 Не
в некотором царстве, не в сказочном государстве,
а в княжестве Тверском, в Загородном Торговом
посаде, жил да был Иван простой, не женатый,
холостой, не богатый, не бедный, не злой. не
вредный. Лежал на печи, ел калачи, между делом
траву косил, воду носил, лен трепал, кожу мял,
дрова колол, зерно молол, тесто замешивал,
бельишко развешивал, бочки да кадушки мастерил
возле своей избушки, в реке Тьмаке вымачивал.
Доходы были верные, кабы подати на все не
безмерные! А потому перебивался, сирота круглая,
неприкаянная, с воды на квас. Одиноко бы ему
жилось, если бы не Шишок запечный, друг сердечный,
дух домовой по имени Шуршала— Шебаршала.Наработается, бывало, Ваня. балалайку в руки и давай припевки разные сочинять. Поет да еще и приплясывает вместе с Шишком: «Как в губернии Тверской ходят куры по Ямской! А за Тьмакой, возле кузни, собирают девки грузди!» «Как за Волгой, за Тверцой, люд посадский не с ленцой! Избы деревянные, девки все румяные!» «Широка ты. Волга-матка, тянут баржи бурлаки! А на празднике, ох, сладко! Чешут парни кулаки!» — распевает Ваня, а Шуршала-Шебаршала помогает: «Ведра, плошки и кадушки мастерить Ванек не прочь! » — А Ваня добавляет: «Да проквакали лягушки: Эй. запечный! Скоро ночь!» «Хочешь верь али не верь, на Тверце гуляет Тверь! А за Волгой бублики прячут в дырки рублики!» Вот так и балуются. А припозднится, Шуршала ужо с печи кличет Ванятку: «Ванятка, хватит глотку-то драть! На печь, полезай! Пошуршим, пошебаршим лучком да чесночком, пошушукаемся?!» — Эва надумал! — отвечает Ваня. — Шуршала ты Шебаршала. Мне погорланить охота, надобность есть. Посумерничаем и тута. «Не кукуй, кукушечка! Не кукуй, горбатая! Моя милка хороша, хоть и не богатая!» А Шуршала знай свое выспрашивает: «Бочку-то на десять пудов купцу Кулагину смастерил? Все тверяти ужо капустой захрумкали. А у Прокопа Михеича, Затъмацкого кузнеца, обручи-то для кадушек взял?" — Эко диво — бочки! — отвечает Ванятка. — Эвто дело дано. И с обручами — порешено, и березовые оглобли к телеге готовы. Хоть ты и мозговатый мужик. Шуршала, но опять не в свое дело встреваешь! — Домовой, да с головой, — ворчит в ответ Шишок, перебирая на печи лук с чесноком. — Усе дело не твое — шебаршиное. Эвто дело личное мое -бондаревское. — Твое, твое, — Я что... говорю, — не унимается Шишок. — Ах, Шуршала-Шебаршала, друг ты мой сердечный! -опять замурлыкал Ванька, а чей-то голос продолжил: — Быть потише б не мешало, таракан запечный! Разозлился Шишок, подумал, что Ванька ему так отвечает: — Совсем не уважаешь! Мал еще так отвечать. Тринадцатый годок стукнул, сирота ты круглая. Я же тебе вместо мамки тятьки! В избе, почитай, не первый век живу, кажись... Избенка, правда, маненько завалилась. Дед твой Иван Тверской еще ставил. Мудреный был. Сочинять уж такой мастак! И т весь в него. Сколько сказок да небылиц я от деда твоего слыхивал! И про войны всякие в Твери и на Руси. Чего только не было? Хошь, про шведов, хошь, про поляков, аль про Ивана Исаевича Болотникова, хлопца из Зубцовского уезда, расскажу? — Ужо сказывал. Скучно на печи. — Ну дак! Жить — скучно, а спать ведь хорошо? Русская печь. Тепло. Глянь-ка, что я тут уголечком давеча начиркал! - Шишок отодвинул холщовую занавесочку. На стенке была нарисована карта старой Твери: — Вот, вишь, наша Тверь. Эдак— река Тверца. Вона — Волга. А тута — Тьмака. Эва наша изба в торговом Загородном посаде. Смолоду здеся и живем. — А энто чо?! — заинтересовался Ванька. — Чо, чо! Огороды Затьмацкие. Славна у нас репа, горох. огурцы. — А энтова, энтова чо?! — Здеся — капустники, церковь Николы в капустниках, тута золочены купола белокаменного Кремля. Здеся — палаты княжески ране крепость была с башеньками. Красна Тверь, хоть и деревянна. — А откудова, Шебаршалушка. энти реки взялись? Откудо-ва текут-то? И, знать,давно. Бона сколько воды да рыбицы накопили?! — Знамо, давно. Сказывают, от братьев, что жили на дальнем Севере - Ильмена да Селигера. Все от них и пошло. Отправились они однажды