки эти тебе либо жмут, либо сваливаются. Так трудно почему-то быть счастливым. А хорошо бы научиться, чтобы успеть узнать – как это. Потому что за плечом твоим слышно дыхание Вечности, а где-то над головой молча плетет свой узор Судьба. И они молчат... И течет время, и чуткое ухо может различить в тишине мерный стук капель, отсчитывающий чьи-то секунды. Но ты никогда не узнаешь – чьи... Может быть, это даже к лучшему.

Так проходили дни и месяцы, и вновь настала пора Большой Королевской Охоты. Его Величество раз и навсегда постановил охотиться не ради праздного развлечения, а ради самой добычи, и сам неукоснительно этому правилу следовал. Традиционно добычу эту – будь то кабаны, олени или медведи – готовили прямо на городской площади, и таким образом горожане от мала до велика приобщались к королевскому пиру. Горели жаровни и костры, аппетитно пахло печеным мясом с пряностями; жонглеры, факиры и менестрели веселили народ. Даже волховиты, обычно чурающиеся громких проявлений своего таланта, устраивали необыкновенной красоты фейерверки. Толлин Четвертый, разумеется, участвовал в этих празднествах и сам, и кумушки долго потом судачили о том, чей муженек пригубил-таки чарочку с государем. А потом уже и прочие охотники запасались тем, что им позволяла добывать их ловкость и сноровка, и баловали семьи дичинкой.

Королева не очень одобряла охоту на оленей – как-никак, эти доверчивые создания некогда ели прямо у нее из рук. Но, вздыхая, признавала, что схватка с вепрем или медведем – это все-таки честно выигранный бой. И бой порой весьма рискованный. Поэтому, провожая нынче мужа на охоту, Ниана мешкала, и, хмурясь, находила то оборванный шнурочек на охотничьей куртке короля, то невычищенное пятно на его сапоге. Наконец Толлин поймал ее руку, которая нервно расправляла складки на государевом воротнике и поцеловал в ладонь:

– А ну-ка, поднимите на меня глазки, сударыня жена... Что тебе привезти с охоты? Ореховую соню, чтобы она грызла свои орешки прямо у тебя на плече, или сойку, чтобы распевала тебе песенки? А сыну привезем парочку этих несносных прыгучих грызунов с длинными хвостами, которые носятся стаями по степи! Представляешь, как они расплодятся и будут устраивать скачки на верхнем этаже, у нас над головой?!

Ниана не выдержала и рассмеялась, припав к мужниной груди:

– Ладно, ваше хитрое и мудрое величество, отпускаю вас на охоту! Но только... будь осторожен, ладно?

– Хм... Ох, женщина!.. Я ведь у тебя самый смелый или нет?!

– Да...

– Самый сильный или как?!

– Да, конечно, да!

– Ну вот, а ты говоришь!.. Ниана, перышко мое... полетай, пожалуйста. Совсем чуть-чуть, а?

Но та, улыбаясь нежно и странно, спрятала глаза и покачала головой:

– Сегодня не просите, ваше величество.

– Почему же? – огорчился король.

– Я... Да как-то вдвоем не летается у меня...

– Как это вдвоем? То есть... Что?!

– Почему-то именно эту новость вам всегда нужно повторять дважды, ваше величество... И не “что”, а “кто”! А кто – не знаю... По традиции, или мальчик, или девочка!

– Ура!!! – шепотом закричал государь, и закружил свою королеву в объятиях. – Я привезу тебе двух ореховых сонь!

– Ну ступай уже, ступай! – хохоча, отбивалась Ниана. – А то все сони разбегутся! А я буду смотреть на тебя из башни – оттуда все как на ладони... Ступай!

– Жди с добычей, перышко мое! – прокричал король, уже сбегая по лестнице во двор, где его уже слегка притомилась ждать охотничья кавалькада. – По седлам!

С гиканьем ловчие и прочая братия взвились на коней, им разноголосым хором вторили борзые и легавые, и, точно вихрь, удаляясь, проскакала к городским воротам королевская охота...

А в замок уже спешила придворная волховитка Маргита, и когда последний всадник скрылся из виду, она уже входила в дверь башни. Не была бы она иначе волховиткой, если бы не чувствовала многого... Иногда какие-то смутные ощущения посещают и нас, вы не замечали?.. Кажется, будто тесно в груди, а отчего это – непонятно. Потому что ощущения не торопятся говорить с нами на нашем языке. Да если б и могли... Кто знает, было б от этого лучше?

– Ух, запыхалась, ваше величество! – пытаясь у порога присесть в реверансе, приветствовала Маргита.

– Нянюшка, да ты с ума сошла, кланяться тут будешь!.. – всплеснула руками Ниана, бросаясь к ней. – Что-то случилось?.. Что-то с Аллином?! Где он?!

Маргита, переводя дух, замахала рукой:

– Нет-нет, успокойся, детка, все с ним хорошо – он с Талитой сейчас буковки рассматривает, а иные и срисовывать пробует!

– Так что же тогда? На тебе лица нет! – торопила Ниана, хмурясь.

– Не знаю, ваше величество, – честно призналась старая волховитка, тяжко опускаясь в предложенное кресло. – Сон просто видела, да тревожно как-то стало... Да что же я, дура, болтаю всякое! Ты снова беременна, дитятко славное мое, ненаглядное?! Ну и не слушай болтовню мою, тьфу на нее...

