|
Селижаровское. Подмосковье. Крым.
31
декабря 1974 г.
Третий день в
Селижарове.
Сегодня уже могу писать – вчера все сложно
в душе: опять неуют родного и бедного дома; память не дает покоя; отец
бодрится, но стар, сил мало – и старость скорбная. Сережа не любит
домашних забот, уходит от них в лес, в охоту, в рыбалку. Вряд ли и я
держался бы лучше. Почти невозможно что-то делать в этом домишке (моя
детская мечта о большом благоустроенном доме жива и сейчас).
В доме – почти постоянно грустно (летом мы
были с Левушкой и дома в движении – белили потолок, стены, красили, мыли;
это всегда легче).
Но вчера была и прогулка втроем в лес –
Лева, Пурга и я. Искали елочку. Снег, дорога на Конопад, белые пятна крыш
сквозь деревья, река с черными промоинами. Это, как всегда, подняло душу.
И Левушке было явно хорошо.
Вечером – у Веры Ф. Смирновой: рассказы о
встрече одноклассников (25-летие окончания школы). Дремликов, Капорин,
Гера Ратманов, Хитров из Селина и др. Но больше смотрел на комнату, где
столько лет подряд встречался с Ив. Ив. Хорошее возвращение домой: пошел
сухой снег, темные заросли над рекой, темное небо, подкрашенное лиловым.
Встречи, разговоры.
Коля Рыбаков, Галя Удалова, Аля Макарова
(на мостике через Волгу), сейчас на мосту через Селижаровку – Мих. Ив.
Лебедев и др.
Сегодня после обеда – большая прогулка по
Селижарову; телефонный разговор с Э. Голубевым (кажется, он был рад);
прошелся вокруг школы. Сложное, как всегда, чувство: надо бы о школе
писать, а пока не могу. А сколько всего!.. Хорошего – много: Ив. Ив.,
Лесняк, тот же М. И. был мне интересен всегда, классы, весны и зимы,
влюбленности (Люба Русакова, Валя Садова; первая – 5-7 кл., вторая – 9-й и
весна 8-го.
А потом было главное – воздух таинственных
постоянных открытий. Даже первое рукопожатие с девушкой (Тамара Шаврина,
6-й класс) было почти счастьем. Что-то новое, что появилось с возрастом.
Это еще жизнь, не для книги, все в крови. До боли в сердце жаль
постаревших А. М., Г. У. И стыдно, что сам я все как-то внутри молодею, и
это очень сильное, преобладающее над всем чувство: ярче, моложе с каждым
днем жизнь.
Читаю «Портреты заговорили» Н. Раевского.
Раевские пишут о Пушкине. Немало
любопытного.
Как всегда, прошел по Шахтерской улице.
Здесь очень пахнет зимой, в Красном доме свет. Сердце неспокойно. Опять
память.
Позавчера – кладбище утром. Был народ.
Постоял у могилы мамы. Потом – у Ив. Ив.
Закончили жизнь многие селижаровцы.
Кладбище растет.
У липы – моей липы – позавчера и сегодня.
Она теперь вся видна. Опять живое чувство жизни. Огромная, захватившая
полнеба своими могучими ветвями липа одушевляет воздух и все
пространство. Все, кажется, дышит сейчас счастьем во мне.
И теперь уже в последний раз в этом году –
по Полевой улице.
1
января 1975 г.
Вот и Новый
год. Первый день его прожит.
Утром приходил Миша, товарищ Сережи:
электрик, пожарный, охотник. Интересный разговор с ним о жизни, об охоте.
Рыжеватые редкие, здорового отлива волосенки, хитроватые голубые глазки,
розовое худощавое лицо. Бьет белку, даже куницу подстрелил, кабанчиков.
Говорит и держится интересно.
С Левушкой, Пургой и ружьями в лесу. Долго
ходили, стреляли.
Много сухого, пушистого снегу, солнце в
лесу. Небо нежно порозовело, вершины елок и сосен высветились.
А когда уходили, оглянулся уже с
песочинского моста – яркая, узкая полоса над самым лесом, где только что
были. Подумал: как раз там где-то осталось детство, там чаще всего бывал
мальчишкой – и с ребятишками, и с мамой, и с отцом. Сердцу стало больно.
Вечерняя прогулка по Полевой улице, затем
– мимо Заготскота до магазина у песочинского моста. В магазине уютно и
мило. Продавец новая – Веры Николаевны нет.
Снег черный вечером, а на улице нашей
красивые тени ив. В окнах свет. Думал о всей улице, всех ее – прошлых и
нынешних жителях.
У Левушки много доброты и понимания живой
жизни. Любит все живое, и активно любит. В дятла отказался стрелять.
Мне хотелось бы многое вернуть, чтобы
ярче, добрее, активнее жить в каждый миг – вернуть те дни и часы, когда не
смог или не захотел из-за болезни детства и отрочества – застенчивости –
жить так, как хотелось. Но хорошо, что есть будущее.
Переделкинские записи
8 января 1975 г.
К счастью, пять
московско-калининских дней позади – со всем, что в них было: хорошим
(Тверские встречи, А. Гевелинг и Е. Борисов, Мой №109, дороги) – и
скверным – пришлось много пить опять; хорошо, что уже все это закончилось.