в путь. Старший брат Ильмен за непослушание проклял младшего Селигера, да во гневе тяжкие слова произнес: •"Пусть на спине, за измену клятве, у тебя сто горбов вырастет!» Вот и выросли у Селигера сто горбов — сто островов. Потом-то братья помирились, да дело сделано. Заплакали они горючими слезами. Долго плакали братья, так долго, что кругом все затопило. И растеклись слезы братьев реками в разные стороны, Из Ильмень озера -Волховым в Балтийское море. А от Селигера — озерами да болотами, ручьями да речками чистыми — в могучую Волгу, что течет к дальнему Каспию. — Дивна сказка, красна сказка, — задумчиво молвил Ванятка. — Наша Волга-матушка от родников да ключей светлых воду набирает. А сколько еще впереди всякого, не увиденного, не воспетого в былинах и сказаниях?! Заглянуть бы! Посмотреть -охота— Чаво там, в будущем? Говорят, живет где-то Златосолнце, как и наше. только живет оно в радости. Вот бы дал Бог свидеться? Эдак не сходно на печке-то жить? Пошли. Шуршала-Шебаршала попытаемся? Може, и увидим чаво?..— Нековды только. — Нековды, нековды.. Нековды всегда было и будет! — заворчал домовой. — Пойти-то что! Пойти-то можно, только боязно мне из дома уходить. Дом без хозяина пропадет. Я ведь — Шишок. Мне положено в доме жить. хозяев поманеньку попугивать, да дух избы стеречь, оберегать от опасностей. Только ты, Ванечка, все равно меня не боишься. Никакого понятия о домовых! Я вот чо еще слыхивал. Один мой приятель старый, вертляк такой, домовой из каменного купеческого дома. Не первый век трется возле купцов. Самого Афанасия Никитина, что за три моря в энту Индию хаживал, видел. Так т, тот Шишок от купцов наслухался всякого. Сказывал, что есть где-то большуща изба, шатер не шатер, дворец вроде обычный. В нем Земля время свое пересчитывает. Если ту большущу избу отыскать и войти в нее, можно в будущее попасть. Там и Златосолнце в радости увидеть. У этого Шишка-вертляка, взамен нашего старого самовара, что под клетью валялся, я колечко выменял. Глянь-ка!? Как три раза потрешь об ухо, об энтово вот место, да скажешь закличку: «Дух жезный, народился, с огнем-молнией явился!» — колечко и сверкнет огнем. — Чудно колечко, — Ваня стал рассматривать, — знать, морска штука. Дай опробую! "Дух железный, народися, с ...» — Что ты. Ваня! — испугался Шишок. — Избу спалишь! А еще, глянь... яичко. — Тяжко яичко, большуще. Знать, каменно? — удивился Ванятка, — Каменно, каменно. Тяжелая штука. Холстину в кармане нет, того гляди, порвет холстину-то. Яйцо от заморской птицы, что за Мраморным морем живет, И со знаками, со знаменьями. Вот гляди, крутанешь, оно и покажет, где хорошо, где худо. Тута. гляди, крест обозначен — знак, знамо, хорошо. А тута не крест — палочка нарисована, значит, тама, куда яйцо повернулось, будет худо. Эитих штук заморских у Шишка-Вертляка целый короб! Пока приятели разговаривали, из-за печки выглянула Три-худа. Подскочила Три-худа, схватила яйцо, быстренько порисовала на нем крестов видимо-невидимо, положила на место, а сама спряталась, слушает. Уж очень разговор ее интересовал. — Шуршалушка, Шебаршалушка, пошли испытаемся! — стал уговаривать Шишка Ваня. — Можь, избу ту больщущу отыщем? Златосолнышко в радости увидим? Давай трахтом или рекой. — Не трахтом надо и не рекой, — отвечал домовой, — идтить надобно туда Оршинскими болотами. Где болота, там и нечисть. А где нечисть, там и указ, где правда. Где правда, туды и не пущают. Только бы Три-худа не увязалась. От нес и здеся житья нету. Как прослышит про чаво, живо ухватится, чтоб дело шпортить. А привяжется, не отвяжется, прилипала поганая. — А Три-худа из-за угла отвечает: — Грубиян... привяжется... не отвяжется... Шишок босоногий... А что как надумают идтить? Златосолнце в радости увидят? — забеспокоилась тверская поганка. — Нс иметь мне тогда прежней силы над людьми. Нет уж! Не позволю! Помешаю! — Ачо за Три-худа така? — спросил у Шишка Ванятка. — Не ведаю! — Как не ведаешь? — удивился Шишок. — Ведаешь. Все напасти от нее. И войны, и болезни, и невежества всякие-Батюшку твово кто в бранном поле мечом усыпил? Матушку — то да братцев твоих в младенчестве кто извел? Голодом всю родню выморил? А сколько невежества на Руси? А засух, наводнений, пожаров, воин? Сколько горя людского? Три-худа тверичей одолевает, проклятая! А Три-худа из-за печки знай свое: — Проклятая, заклятая! Тебя, комара, только вот достать, уморить не могу. Не подвластен ты мне, дух запечный! — Сама од быстро накинула платочек и к Ванятке: — Кажись, звали? Не ведаешь, Ваня? Три-худа я. Сразу целых три: войны, болезни, невежества всякие.