– А как ты узнала, что я... – улыбаясь, смущенно спросила Ниана. – Ведь не видно же еще ничего... Толлину вот только сейчас сказала!

– Да ты светишься вся! – засмеялась Маргита. – Знаешь, такой свет особенный, изнутри, будто камень какой драгоценный через толщу земли, или огонек из-за печной дверцы... Его, правда, не всем видно, но у меня же нюх на это! Иначе какая бы из меня волховитка-то... А хочешь, даже скажу, кто там у тебя?

– Ну конечно же не хочу! – воскликнула королева. – Пусть радость нежданной будет... А все-таки, Маргита... Что за сон?

Та помялась, и обессилено развела руками:

– Кот рыжий! Просто кот... Но... проснулась я от этого. Да, признаться, еще кое-что...

– Что же?

– Кровь, ваше величество, – тихо сказала Маргита.

Возникла пауза.

– Ну, и что же... что кровь? – запинаясь, проговорила Ниана, и обхватила плечи руками, точно враз озябнув. – Сама же учила – кровь снится к родне... А он что, загрыз кого-то, этот кот, да?

– Да нет, не загрыз... Сидел просто, смотрел. Неподвижно так, внимательно... А кровь... даже не знаю... вдруг залило все красным, как пеленой затянуло, вот я и проснулась... Ах, королева моя, – огорченно проговорила старая ведунья. – Негоже б тебе все это слушать, сейчас-то в особенности! Вот знать бы – или из ума уж совсем выживаю, или предупреждение это было... О чем только?!

– Ну вот что, – решительно сказала Ниана, заботливо поправляя прядь, выбившуюся из-под чепца Маргиты. – Рыжий цвет – к золоту, помнишь? Кошки, правда, к каким-то обманам и хитростям снятся... но ведь мы же никого обманывать не собираемся, да?.. А если кто-то с нами схитрить захочет, сразу же раскусим! Помнишь, как Аллин, пройдоха желторотый, целый торт ужулить решил? А помнишь, что из этого получилось?!

Обе рассмеялись. История, которой было уж как две недели, была и забавной, и наглядной, и поучительной. Аллину как раз исполнилось три года, и решила королева устроить детский праздник, и ребятишек этого возраста, с которыми Аллин Второй в детском городке играл, позвала. Ну, а что детишкам в этом возрасте хочется? Правильно – сладостей да лимонадов побольше, игрушек ярких, красивых, музыку веселую, да места много, чтобы поноситься вдоволь и покричать от полноты чувств. Всего этого было в избытке, и большая бальная зала наполнилась веселым гомоном и топотом маленьких ножек. И наигрались вдосталь, и наплясались, и накувыркались, и фруктами объелись, а тут вдруг – явление! Ввозят два повара большущий торт. И не просто большущий, а красивый до такой степени, что крохи хором ахнули и настала тишина.

Торт венчал замок из шоколада! А вокруг высились бисквитные скалы, марципановые горы самоцветов, деревья с кремовыми кронами, а на леденцовой глади пруда застыли лебеди из взбитых сливок. Вот это было да! И представьте, не выдержало сердце юного принца. Он побежал к шедевру кулинарного искусства, раскинув ручонки и крича в полном восторге: “Мой! Мой тойт!!”. Но запнулся, и со всего размаха как раз на торт и рухнул всем своим маленьким телом. Но для торта-то оно было не такое уж и маленькое! Вот и представьте, в каком виде наследник престола выкарабкался из сладкого месива, которое теперь представлял бок бывшего шедевра.

– Да уж, теперь торт твой, и ты это доказал, – в общей тишине неодобрительно сказал сыну его величество.

Сын не плакал. Он очень растерянно оглядывал то испуганно притихшую толпу своих гостей, то свои ручки и безнадежно испорченный парадный костюм.

– Это подсказка тебе, – спокойно сказала королева, не делая и попытки броситься к обляпанной дитятке с причитаниями. – Пожадничал, вот Небеса тебя слегка и наказали. Следует сказать им спасибо.

Аллин посмотрел вверх, на расписной потолок парадной залы, потом снова на гостей, на родителей, и снова на себя. И вдруг случилось нечто.

– Спасибо, больсе так не буду, – звонко сказал вверх Аллин Второй, а потом строго посмотрел на огорченных поваров: – Ессё тойт! Всем! Пойду пееоденусь.

И, гордо подняв голову, его высочество удалился. За ним семенили две обескураженные няньки. Венценосные родители переглянулись, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Вид перемазанного кремом и бисквитами наследника был, конечно, забавен, но поступок его вызывал уважение.

– А ты знаешь... – шепнул супруге на ухо Толлин Четвертый. – Это вполне по-королевски!

Он махнул рукой музыкантам, чтобы продолжали играть, и кивнул гостям:

– Сейчас принц вернется, только сменит костюм.

И малыши снова запрыгали под музыку, искоса, впрочем, поглядывая на торт.

Королева жестом подозвала старшего повара:

– Уважаемый Фаар, можно что-нибудь сделать?

Он склонился в поклоне:

– Мы постараемся, ваше величество!

