ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ
***
Ах, не толкайте Вы меня
К чужим рукам, в чужие руки.
Уж лучше я при свете дня
Привычно умирать со скуки
Попробую. Эксперимент
Мой над собой пока короткий:
Смотрю в окно. Проходит «мент»
Какой-то мусорной походкой.
Смотрю в окно. Проходит дождь,
Сухих не оставляя пятен.
Страх не узнавшего, что ждёшь,
По-человечески понятен.
Но я опять смотрю в окно.
Тащусь от собственного смеха.
Ещё бы, разве не потеха -
Идет по улице одно
Разноприкинутое быдло,
И в нём себя я узнаю,
И не скрывает глупь мою
Стишонков хлипкое повидло.
Но как ласкают слух повторы,
Когда ласкаем слух хотел
Бы быть! Подбрасывает дел
Мне шеф. Я опускаю шторы.
***
Тоска моя, наставница в отставке,
Забытый след овчаркою взяла.
А. Цветков
Сегодня – да, второй после «мента»
Раз я пишу Вам за столом рабочим,
Что вряд ли интерес Ваш, между прочим,
Усилит иль ослабит. Ни черта
В наш век почти что поголовной порчи
Не значит для других чужое «я»,
Будь человек за ним или свинья,
И даже чьи-то «творческие корчи»
Мы наблюдаем, как из-за стекла
Троллейбуса – мятущуюся кошку:
Успела унести больную ножку
Или - пиши пропало – отдала
И хвост, и душу Богу и трамваю.
Что ж мы, бежим сочувствовать коту
Или раздавленную кошку ту
За первым поворотом забываем?
Увы, увы - не мне давать ответ.
Спелёнутому лишь неочевидно,
Как очевидно нас для мира нет
И как за это миру не обидно.
Я неправа? Но эти «письма другу»
Тюремною прогулкою по кругу
На Вашу душу чистую легли?
Вы этим дышите, Вы это ждёте?
Вы сохнете в субботу по работе,
Где Вам оставить глупости могли?
Нет, интерес беспол Ваш и безболен,
Как мой – к больному крику колоколен,
Самих же и оглохших от него.
Нам от тоски не корчиться в разлуке,
И рифмы – как рукопожатье, руки
Где ничего не значат. Ничего.
***
Ну вот и всё. Очерчен скорбный круг,
Который мог бы показаться точкой
Малюсенькой, не будь я одиночкой-
Рецидивистом, запросто подруг,
Друзей, мужчин, нечастых в этом граде,
Отшвыривающей тридцать седьмым
Своим (размером, а не годом) – ради
Чего? Ах, если б нам хоть раз самим
По лабиринтам собственной подкорки
Пройтись уверенно без фонаря,
К нам стаями слетались бы пятерки
В дневник: в гостях, на службе, в лагерях
(Опять же пионерских). Что мы мерим
Гнилым аршином по монастырям
Чужим и душам? В святость мы не верим.
И несвятому Фрейду мы не верим.
И верить не умеем. Трижды – зря.
Напрашиваемся не поневоле –
По недосмотру чувств ступив туда,
Где берегут ростки махровой боли.
Им наших крокодильих слёз вода,
И патока всех наших утешений,
И ложь не дрогнувших ни разу губ
Равно смертельны. Стало быть, не груб,
Но милосерден от чужих решений
О принудительном поливе свой
Росток укрывший совершенным телом,
И нервами тугими до предела,
И небо посрамившей головой.
Жизнь правилам научит не вчерашним
И закалит (зэк лопоух и хил
В сравнении со мной). Он строг и мил.
А мне – урок с заданием домашним.
Б. Турьяну
Вас не было. Плыл колокольный звон.
О телефоны гулко спотыкался,
Стонал, слабел, срывался и сливался
С молчанием, что каждый телефон
Цедил мне из большого кабинета,
Куда не вхож без собственных дверей
Хозяин с кровью Ветхого Завета.
Я эту процедуру поскорей
Хочу представить: этакий сизифчик,
От сквозняков напяливший тайком
Ребячью полумайку-полулифчик,
Тащится в кабинет свой с косяком
И языком-горжеткою на шее,
Где важно вздулся каждый капилляр.
Хозяин просто жив (не млад, не стар),
Но при моей врождённой кривошее
Он кажется приятнейшим из смертных,
При кривовзгляде – лучшим из мужчин.
Не вижу убедительных причин
Менять объёмы этих кружек мерных.
Но время: было море – стала соль!