Но. .. Со мной и поладить можно. Стороной обойду. Ты только совесть заложи, да поучаствуй в поганых делах. — Сгинь, нечистая сила! Провались в подпол! — закричал Шишок, швырнув в нес огромной луковицей. — "На одно солнце глядим, да не одно едим!”. — Фу, таракан запечный, — зло молвила Три- худа, прячась в темный угол, — Завалиться бы тебе вместе с избенкой не мешало! Не сгину! — Ну вот, — вздохнул домовой, — теперича прилипла. И зачем только ее вспомнил?! — Не девка, не баба, а ряба. Знать, оспой маялась, — сказал удивленно хозяин дома. — А косы-то трехцветные, и из спины растут? То одной, то другой, а то сразу и двумя, и тремя вертит?! То заплетает их. то расплетает! Это она козни плетет! Извечно я с нею воюю. Мы -шишки, хранители домов. А она, хоть и живет рядом, разорительница. Берегись ее, Ваня! “Стсреженого Бог стережет”. Да ну ее, — продолжал Шишок, немного помолчав. — Лучше, как в младости, на печку влезай, сказку хорошу расскажу, Ванюша. Хошь, про Винерку, хоть, про Ню-ню али Зю-эю? Али про Ертоха? Опять ты, Три-худа, подслушиваешь?! Да козни, сидя на поленнице, плетешь? Сгинь, черная твоя душа! А Три-худа в ответ: — «Бес не бес, а лаешь как пес». Вот и сгину. Я теперича ваша. Помалкивай, мышь запечная! — Сама ты мышь! — возмутился еще больше Шишок, — «как коса лезешь в глаза!» А Три-худа не унимается, дразнит домового: — Шишок, шишок, сам с вершок, голова с горшок! А ты, Ванька, глуп да туп, раз помалкиваешь, душу не закладываешь. Дурак! — Я шо.., — растерялся Ваня, — лаяться не приучен. У меня де— ла. «Много говорить — голова болить». — «Не тот глуп, кто на слово скуп», не слыхивала такой поговорки, — заерепенился опять домовой, — так послухай! — Не слыхивала. А мы теперь, раз покликали, вроде родственнички. В одной избенке живем. Можа, подружимся? — “Называется другом, а обирает кругом”. — Пошто кругом? Будет от меня ужо подарочек! — хихикнула в ответ Три- худа, — и не один. Я постараюсь. А пока... подремлю в уголочке. А ты, муха-сонюха, рассказывай сказочки-то. Приятно послухать. — Не бойся, Ванюша, кто поет. А бойся того, кто дремлет. Так вот я и говорю: не в некотором царстве, не в некотором государстве, а именно в том, в котором мы живем, хо-хо- хо! И жили до того, что нету у нас ничаво... все у купцов, у бояр, княжеских приказчиков, у святых монастырей да у царских обдирал. Так и быть, пойдем, Ваня, искать болшущу избу, где Земля время считает, а Солнце в радости живет. Положил Ванятка хлеба горбушку в свою торбущку, в карман армяка сунул головки лука да чеснока, быстро с одежкою справился, в путь-дорогу с Шишком отправился. Идет Ваня, лаптями метет, языком плетет, из коры березовой скрутил поясок, смастерил туесок, из прутьев ивовых — корзиночку. А Три-худа тоже не дремлет, впереди бежит, за кустами да кочками болотными прячется, беду на путников кличет: — Эй, поганки лесные! Нечисть болотная! Поднимайтесь из трясин, из торфяников вязких! Веду в гости тверитянина Ивана, неслуха. Заманите к себе, опоите! Я, Три-худа, в долгу не останусь! Душу да совесть загубленную подарю! — кличет Три-худа беду, а сама, чтоб не узнали, платком повязалась, старушкой прикинулась. Увидел Ваня старуху-лесовуху да и спрашивает: — Никак, баба Яга, дубовая нога, пестрый платок, платье в лоскуток? — Она самая, она самая! — отвечает, шамкая, Три-худа. — Легкого пути, добрый молодец. Куда идешь? Кого ведешь? — Иду Златосолнце