Пострадавший торт был быстро увезен обратно на кухню, и буквально через четверть часа был как новенький! Это были действительно очень хорошие повара, и они очень любили маленького наследника – ведь он был сыном обожаемого короля! Теперь вокруг торта бушевал кремовый шторм, и белопенная волна взбитых сливок, обвивая бисквитные берега и невесть как выросшую шоколадную скалу, вздымалась к подножию замка.

Принц же, умытый и переодетый, как ни в чем не бывало, вернулся к гостям и продолжил с ними веселиться, однако теперь ревностно следил, чтобы каждому на тарелку был положен преизрядный кусок долгожданного лакомства. Хохоча, притащил тарелки и отцу с матерью. И только потом взял кусок себе. Довольные родители поцеловали сына, решив, что у них растет вполне достойный отпрыск, а повара в тот же вечер получили прибавку к жалованью. Ну, и напоследок можно добавить, что когда закончился праздник, его высочество не пожелал отправиться спать, пока не поблагодарил всех поваров за вкусные лакомства...

– Надо послать кречета... – словно сквозь сон выговорила королева.

– Что-что? – встрепенулась Маргита.

– Кречета, – повторила Ниана, проводя рукой по вдруг затуманившимся глазам.

Почтовые голуби, откуда бы их ни выпустили, всегда находят дорогу к своей голубятне, а боевой и охотничий кречет Толлина Четвертого невесть как находил своего хозяина, где бы тот ни находился. Сейчас кречет сидел в своей просторной вольере, ибо в сегодняшнем походе надобности в нем не было. И только было королева собралась поделиться своими соображениями с волховиткой, как их обоих привлек довольно сильный шум со двора.

– Тик! Ти-ик! – отчаянно кричал чей-то детский голос. – Не двигайся! Сейчас!!

И чьи-то взрослые взволнованные голоса: “Спускайся! Тарин, спускайся!!”, и топот множества бегущих ног.

Все происходило слишком быстро. Суетящиеся внизу люди растягивали большое покрывало, высокий прихрамывающий мужчина (Ниана узнала Морли, старшего конюшего) в отчаянии заламывал руки, глядя вверх. Там, на уже очень опасной высоте, раскачивался на совершенно ненадежной опоре его младший десятилетний сын. Близилось непоправимое. Тарин, вытянувшись в струнку на ветви и обдирая в кровь худенький живот и колени, уже протягивал руку к перепуганному котенку, вот его дрожащая от напряжения рука ухватила малыша за шкирку... но в этот самый момент ветка хрустнула.

Вдвоем в самом деле летать очень трудно.

Втроем – невозможно.

– Рыжий кот... кровь... красное на белом... о, моя королева, сон в руку... – онемевшими непослушными губами проговорила Маргита, глядя на распростершуюся внизу изломанную фигурку в белоснежном платье. – Я же говорила...

Она обратила взгляд налево, точно обращаясь к невидимой собеседнице. Мозг старой женщины решительно отказывался сопоставить отсутствие ее любимицы в башне и неподвижно лежащее на плитах двора тело. Но ноги почему-то уже несли ее вниз.

Молчание, глубже и страшнее кладбищенского, встретило ее во дворе. Лица собравшихся были белее мела.

– Кречета... Королевского кречета! – свой звучный, властный голос, Маргита услышала со стороны. – Написать одно слово – “Горе”! Живо!

После этого она без сил опустилась на колени около королевы, шепотом повторяя какое-то слово, вновь и вновь. “Лекаря”, – расслышал кто-то, и пулей унесся исполнять и это распоряжение. Маргита, повернув безумный взор в сторону убежавшего, и поняв, куда тот направился, коротко и страшно хохотнула. Ничего глупее не было ее призыва, разве только то, что призыв этот не остался без ответа. Лекарь был куда как кстати!

Маргита скрутила в себе новый позыв истерического хохота, и, с силой растерев заледеневшие ладони, приложила одну к груди, а другую ко лбу молодой королевы. Не веря себе, быстро достала маленькое зеркальце и прижала к ее губам. На зеркальце ясно проступила испарина. Королева еще дышала! Королева была еще жива! Маргита вскрикнула, объятая сумасшедшей надеждой, и обвела собравшихся просветлевшим взглядом.

– Жива... – шепотом прошелестело над головами людей, точно сама Вечность снизошла до беспристрастного ответа. А Судьба все так же молча смотрела сверху. Смотрела на каждого. И про каждого она знала все... Хотели бы вы знать про себя все? Я – нет...

Но уже через секунду взгляд Маргиты потух, а голова мелко, старчески затряслась – она услышала голос Нианы. Он раздавался прямо у нее в голове. Маргита знала уже, что означают такие голоса – всю свою жизнь занимаясь врачеванием, она, увы, не раз бывала и у смертного одра. И в те мгновения, а, случалось, часы и даже дни, когда душа бьется, подобно птице, меж двух миров, волховитка еще могла слышать ее. Обычно это были самые сокровенные слова... “Аллина! Не пускайте сюда Аллина!! – кричала королева. – Скажите мужу, что я улетела! Только не говорите, что умерла!! И не пускайте сына!!”.