При кривослове – гордое почтенье
И пальцами подробное прочтенье
В линялом алом выцветшей Ассоль…
Последний колокольный звук угас.
Трамвай. Ещё трамвай, подъезд и чайник.
Нешёлковый наш «шелковый начальник»,
О чём я? Как-нибудь спрошу у Вас.
***
Вы, в сущности, могли б и сами
Писать: рецепт совсем простой –
Читайте классику часами
И чаще смейтесь над собой,
И запишите смеха ради
Приливы смеха своего
Не в толстой и большой тетради
(Чтоб не представили к награде),
В карманной маленькой тетради,
И проще в жизни - ничего,
Пожалуй, - разве что глазунья:
Так утверждает отпрыск мой
(Он дока, от меня ж такой
Предмет далёк, как шапка кунья)…
Трактат о простоте стихов:
Листами свежих лопухов
Полезно рифмы обернуть,
Потом удачно их ввернуть
В строку, как камешек в пращу
(Пока я кофе пропущу
Для пользы дела: семинар
Нам предстоит не сокращённый –
Нельзя же в форме упрощенной
Общенье одарённых пар
Представить: хрупок сей товар,
Но я вдыхаю кофе пар
И чувствую себя отмщённой).
***
О чем Вам рассказать, мон шер ами?
Недвижны лишь гробы и катакомбы.
Сюрпризами сродни сюрпризу бомбы
Беременны и отпускные дни.
Здесь тучи низкие, как предков лбы
(Здесь чёрной грязию земля богата
И в ноябре), недавние гробы
Недавних юношей, и вместо брата
Попойки (брат – типичный Скорпион,
А Вы?), мы, белых полторы вороны,
Сподобились попасть на похороны,
Где молчаливо будем представлять
Почти что обезноженную мать,
Где тем не менее со всех сторон
Полузабытых голосов вопросы
Последуют: где? как? где папиросы –
Синоним падшей женщины и где ты
Росла через глупейшие наветы
К огромному (длиною в жизнь) нет
Семье – рассаднику словесной скверны.
Но Вы огорчены: всё вновь неверно,
И ливнем слов дотла размыт сюжет…
***
Я к Вам писала. Бремя это
Стократ мизерней сил моих.
Ваш лёгкий интерес утих.
Вы охладили пыл поэта.
Давно ль в тисках таблетных грёз
Мои фантазии томились:
В дупло, горячее от слёз,
Через второй этаж вломились
Нежданнее, чем Чёрный Плащ,
Вы, сударь мой (мой лоб горяч,
Мой карандаш уже дымится,
Как воздух раненой столицы),
И защищали алой кровью
Мой белый карандашный лист…
Всё кончено. Ваш образ чист.
Не искажённое любовью,
Приветно светится лицо.
А там подкупленная стая
Инопланетных подлецов,
Быть может, опус мой листает,
Терзает, щурит мерзкий глаз
Космического объектива.
Сексоты и на Марсе живы.
Но кто в живых оставит нас,
Кому и души поглощать –
По телефону из-под палки.
Нам место на вселенской свалке.
Автограф. Дата. И печать.
***
Мин херц, я тут как тут: глядят в оконце
Небезызвестные мороз и солнце,
И запах ладана и хризантем
Я исключаю - временно - из тем
Своих писаний. Маленький арап
Большой был не дурак по части женщин
И сладостных погод. Что, чем мы меньше,
На волю тем короче легкий трап,
Тем ниже? Мне ж приятней всё, что проще:
Необлетевший шарм сентябрьской рощи,
Трепещущей, как автор в холода.
Приобретает глубину вода
Моих – хвалёных Вами – междустрочий.
Ещё Вы не устали от похвал?
Вас их нерассуждающий обвал
Ещё не будит в чёрном мраке ночи?
Спокойно спите, женщину плечом
Согрев, наш маленький большой культуры
Адепт, - рифмованной макулатуры
Я напложу Вам тонны. Ни о чём.
***
Хоть жизнь и совершенный парадокс,
Неведомы ей болдинские зимы.
Как перед выходом на сцену мимы,
Я скоро замолчу. Я ортодокс
Молчания, как кротости – голубки.
Ем важно суп и не курю два дня.
И падают постотпускные юбки
Почти как перед отпуском с меня.
Есть время жить... и время ставить точки
Над жизнью, как над i. Игрец и жнец,
Прощай, прикованный не мною чтец.
Неумолим закон последней строчки. |