искать да избу большущу. — отвечает Ваня, — где Земля счет времени ведет! Со мной дружок сердечный, Шишок запечный. Ужо не знаешь ли, куда путь держать? — Как не знать, — отвечает старуха. — Мы, болотные жители, все знаем. В ту сторону надобно, и ту. Только не ходи туда, Иван! Все то сказки, все — обман! На здешнем болоте, у озера, русалки живут, песни поют, в омута заманят, тебя, дурак, обманут! — А мне чо, я ведь дурак? Поглазею просто так. Песни русалочьи послухаю, может, покричу, ломоть хлеба смолочу. А русалок сколько хошь в Твери, Иди и бери. — Ну как знаешь, гляди... Да смотри, не пропади. Твое дело , молодое! — Сама за кустами прячется. А и озере русалки нежными голосами поют, путников заманивают. Ванька идет, слушает, хлеб с лучком да чесночком кушает. Русалки от запаха: — Ах, ах! На дно озера — бах, бах. А навстречу опять карга, дубовая нога, нос крючком, зуб торчком: — Оставайся, Ванюша, в старом времени. Здесь сказкам верят. Пошто тебе Солнце да в радости? Сходишь на войну, богатым будешь! Князем сделаю! — А сама платком как махнет. Потемнело вес кругом, замерцали болотные огни, обступают путников, того гляди, В трясину утянут! — Ax ты, нечисть болотная! — рассердился Шуршала и выхватив из уха кольцо, потер им о то место, что надо, зашептал: — «Дух железный народися, с огнем-молнией явился!» Испугались огни, заметались, исчезли, а с ними и старуха. — Куда теперича-то? — спросил Шишок. — Совсем запамятовал! — Смотри. Шуршалушка, девка-краса, длинна коса— Откудова на болоте взялась? Така красива да ласкова. Кто ты, девица, скажись? Да не бойся, покажись? А девка отвечает: — Не смею. Матушка не велела с парнями заигрывать. А тебе, Ванечка, от меня подарочек — три серебряных маковки. — Откудова знаешь, как меня величать? — удивился Ваня. — Маковки-то — зелье! — заворчал Шишок. — Дурманная в них сила, Ванек. — Всё тебе, Шуршалушка, зелье да дурман-трава чудятся. Из рук такой красы вряд ли худоба кака приключится, кака непотреба выйдет! — Как будет тебе. Ванечка, худо, нестерпимо худо, плохо, что глядеть невозможно, брось одну маковку о землю. И полегчает. А хошь, — неожиданно предложила девушка, -женись на мне? — Жениться? Може, и жениться... только рановато и нековды. — "Верно, нет таких трав. чтоб узнать другого нрав", — снова заворчал Шишок. — а девка, вроде, справна. А чо? И впрямь по избам? — Тебе бы, Шуршала, на печку поскорей! — стал корить Ваня домового. — По избам, Ванечка! По избам! Брось маковку о землю, черный конь примчится, чтобы на нем в Тверь воротиться! Дьявол примчится, огонь в ноздрях! Э-э! — загремело кругом. — Лентяй тверской, таракан запечный! — Это не я. Шуршалушка, ругаюсь. Верно. Три-худа где-то прячется, беду скликает. А где девица-то? — А девицы и след остыл. — Пошли. Ваня. — заторопился Шишок, — чует мое сердце, неспроста все это. Надо тебе подсобить. — Ись, Шишок. охота. Вот луконка. На половину. — А мы, Шишки, не едим! Забыл, что ли? У хозяев не нахлебничаем. Духовной пищей сыты. Ну, муху иногда, комара, кузнечика какого изловим. Другое дело. Не переедаем. Потому долго и живем. А с дороги-то, видать, совсем сбились. Давай-ка покрутим яичко: «Ты, яичко, покрутися, покрутися, поворотися! Указать крестом нам путь — не забудь!" Вона куды знак, туды идтить. Али не туды! Что за напасть? Как бы не пропасть! Яичко, знать, шпортилось. А крестов-то, крестов на нем?! — Можь, и шпортилось, — поддакнул Ванюша. — хоть и каменно, а эдак от птицы. Брось ты его, Шебаршляушка. Пошто булыжник таскать. — И то право. Кто завопил? Никак, в Три-худу угодил? Хорошо, можь, одумается, отстанет. — Энти сгодятся? — молвил Ванятка, подкидывая одну из маковок. — Ой! Будто кто под локоть поддал?! Тут одна -маковка о землю ударилась, а как ударилась, потемнело, загремело кругом. И голос Три-худы, словно из-под земли: — Ага! Будет худо вон оттуда! От невежества погибнете. Прибьют на барщине в крепостничестве! Задушат в подвалах царских! Вышли из черного пня вдруг двое, таща за