Маргита вскрикнула и сжала виски руками. Каждый раз в такие минуты ей казалось, что она тоже либо умрет, либо сойдет с ума – так это было страшно, слышать голос того мира, и знать, что помочь уже не может никто. Ни самой врачевательнице, ни тому, кто покидает этот свет.

– Не выживет... – еле слышным приговором разнеслось над разрастающейся толпой, и это услышали все. Никто не мог сдержать слез. Мужчины кашляли в кулак, женщины, не скрываясь, плакали в голос.

– Кречета послали, – хрипло выговорил подошедший стражник, и, не выдержав, отвернулся.

– Королеву нельзя даже стронуть с места, – раскачиваясь как от зубной боли, говорил лекарь. – Потому что пока она дышит... но если... то она... ведь у нее...

– Да, понятно, – сквозь зубы ответила Маргита. В голове ее продолжал биться голос Нианы, то отдаляющийся, то вновь четкий. Лицо королевы было иссиня-белым, глаза закрыты, из левой ноздри показалась струйка крови. Кровь была везде... Но королева была еще жива.

Маргита попыталась сосредоточиться. Ей почему-то казалось, что еще не все потеряно, хотя, разумеется, уже всем было ясно, что душа вот-вот покинет это тело. Какая-то мысль постоянно ускользала, и Маргита ничего не могла с этим поделать. Душа и тело. Тело и душа. Вот в чем была загвоздка. Но что это значит?..

“Горе! Горе!” – рыдал гонг. Люди, слыша этот жуткий вибрирующий звук, облачались в траур. Страшная новость распространялась по городу стремительнее чумы...

У королевского кречета были сильные и быстрые крылья. У коня Толлина были крепкие и быстрые ноги. И не так уж далеко успела удалиться королевская охота. Король, немилосердно дававший коню шенкелей, не мог знать, что произошло, и по дороге тысячи картин, одна другой ужаснее, проносились в его голове. Что страшнее – воображение или реальность? Ожидание несчастья, или настоящее сознание того, что оно уже случилось?.. В мире поминутно происходят трагедии, ожидаемые и внезапные, но никто не может дать однозначного ответа на этот вопрос.

Гонг был слышен даже за пределами городских стен. Каждый удар его отдавался в сердце короля ударом почти физическим – а ведь вы помните, какое чуткое было сердце у Толлина Четвертого... “А по плечу ли тебе это?” – вкрадчиво и неожиданно раздалось вдруг в голове его величества. Конь его встал на дыбы, и сознание Толлина внезапно и необъяснимо помутилось. Только что он осаживал измученное скачкой животное у распахнутых настежь ворот... и вот уже ни коня, ни ворот, а только молчаливая толпа с одним на всех белым расплывшимся лицом, и какое-то странное светлое пятно почти у подножия дерева. Ярко-алые россыпи брусники на снегу. И рыжие разметавшиеся волосы.

– Что же ты, жена... не дождалась, – то ли сказал, то ли подумал Толлин, и вдруг снова оказался невесомым, а еще через миг увидел, что руки его почему-то в крови, а рядом лежат два человека – то ли стражники, то ли...

– Не трогайте меня, – спокойно предупредил король, и два эти тела послушно отползли в сторону. Он сидел возле королевы и держал ее неподвижную руку. Рядом с ним была Маргита.

– Что случилось? – довольно бесстрастно осведомился Толлин. Он увидел, как шевелятся губы Маргиты, но то, что она говорила, сливалось в какой-то низкий гул. Только два имени, повторяемые чаще, чем остальные слова, всплывали из него: “Тарин, Марли”.

– Марли, Тарин, – бессмысленно повторил король. – Кто это? Почему?

Маргита беспомощно оглянулась на толпу, и в третий раз, буквально по слогам, пересказала Толлину предысторию страшного события.

– Да, я понял, – прервал король. – Марли – это кто?

– Старший... конюший... – дрожащим голосом в который раз уже повторила Маргита. Из глаз ее закапали частые слезы.

– Казнить. Старшего. Конюшего. Немедленно, – ясным голосом приказал Толлин Четвертый.

Глаза Маргиты расширились. Она не поняла. Или не расслышала. Во всяком случае, ей показалось...

– Как? – пробормотала она и жалко улыбнулась: – Ведь у него дети... сын, младший... Тарин...

– Да-да, Тарин, – кивнул король, услышав знакомое имя. – Казнить тоже. А вы знаете, руки у жены моей еще теплые... Не смотрите так. Я отлично понимаю, что такое казнить. Это... теперь все равно. Исполняйте.

Толпа зашевелилась. Толпа зашепталась.

– Король... король сошел с ума... такое несчастье... – шелестели испуганные фразы, а толпа начала быстро редеть.

– Э-э, нет, я не сошел с ума, какое там, – пробормотал король, и озабоченно посмотрел на Маргиту: – Руки! Понимаешь или нет? Руки теплые!

Старая волховитка, трепеща, осмелилась дотронуться до руки Нианы. Рука действительно была теплой! Невероятно, но королева была еще жива. Но можно ли, о Небеса, назвать это жизнью?!

– Да, мой король, – стараясь, чтобы слезы не заглушали голос, твердо выговорила Маргита. – Руки теплые, и это истинная правда...

– Ну во-от, – рассмеялся король. – Кто же, в таком случае, сошел с ума?

Собрав в кулак волю, она собиралась было объяснить королю, что... но внезапно встретила его мертвый, пустой взгляд, и ей по-настоящему стало страшно. Глаза короля, прежде рыжие, а теперь темные, то почему-то закатывались под лоб, то скашивались на переносицу. Но вот взор его сфокусировался прямо на лице Маргиты. Она вскрикнула и прижала к щекам морщинистые, узловатые пальцы. “Толлин!!!” – отчаянно закричала Ниана в ее голове.

– Ты кто? – жестко спросил король. – Почему ты кричишь?.. Казнить.

И он уронил голову на свое плечо, будто пьяный, бессознательно согревая в ладонях тонкую, бескровную руку королевы.

И в эту секунду Маргита все поняла. Она услышала... А следующую секунду ее уже подхватывал под руки начальник городской Охраны Кромбур, член Совета Мудрых, почитатель ее ведовского дара... Ведь король приказал. “Казнить” – было сказано слово.

“Горе! Горе!!” – плакал гонг...

Улицы пустели. Закрывались дома и ставни. Темнело, но в домах не было ни огонька. Из-за стен не доносилось ни звука. Молчали даже собаки... Еще недавно в голос плакавшие по любимой королеве люди теперь боялись выпустить из уст своих даже шепот из страха за жизни своих близких. И можно ли их за это осуждать?..

Горе. Горе...

Чтобы успокоить вас, скажу сразу, что никто не был казнен. Начальник Охраны Кромбур не просто занимал должность в Совете Мудрых. Он действительно был мудр. Явившись в дом Марли и хмуро бросив взгляд на оцепеневшую от ужаса его семью, он тут же, с порога, сказал:

– Может быть, то, что я делаю, есть государственное преступление. Но я пришел без стражи, и я чувствую, что прав. Любимый король наш не в себе, и я не удивлен. Но он не убийца... Поэтому, Марли, возьми Тарина, запасись какой-нибудь провизией, и просто будьте пока в том месте, о котором никто, кроме семьи вашей, знать не будет. Вы меня поняли?

Домашние молча и дружно закивали головами. Мудрый Кромбур помедлил на пороге.

– Впрочем... – пробормотал он. – Лучше уходите все вместе. Есть, куда?.. Хорошо. Я... так же, как и вы, не знаю, что будет завтра, и...

Он махнул рукой, и поспешил вон. Начальник Охраны торопился к себе домой. Именно туда он отвел Маргиту...

Итика, жена Кромбура, отпаивала старую женщину теми же успокоительными отварами, составлять которые в свое время научила ее сама Маргита. Обе женщины вздрогнули, когда начальник Охраны, мрачнее тучи, появился на пороге. Он вздохнул:

– Представляете, как вздрагивают в данную минуту в любом доме, едва хлопнет дверь?.. Ох, беда, беда... Маргита! – обратился он к волховитке серьезно и строго. – Мы знаем тебя не первый год. Я ценю твой дар и доверяю тебе. Скажи... скажи...

Но тут голос его дрогнул, и Мудрый Кромбур замолчал.

Маргита со стуком поставила на стол свою чашку.

– Значит, так, – твердо сказала она, и голос ее был спокоен. – Королева еще жива, я чувствую ее. Государь любит ее, и поэтому чувствует это тоже. Покуда душа ее не покинула, он будет оставаться с ней рядом, я знаю. И, слава Небесам, знаю, что нужно делать. Но не ведаю, сколько у меня на это осталось времени, и что будет, если я не успею... Молитесь. Кромбур, ты всегда хорошо знал свое дело. Созови тайно всех Мудрых, скажи кардиналу Дениле, чтобы готовил проповеди – о нет, не публичные, пусть потихоньку разносят по домам! – и пусть ни в коем случае не прекращают бить в гонг. Ты меня понял, Мудрый Кромбур?.. А теперь – да поможет нам всем Небо.

Волховитка вышла на порог, подняла глаза к темнеющему своду, коротко прочертила в воздухе руками тайный знак... и вот уже черная с проседью куница, стелясь над самой землей, помчалась прочь из города.

А король неподвижно сидел рядом со своей королевой, держа ее за руку. За считанные часы лицо его осунулось, и он походил на монаха-отшельника, несколько лет проведшего вдали от мира. Отрешенные ввалившиеся глаза, спутанная грива волос, короткая щетина на бледных впалых щеках... Кухарки, бледными тенями припавшие изнутри к окнам, шептали: “Пропадет так совсем... Не ест, не пьет... по нужде не ходит... разве можно...”. “Чего уж... – бормотали слуги, точно призраки, протекая вдоль самых стен. – Все мы теперь пропадем...”.

А куница неслась как ветер – все вперед и вперед, через поля и долины, через Заповедный лес, не задерживаясь у не знающего ничего егеря Даля, вдоль реки, – по пути, подсказанному ей душой Нианы. Этот путь знает только душа...

Как много мы теряем, будучи скованными этими неповоротливыми, порой подверженными болезням, порой жадными и глупыми телами. О нет, я не кощунствую и не призываю вас, вопреки воле Небес, покинуть их до срока! Но как много мы теряем, забывая, что в наших телах есть еще и души. Как неизмеримо больше узнали бы мы о мире и друг о друге, если бы научились слушать души... Ах, мы даже представить себе не можем, как много умеет душа!.. Каким мудрым мог бы стать мир... Но Небеса знают, зачем все это. Они знают, как многому нам предстоит еще научиться. И учат. Как жаль тех, кто не слышит и не понимает этого...