собой женщину: — Топи ее в болотине! Топи ведьму! — вскричал один. — А то в реку давай, в Оршу! — Не виноватая! Не насылала мору, порчу на скотину! Не была я вороной лошадью! — причитала старая тверитянка. — Ах вы, ироды! — возмутился Ваня. — Разбойники, чернок- нижники! — Молчи, гунька беспортошный! Крепостной ты ноне. Вона из Твери княжеска грамота! — На дыбу его! Крути ему руки! Вяжи скоморошника! — Ах, так! Торбу отнимать?! Я вас сейчас огнем спалю! — разъярился Шишок. Но его схватили, потащили к дереву, на шею накинули веревочную петлю. — Ваня, не робей! Круши их дубьем, кольем, каменьями! — Нестерпимо на такое глядеть! Была не была! — И Ванька, выхватив из-за пазухи вторую маковку, бросил о землю. Двое вместе с женщиной словно сквозь землю провалились. Зато голос Три-худы из трясины болотной забулькал, заклокотал: — Теперь-то уж вас погубят болезни да голод. Не видать вам нового времени! Не видать вам Солнца Златого в радости! — Держись, Шебаршала! Сейчас разберемся и с третьей маковкой! — вскричал Иван. А голос Трн-худы нз-под серого придорожного камня зловеще молвил: — Будет еще хуже, чем было! — Ой, Ваня! Тишина — громче грома, — прошептал Шишок. Что это? Призрак ... войны?!  Слышишь, оружием бряцают,
вздохи, стоны. А вот он и сам в развевающемся
обгоревшем черно-красном плаще! Гляди, люди
падают, саван их накрывает!— А крестов-то, крестов, могил... Ванятка, не робей! Судьба победить аль погибнуть! — Русские никогда не робели! — вскричал Иван. — «Победа будет суждена, если победу захочешь!" — Верно, Ваня! Праведные слова исходят из правды. Сейчас подмогну! Мы. Шишки, за хозяев, за дома свои стоим!”Дух железный, народися, с огнем-молнией явися!” И домовой, вылетев из державшей его петли, выхватил свое заветное колечко. — Глянь-ка. Шебарщалушка! Призрак-то свернулся в комок, с дороги в канаву скатился. Никак, Три-худа из-под савана вползает?! — Три-худушка! Привет от запечного! Спасибо, родненькая, сладенькая, за маковки серебряные. «Хоть на лице белила, да ,не сделалась мила!" Просветила, Три- худушка, просветила!  —
Одолели, прошли! Но вы еще вспомните обо мне! —
злоовеще прошипела Три-худа, сбрасывая обличье
девицы-красы. — Когда проснется Земля, люди еще
будут спать. Их совершенство порождено гневом,
ложью, глупостью! — с этими словами она исчезла.
Утренний ветер развеял черные пни, клочья
обгоревшего савана. Белый молочный туман окутал
спящую еще землю. И тут путники неожиданно
увидели крышу необыкновенного дворца. Она
походила на спираль, уходящую в небо.— Изба-то словно тверской собор, только покруче! — изумился Ваня. Послышался мелодичный голос: — Выше облачных сводов не создавалось храмов! Ярче звезд и луны не светились огни торжества. Ослепительнее и горячее солнца нет ничего во Вселенной. Я — Маятник Земли, веду отсчет времени. Старое время живет там. откуда вы идете Новое время живет там, куда вы идете. Каждая прожитая минута делается старой, уходит в прошлое. — А не ведаешь ли ты про Солнце Златое, что в радости живет? Как его найти? — спросил Ваня. — Ведаю, ведаю. Живет оно на вершине моего дворца. Входите да помните. Вошедшему нельзя долго оставаться в одном времени. После осени должна быть зима, после зимы — весна, а за ней — лето. Потом опять осень, зима, весна, лето Из осени спешите в зиму, из зимы — в весну, из весны — в лето .Нарушивший запрет навсегда останется в том времени! Нав-сег-да! Пом-ни-те! — Ну и дела! — высказался Шуршала-Шебаршала, — Дела у них, — послышался голос Три-худы. — Кабы следом не ползла, не знала бы, где большуща изба стоит. Где Земля ведет счет времени. Силой не взяла, так хитростью одолею!