Куница бежала всю ночь. И когда рассвет окрасил небо, она, почти бездыханная, со стертыми до мяса подушечками лап, упала у некоей поляны. Ждать оставалось всего ничего.

И вот, вместе с солнечными лучами, заигравшими на зеленых листьях, заиграла и музыка. Лесные свирели и арфы, маленькие звонкие бубны и колокольцы, в звуки которых мило и органично вплетались утренние трели птиц, и смех, и пение сотен веселых существ, постепенно наполнявших поляну. Нежные лесные нимфы, прекрасные юноши с прозрачными стрекозиными крыльями и вплетенными в кудри белыми бутонами, смешные пузатые сатиры, лукавые лесные хохотунчики, которые за лучшую шутку почитают заморочить и завести в чащу путника, бледные томные русалки... Но вот раздался почтительный ропот, и появилась ОНА...

Ах, как она была хороша! Она все еще была хороша... Стройный стан и свежие, розовые губы, точно два лепестка. Волосы цвета меда, в которых точно запутались солнечные лучи. Бездонные озера безмятежных глаз... Стройные легкие ножки, которыми она еле касалась цветочных головок, порхая над ними... Ах, как она танцевала! За созерцание этого танца можно было отдать жизнь... “Данна... О, Данна!..” – страстно вздыхали, стонали и бормотали стоящие вокруг. – “О, совершенство!.. О, красота... О, несравненная наша королева!..”.

“Старая сука”, – раздался непристойно громкий хриплый голос.

Вздох ужаса разнесся над поляной, музыка смялась, и обрывки ее диссонирующими клочьями повисли, запутавшись в ветвях. Замолчали даже птицы.

Эта кошмарная речь, разрушившая раз и навсегда некогда царившую здесь гармонию, завершилась хриплым демоническим хохотом. И, о Небеса! Веселые лесные существа, в страхе и недоверии сгрудившиеся в кучку, вдруг увидели, как начинает воочию претворяться в жизнь созданный злыми словами образ... Это было немыслимое по своему ужасу зрелище!

Белоснежная кисея одеяния некогда прекрасной феи обвисла пыльными клочьями, розовые ланиты сморщились и приобрели серый оттенок, глаза потускнели, стан сгорбился, ноги, враз ослабевшие, подломились, и танцевавшая без сил опустилась на зеленую траву.

– Если б слова мои были напраслиной, разве случилось бы с ней то, что вы видите, о вы, смеющиеся среди ветвей? – сурово вопросила седая куница.

И лесной народец попятился, точно волна отлива прокатилась по их, уже изрядно поредевшей, толпе.

– Здравствуй, Данна, – выплюнув это имя, как ругательство, сказала куница. – Помнишь меня? Помнишь, как пришла тогда ко мне за любовным зельем для молоденького егеря, – ты, фея! – а я сказала тебе, что негоже ломиться в открытую дверь? Помнишь Маргиту?!

Лежащая в траве задрожала и прикрыла голову локтем, точно слова эти причиняли ей физическую боль.

Лежащая издала приглушенный стон и попыталась вжаться в землю, но и земля отторгала ее.

Лежащая приподнялась на дрожащих руках, и в глазах ее, блеснувших сквозь спутанные тусклые волосы, читалась неприкрытая мука.

– Что... мне нужно... делать? – сипло выдавило ее пересохшее горло.

Куница переступила лапками и зашипела от боли, задев израненные подушечки.

Данна медленно поднялась с земли и оглядела свой лесной народец. От былой толпы почитателей и воздыхателей осталось от силы шесть-семь фигурок, да и те, пятясь, исчезали уже за деревьями. Снести такую внезапную перемену было нелегко, особенно если не знаешь другого горя... Но описанное будущее было для нее стократ страшнее, и Данна, уже не колеблясь, подняла на руки Маргиту в теле куницы. Она была все-таки фея, и умела летать вдвоем... А лететь надо было очень, очень быстро.

– Быстрее, быстрее! Это тебе не по росе танцевать, – безжалостно подгоняла ее волховитка, и та, задыхаясь колючим ветром, разрывавшим ее легкие, слушалась. – И не вздумай как бы случайно уронить меня вниз – я-то свое отжила, а вот проклятие мое настигнет тебя в ту же секунду, не забывай об этом...

Неизвестно, что гнало сейчас вперед Данну – страх наказания или ужас заглянувшего в себя человека, который увидел там лишь тину на поверхности гнилого омута. Ведь она все же не была человеком... Тем не менее чресла ее породили живую человеческую плоть и кровь, которая жила в мире с окружающим миром. И мир этот теперь сузился до тонкой напряженной струны – струны, которая, подобно пуповине, связывала сейчас беспечную Поляну Танцев и дерево, под которым лежала умирающая Ниана. Струной этой был путь, по которому летели Данна и Маргита – вперед и вперед, стараясь успеть...

Лишь Небесам ведомы и причины, и следствия, и тайные помыслы существ, живущих под ними. А существа эти вольны выбирать свою дорогу сами, и лишь Судьба будет молча смотреть сверху на их головы... Судьба ведь не делает ничего по своему желанию. Она просто наблюдает, как причудливо сплетаются узоры жизненных линий, желаний и поступков, какие узелки набухают порой на этих линиях. Узелки, готовые иногда брызнуть кровью, чтобы развязаться... Но свой путь каждый обязан пройти до конца. Каким бы он ни был.

Легкие Данны были обожжены, и со свистом втягивали раскаленный воздух, когда, наконец, они с Маргитой пересекли городскую и замковую стены и опустились во дворе.

– Иди к ней, – подтолкнула женщину куница. – Иди к своей дочери, и отдай ей то, что когда-то украла у нее. Верни себе то, что когда-то украла у себя... Ступай. И да помогут нам Небеса...

Старая куница прикрыла глаза. Еще одно, последнее усилие... Пусть оно лишит ее всех оставшихся сил, пусть оно лишит ее самой жизни, но сделать это необходимо.

Глазеющие из окон перепуганные слуги, выглядевшие за стеклами как утопленники в аквариуме, недоумевали, что нужно этой странной, явно больной оборванке, которая, шатаясь, приближалась к лежащей королеве...

И спустилась тьма для тех, кто смотрел в данную минуту на то, что было недоступно их пониманию. И затих похоронный гонг. Затихло и остановилось само время...

Нежные руки, бережно держащие у груди маленькое тельце. Это очень серьезное и важное дело в таком возрасте – есть. Из-под крохотного, но такого жадного ротика бегут струйки молока. Дочка кашляет. “Глупышка моя, маленькая жадинка... Все, все тебе, не торопись!”...

Как ладно новые ботиночки из тонкой лайки охватывают ножку! Как удобно доче ходить... Топ, топ... и шлеп. На пухлую попку – шлеп. “А кто ревушка?.. На-ка, держись за палец, пошли дальше гулять...”.

Дождь на улице. Пузырится в лужах, заливает дорожки – сегодня не погуляешь... Зато есть книжка с такими чудесными картинками. Вот лягушка... она дождик любит! А это цапля. Стоит на одной ножке. Да, вот так стоит, ты тоже умеешь, молодец... А вот, смотри-ка, кто это – королева... Красивая? Хочешь такое платье? Вырастай скорее, и ты будешь королевой. Правда-правда...

Нет... Нет, неправда, она не умрет! От нее веет жаром как от печки... О Небеса, как она мечется, моя маленькая... Сделай что-нибудь, ты же можешь! Возьми мою жизнь, только не дай ей умереть! Да-да, я все запомнила... каждый час, да... нет, я не буду спать! Я буду рядом... я... рядом...

С тобой говорили ласточки? А о чем? Звали полетать?.. О, это мы любим... Тшш, не бойся, я рядом, просто качайся на волнах. Воздух теплый и ласковый, чувствуешь?.. Он даже лучше, чем вода. Плавать-то мы с тобой уже научились... Вот теплый поток, поймай его, это совсем просто, и – лети, малыш! Да, малыш, да! Ты смеешься? Тебе нравится?! Потому что ты умеешь! Ты умеешь летать...

“Мамочка, они обидели котенка, и я их побила!”. “Как, сразу всех?!”. “Ну, они тоже меня немножко хотели побить, а потом пришел Энк, и их за меня сам побил, вот!”. “Охохонюшки, а без драки-то никак нельзя было, а? Ты же девочка у меня...”. “Да мы уже не деремся, мы уже помирились и играем в королевский турнир! А я там королева! Мамочка, дай мне, пожалуйста, кусок хлеба... и вот это я возьму, ладно?”. “Бери на всех... Бегите, сорванцы...”.

Огромные, испуганные глаза. Нижняя губа дрожит, веснушки еле видны, нос покраснел от слез, и нижняя юбка покраснела тоже... “Мамочка... у меня голова кружится! Мама, что это, а?.. Я умру?..”. “Глупенькая. Это называется – месячные... Все-все тебе расскажу, пойдем-ка сперва искупаемся”.

“Мама. Мамочка. Мы были с отцом на ярмарке...”. И в самое ухо (дыхание горячее-горячее!): “Я... люблю его. Я такая счастливая, мам!..”.

Какая красивая у меня дочь. Совсем взрослая... Свободная как ветер. Умница. Пусть у нее все сложится хорошо. Пусть она будет счастливой-счастливой... Как я. Как мы с ее отцом...

“Мамочка... он сегодня первый раз шевельнулся! Это знаешь, на что похоже?.. Как будто внутри меня встрепенулась птица. Или рыбка! У тебя так тоже было, да?.. А потом что будет?.. А что я должна делать?.. А тошнит до сих пор – ничего?..”. “Все хорошо. Все будет хорошо... Только сейчас... не летай пока. Пока тебе нельзя...”.

Что там за шум?.. О, Небеса, ты бы не смотрела! Ах, как же это... мальчик может сорваться, что же делать?.. Доченька, нет! Тебе нельзя! Доченька-а!!

– Нет, Маргита, нет! Она не умрет! – рыдала обезумевшая Данна, сжимая в объятиях еще теплое тело дочери и не замечая, как пропитывается кровью ее собственное платье. – Сделай что-нибудь, ты же можешь, Маргита! Возьми мою жизнь, только не дай ей умереть!!