Оставлю в старом времени. И Три-худа. приоткрыв входную дверь дворца, незаметно юркнула в осень, прикинувшись дедом урожаем. — Заходите, гости дорогие, — запрыгала Три-худа, положив на голову копенку из желтой соломы, — в осень угодили, погостите. Праздники урожая начинаются. Свадебки на Pycи играют, Ванечка. Ты ведь страсть как любишь на балалайки играть, дрынькать!? Оставайтесь, закрома полны. Живи — не тужи! — Нековды, идтить надобно. — И то верно, — заторопился Шишок, открывая соседнюю дверь, идущую вверх. А уж Три-худа там, в Зиму Зимовну превратилась, Деда Мороза кличет: — Мороз Морозович, приморозь-ка гостей! Чтоб зимушка лютую помнили! Вьюга, метель, пурга, подсобите! — Пора из зимы выбираться! В весну идти. Маятник-то что вещал? — и Шишок вытолкнул Ивана за дверь, где тихо скрипели льдины, журчали ручьи, падали капли и слышались раскаты грома: Грох-грох-грох! Трах-трах-трах! — приветственно переливалось кругом. — И холод, и тепло! Снег и гроза с ливнем! Все сразу?!— удивился Ваня. — Так это ж весна! Она така. В ней все перемешано, рассуждал Шишок, шагая с Ванькой в лето. — Прошу, заходите! — на пороге лета стоял солидны гриб, из-за плеча которого выглдядывала взъерошенная ворона. — Разрешите представиться: лето, Июнь Июльевич Августов, псевдоним — Жаворонков. Глафира, распорядись! Это — Суховей Водопеевич. Его приятель — Смерч. Вместе с Глафирой прилетели, живут тут. Суховейчик, предложи гостям чая с малиновым вареньем, с баранками да с сушками, али черничного пирога. — Ох, ох! — стал крутиться возле веника Смерч. — Вертится да охает. Зубы болят. От сладкого, — продолжал Жаворонков. — Вчера, представляете, один целый сад со спелыми яблоками и грушами проглотил. Глафира! Ты чего там таишься? — И еще в Армении персиковые плантации скушал, — добавила ворона, появившись с большим подносом, на котором горой лежали угощения. — Суховейчик, дружок, развлекай гостей! — ворона Глафира подожгла на блюде дурман-траву, стала обносить гостей сладостями. — Пахнет-то как душисто, вкусно, — разомлел Шишок. — Не хуже, чем на печке. — Хорошо, — вторил ему Ваня. — Отведайте, гости дорогие, гости долгожданные, — продолжала Глафира. — Суховей, я что сказала?! Развлекай гостей! — Очень даже охота отведать, — говорил, зевая, Ванюша. — Эва как крутится приятель-то твой... — Смертушка, ты давай! Суши их, высушивай! — вдруг завопила злобно ворона. — Что с тобой, Глафирушка? — удивился гриб. — Суховейчик, ну-ка, за водицей волжской слетай! Самоварчик-то, поди, давно пустой? Али выкипел? — Чаек да чаек, — заворчал Суховей,. — сейчас слетаю. Будет вам по глотку. Тоже водохлебы? — А как же? Водохлебы. Тверские. Можем с одной баранкой, на спор,сорок чашек выпить! — подхватил Шишок. — У нас все водохлебы: затверские, затьмацкие, заволжские, посадские. Спать-то как охота... Пахнет чем-то, не пойму? Вроде, сеном... — Запахи лугов, садов, полей, рощ. Запахи лета. — поддакивал Жаворонков, — прекрасная пора. — Туманы сказочные, солнышко золотое, улыбчивое. А ты, Шебаршалушка, уже спишь, и колечко выронил... «Дух железный народися, с...в”, — и Ванятка заснул. — А дальше как? Как дальше? Не успела! — скинув обличье вороны, запрыгала вокруг спящих Три-худа, — Да ладно, кончилась их жизнь. В старом времени остались. А ты чего с пустым ведром болтаешься? — накинулась на Суховея ворона. — Отнеси-ка этих в старую Тверь! Да не перепутай, в какую сторону! В сторону осени лети! Чтоб тебя подкинуло да подбросило, необразовщина! Не туда дунул, не туда! И так подкинуло, и так подбросило от этих слов Суховея, что вылетел он в космическое пространство, неся путников. Ад в космосе время не ровня земному. Решив, что приятели не баре, не князья, что сами до печи доберутся, вытряхнул Суховей Ванятку да Шишка прямо на городскую мостовую возле здания школы из красного кирпича. Те, не раздумывая, ввалились в помещение. За столом сидел учитель Ложкарев. — Однако, невежливы, без стука, — сказал учитель. — Мы из города Твери, без копейки, на мели. В гости пожаловали не сами. Низко кланяемся. — Уж и низко, — Бона, до полу. — Иван, что ли? — Ага, Иван. Как догадался? По батюшке — Иванович. Кличут — Тверским. — Калининский, значит, — уточнил учитель. — А я — Ложкарев. — Не-а! Не Калининский. Калинински в другом посаде живут. А ты, знать, из Затвсрецкого посаду? Там все