И не стало феи Данны. Лишь примятые травинки расправлялись под большим деревом посреди королевского двора... Свежая зеленая трава. И – никого на ней...

Как вы думаете, по плечу ли будет королю, внезапно потерявшему сознание на охоте, обнаружить себя в кровати с компрессом на голове?.. И что он при этом подумает?

– Что случилось, жена? – тихо спросил Толлин Четвертый, ощутив на своем лбу прохладу тонких пальцев. – Я что, уже так плох?..

– Я думаю, ты просто вспомнил, что было... тогда, – ответила она, нежно отирая платком испарину с его седеющих висков. – Вернее, что-то вспомнило внутри тебя. Бывает такое – совпадут все части картинки, и как молния полыхнет. Бах!

Король наморщил лоб:

– Да, в детстве такое частенько было. Но это ощущение – то, что это не впервые! – проходило через минуту. И сознания я тогда не терял...

– Потому что не знал того, что вспоминал. А теперь вспомнил то, что было на самом деле, и точно кошмар увидел наяву... Но ведь это просто кошмар.

Она сидела рядом на подушке, сложив свои прозрачные крылья – невесомая, серебристая как роса, и улыбалась такой нежной, такой родной улыбкой.

– Да... кошмар... – медленно повторил король. – Голова болит... Не уходи, хорошо?

Она прильнула к нему, легкая, точно облако.

– Буду с тобой, – прошептала она. – Пока ты этого хочешь...

Они оба знали, что он не перестанет этого хотеть, пока жив. Поэтому жива и она... Потому что это их Судьба – быть вместе – и это хорошая Судьба.

Долгих двадцать лет он носил ее на плече, дивное крылатое создание, которому не придумали имени, потому что нет в природе закона, возвращающего мертвых к жизни. Конечно, она не была прежней живой Нианой, но и мертвой она не была тоже – мертвой и вернувшейся. Ведь душа ее никуда и не уходила. И легкокрылая оболочка феи Данны послужила ей навек укрытием...

Когда душа любимого человека всегда рядом, и ты знаешь это, что может быть лучше?.. Ушедшие любимые всегда рядом. Мы даже можем разговаривать с ними, но могут ли они отвечать нам?..

И седая куница Маргита не могла уже отвечать на обращенные к ней речи. Она так и не смогла вернуться обратно, в свое тело – она ткала тело Ниане, заставляя ее жизнь проходить перед глазами ее беспутной матери-феи – и потратила на это все свои силы до капельки. И стала обыкновенной куницей. Только глаза у этой куницы были человечьи... И куница эта так и жила с ними все эти долгие двадцать лет.

– Как ты считаешь, я был хорошим королем, а, жена? – задумчиво спросил Толлин Четвертый, перебирая ее локоны.

– А почему “был”?

“Нету лучше короля, тра-ля-ля, тра-ля-ля!..” – раздалась за окном песенка нового поколения мальчишек, которые носились взапуски по широкому и просторному королевскому двору, открытому для всех мальчишек. Во дворе этом росли яблони, груши и сливы, специальные низкорослые сорта – надо же что-то погрызть на ходу, во время беготни и игр!

– Ну, вот тебе и ответ! – улыбнулась королева Ниана. – Он устраивает Ваше Величество?..

– Еще как устраивает! – рассмеялся король. – Пожалуй, это единственный ответ, который устраивает меня целиком и полностью, да не обидится на меня Совет Мудрых... А прикажи-ка созвать Совет, жена. Через час я буду на ногах.

Конечно, у них не могло уже быть детей, зато все их родительское внимание досталось Аллину...

Слово “казнить” навсегда исчезло из обихода. А было ли оно, это слово?.. Никто не помнил... Ведь никто так и не был казнен.

Год спустя умер егерь Даль. Он умер, окруженный заботой и любовью дочери, зятя и маленького внука, да хранят их всех Небеса.

Семья старшего конюшего так и не вернулась в город. Впрочем, в горах они стали держать маленькую козью ферму, и не нуждались... А его место занял младший конюший, Верт, и довольно неплохо справился.

Мудрый Кромбур подал было в отставку, но король не принял ее. “Прости, но я не вижу никого более достойного, кто мог бы занять эту должность вместо тебя”, – сказал Толлин. – “Как думаешь, мой народ поймет меня, если я пойду в лесорубы?.. А я бы пошел”. И Кромбур остался...

– Как ты думаешь, жена, народ поймет меня, если я пойду теперь в лесорубы? – спросил король, и рыжие глаза его повеселели.

– Ты считаешь, что сын наш засиделся в принцах?.. – улыбнулась Ниана.

– Да нет, считаю, что это я засиделся в королях, – ответствовал тот, поправляя пряжку плаща. – А сие мне больше не по плечу. Я хочу носить на своем плече тебя, а не целое государство...

И вновь прошелестело над миром “да будет так...”.

В середине повествования рассказчик, кажется, оговорился, что все это вполне может оказаться и былью?.. Былью, в которой отсутствует слово “казнить”...

Да нет, конечно же, это – сказка. Сказка, в которой нового короля зовут Аллин Рыжий. И в этом пресловутом месте мы закроем за ее героями резные ворота. Говорить далее мне не по плечу...