Ложкаревы, Митюрины, Коровицыны. — Коровицыны от слова кровь? — поинтересовался Ложорев. — Эва надумал! Да от коровы. У нас коров да коз в Твери — пропасть! Аль не знаешь? Из козлиных шкур кожа , знаешь кака хороша? Сапоги, сапожки сафьянные в Ордынсском ханстве и в других заморских странах славятся. Можь, потому и величают тверичсй “тверскими козлами", — добродушно добавил Ваня. — Я читал, — продолжал Ложкарев, — что тверской герб в средние века имел изображения разных животных, вроде, и козла. На первом-то гербе — Георгий Победоносец на фоне Волги. А с семнадцатого-восемнадцатого века стали изображать кресло, обтянутое зеленым бархатом, и корона на нем. — Можа, и были на гербах козлы, Георгии, кресла. Мы — люди неграмотные. По мастерству — другое дело, — замялся Ваня. — Ничего-то мы с тобой, Ванюша, не знаем. Лежим на печи, как темные бутылки. — вздохнул Шишок. — А ты, знать, здеся самый ученый, коль про гербы толкуешь. На волю тебя барин отпускает? Оброку-то сколько платишь? — Я — вольный, — заулыбался Ложкарев. — А Ваня работает кажинный день, с рассвета до лучины. Только по воскресеньям в церковь ходит. А оброку много: в долгах как в шелках! Неграмотный, а смекалистый, — продолжал Шишок. — Мастерство ух как знает. — С Полиграфа? Приехали к нам с концертом? — продолжая улыбаться, спросил Ложкарев. — У вас там фольклор. — С каким таким концертом? С какого Полиграфу? — явился Ваня. — Не ведаем. — Недавно в городе живете? — Я — домовой, Шишок. Ваня Шуршалой-Шебаршалой кличет, живу в Твери, почитай, четыреста годков. А Ванина родня здеся испокон веку в Загородном посаде. — Ясное дело. Ваня живет в центре города. А Шебаршала, Домовой-украинская фамилия? — спросил Ложкарев. — Весело, славно разыгрываете! — А вот Фольклора не знаем, — продолжал Шишок, не обращая внимания на слова Ложкарева. — Немец Фольклор-то твой? Али швед? — Шутники, однако. Из самодеятельности? — Из какой такой са-мо-де-я-тель-нос-ти? А верно. Сам все делаю, — догадался Ваня, — бочки полные, здоровые. Десять пудов капусты влезает. Еще мастерю ведра, деревянные ушаты. К бондарсвскому мастерству пристрастился. Затьмацкие — те больше по кузнечному делу: замки там замысловатые мастерят, серпы, обручи для бочек. Это ихнее дело. Затверецкие — больше на барках, челнах да парусниках по рекам ходят, суда в дальние земли водят, зимой гвозди делают. Ух, и гвозди кованы ! Работать надо, а то с голоду опухнешь, раньше сроку помрешь. А ты чего делаешь? Не пойму. Берестяные грамотки рисуешь? Али нову грамоту князю великому пишешь? Челобитню бьешь?А книг-то! Монастырские, церковные? Али каки? Заморские.. с картинками... А про что? — Рисую, пишу, читаю. Весело с вами в старинку играть! — Поп, значит, али игумен, — продолжал Ваня. — Отроков сколько привалило? Эва, семья-то многодетная, знать? И парни, и девки. Справны. И вес без дела, с грамотками. — Садитесь, гости дорогие! У нас занятия. Михаил, карту давай! — Михаилом-то в честь князя тверского Михаила Ярославича назвали? — Какого князя? — переспросил подросток по имени Михаил, — Как какого? — возмутился в свою очередь Шишок. — Первого-то тверского князя в тринадцатом веке Ярославом Ярославичем величали. Он был братом Александра Невского, а сына Ярослава звали Михаилом! Загубил хан татарской орды Узбек его душу. Соху тяжку на спину взвалил. Двадцать шесть дней и ночей маялся князь, а пощады не просил. Убили Михаила Ярославича татары. А еще пуще лютовал в Твери двоюродный брат Узбека — Голхан, по кличке-прозвищу Щелкан: “... брал он, млад Щелкан, дани невыходы, царски невыплаты", у кого денег нет — у того дитя возьмет, у кого дитяти нет-у того жену возьмет, а у кого жены нет-того само с головой возьмет. А тверской дьякон Дюдько , что кобылу на водопой к Волге повел, вот туды , — тряхнул головой Шишок в сторону реки Волги, — так он... — Здесь же старый волжский мост стоит! — удивился Михаил. — Тута было, тута! Так вот, когда стали ордынцы кобыла отнимать, завопил дьяк дьяковским басом что было мочи : "Братья, тверяти! Не выдавайте! Бей их, насильников окаянных!” Из-за Волги, из Затвсречья, из-за Тьмаки и Загородного посаду сбежался народ. Ударили в колокола и давай крушить. Сожгли и княжеский терем, где закрылся Голхан, перебили всех татар, освободили Тверь. — Кабы, сказывали, не Московский князь Иван Калита, враждовавший с Тверским княжеством. — добавил Ваня. — С поклоном пошел Калита к татарам. Спас Москву от ханского гнева. А Тверь и другие города пожгли. — Все правильно. — добавил Ложкарев. — Тут поднялся народ. Встал под знамена Московского князя Дмитрия. Собрались бойцы на Куликовом поле. Разгромили золотую орду. Порушили их власть над русскими землями. — И потом было много разных битв за Терскую Русь! — добавил Шишок. — А говорите, неграмотные! — засмеялся учитель Ложкарев. — Историю знаете. Ведь интересно, что было там. где сейчас мы живем? Мало знаем о своей земле. А что будет потом? В новом веке? — Что будет в новом веке, не знаем, а сейчас здесь заниматься будем мы! — заявила группа подростков, с шумом вваливаясь в помещение, — А ты пошто так разоделся? -спросил Ваня одного из них. — На войну идешь? — Ты чего, какая война? Я — металлист, тяжелый рок-металл. Хэви-мсталл! Слышал? — Рог? Что за рог? Коровий или козий? Кузнец, что ли? А руки-то белы, господски! — усомнился Ваня. — Я те дам козий! Сам козел лохматый! Тоже мне, воспитатель в лаптях нашелся. Я в седьмом д-д-д учусь! — Нашел чем хвастаться: д-д-д, — заворчал Шишок. «Глупый хвастается молодой женой, безумный — золотой казной, сильный — силой, а умный — старой матерью". А он: д-д-д! — Знать, Ваня, его Три-худа пестовала, — вздохнул Шуршала. — Вишь, какой огрызок от огурца. А ты, эва какой разрисованный? Из половцев? Може, ряженый? — спросил Шишок у другого подростка. — Глянь, а лохмат-то?! Словно солома в копне. Нечесан. Чай, насекомые в голове? Гребешок вона. По царапай. — Сам ты, дядя, нечесаный! Отвяжись! Мода у нас. Свобода! А вы откуда на нашу голову свалились? — Откудова, откудона, — проворчал Шишок, — оттудова. Из православной Твери. Здеся живем. Я и Ваня. Еще Три-худа с нами, да и с вами, видать! — Эва, куды занес-то моих небесный-легковесный, cтручок сухой, бродяга Суховейчик! — пробормотала невесть откуда появившаяся Три-худа, — Потише нельзя? Совсем оглушили, окаянные, бренчалками! На, сынок, бери! Я тебе еще маковку дам. Зелье что надо. Дурман, забалдеешь! — Ты чего, тетка, сдурела? А почему мне предлагаешь? — Личность подходящая. Личность, говорю, нестойкая! Давай порезвимся?! Бомбочку махонькую-махонькую под Маятник Земли подсунем? Весело будет! Их как весело! Ай-ай! Какой необходительный. Я же пошутила. Разве не видишь, не в себе! Но-но!.. Надеюсь... Подкараулю... Глядите у меня, — зашипела тверская пакостница, прячась за углом. — Явилась, не запылилась! — крикнул ей вдогонку Шишок. — Далеко не ходь! Домой пора! Надо ее, Ванюша, заманить, а то натворит чаво. Знать, и вправду в ново время попали. Все одолели. Большущу избу нашли, где Земля время считает. — А Златосолнце, что в радости живет? — спросил Ванюша. — Будем искать? — А зачем искать? — послышался голос Маятника Земли. — Надо учиться видеть радостное, доброе, красивое. Не всматриваться в ненависть, не разжигать в себе зла. Люди-дети солнца света. Они должны помнить об этом и служить Солнцу. Радость приходит с ясным утром, с чистым небом, с человеческой добротой. Доб-ро-той. — Все смолкло. — Вот так-то, родненькие мои, — услышали приятели голос Три-худы, — рассказывайте сказочки, рассказывайте, а я послу-хаю: “Не в некотором царстве, не в некотором государстве, а именно в том, в котором мы живем, в княжестве Тверском, в Загородном Торговом посаде, жил да был Ванька да дружок его Шишок запечный, друг сердечный, дух домовой — Шуршала-Шебаршала”. А из глубины веков, из темноты времени следят зеленые глаза ТРИ- ХУДЫ, поджидающей людей Земли и с войнами, и с болезнями — Но самое большое худо, от которого все напасти, это ее величество НЕВЕЖЕСТВО! |