Рита Голубева и ее дружеское отношение и
участие. Истинно женское и веселое понимание. Слава Богу – все позади.
Гулял по всему Переделкину больше двух
часов.
Церковь Преображения (очень русское
чувство), дачи, деревья, снег. Встретил Анатолия Чокану. Хочется позвонить
в Москву. Стоит ли?
Доброта и ум у Левушки во всем. У меня не
было этого даже во взрослые годы.
Все-таки необходимо многое сделать, чтобы
добиться внутренней и внешней полной независимости.
Начал работу. Как бы ни было, а движение
романа – главное сейчас.
Итак – за роман.
9 января 1975 г.
Второй день
работы над романом. Пока по инерции, но чувство движения усиливается.
В нашем бедном селижаровском доме стояла в
уголке, между старым комодом и не менее старым буфетом, маленькая пушистая
елочка. Мы с Левушкой нашли ее в лесу под Конопадом; украсили. Игрушки он
разыскал на чердаке.
Так и встретили Новый год, и потом сидели
вместе до трех часов ночи – папа, Сережа, Левушка и я.
До пяти лет я был тихоня, молчаливый и
довольно хмурый. Но страшное любопытство помню в себе всегда. Движение,
азарт, жизнь захватили с 41-го года. Сразу стал легким, быстрым, как в
огне. Тут и сами перемены, и внутреннее развитие. Так и пошло. Красный
Городок – начало начал.
А смотрю довоенные фотографии – и опять
вижу эту застенчивую хмурость даже во взгляде.
Лыжная прогулка сегодня по дороге, вдоль
дач, по лесу. Прекрасное чувство.
А перед этим – разговор с А. Чокону у него
в коттедже. Орехи, немного вина; внизу – парк и снег. Было хорошо.
Н. Гоголь в конце сороковых годов хотел
писать «все, что только зацепило русского человека в его жизни».
Читаю письма Гоголя.
Гоголь в письмах к А.О. Смирновой.
10
января
Промелькнул
вчера вечером остренький профиль Вознесенского; ходит он несколько
особенно, как бы осознавая свою «необычность». Но вообще держится
натурально: может быть, понимая призрачность т. н. «популярности».
В повадках вообще очень сдержанного
Айтматова вдруг прорывается такое восточное, от кочевника идущее что-то –
нельзя без этого понять и внутреннее, подлинное, определяющее все его
существо; особенно когда он стоит, наклонив голову, мягко осев спиной и
вобрав шею в плечи: отдыхающий наездник.
Гулял в пургу; уши замерзли – снег, ветер,
морозец. Чудесное чувство жизни. Все скверное ушло. Так и будем жить.
Днем так ярко, интимно вспомнилась Нина –
неожиданно и сильно. Примерно с такой же силой однажды в автобусе, на
дорогах Западной Германии (1967 г.). Добро думал. Понял: жену никто не
заменит и в этом.
У Гоголя: «В писателе все соединено с
совершенствованием его таланта и обратно: совершенствование таланта
соединено с совершенствованием душевным».
(В письме к Вьельгорской, 14 мая 1846 г.).
Мысль настолько же естественная, насколько
значительная.
О современных ему повестях: «…в них хотя и
вскользь, а все-таки проглядывает современная наша жизнь».
О Достоевском после чтения «Бедных людей» –
«…виден талант, но много еще говорливости и мало сосредоточенности в
себе».
Рассуждения о Боге у Г. безжизненны, но
стоит заговорить о России, людях – и точность, и живость, и мысль.
«Все позабыли, что пути и дороги к светлому
будущему сокрыты в темном запутанном настоящем». (Из письма к Смирновой).
11 января 1975 г.
Гуляю
дорожками меж дач наших классиков (мнимых и настоящих).
Если бы я был москвичом – возможно, мечтал
бы тоже о таком домике или большом двухэтажном доме среди мохнатых елей и
берез, скрытым забором.
Я и мечтаю о таком доме – но на Заволжской
улице своей. В окружении жизни настоящей, от которой и захотел бы вдруг, а
не ушел. А здесь все призрачно.
И зимой не вышло длинного и подробного
разговора с папой – все откладывалось. А старик начинал.
(Взводный Петров, из Технологического
института; чтение газет; фельдфебель; гибель Петрова в атаке на Стоходе;
ротный (Зингель)). Много другого.
Посветлевшее,
ярко блеснувшее золотом небо меж высоких берез. Увидел себя, идущим по
шпалам из Соловьева в Селижарово. Такое же небо. Такое же чувство; будто
сейчас – а прошло уже пятнадцать лет!
Две главы (названия) из «Переписки»: «Нужно
любить Россию»; «Нужно проездиться по России».
Плетневу (1847 г.): «…На книгу мою ты
глядишь как литератор, с литературной стороны; тебе важно дело истинно
литературное. Мне важно то дело, которое больше всего щемит и болит в эту
минуту».
Гоголь пишет в 1847 г. (март) В.А.
Жуковскому: «Деньги теперь ползут ко мне со всех сторон, именно потому,
что я перестал о них заботиться».
Гоголь В.А. Жуковскому о своих «Выбранных
местах…»: «Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу
заглянуть в нее». Здесь проснулся в нем вдруг художник.
С.П. Шевыреву (1847 г.): «Поверь, что какое
ни выпусти художественное произведение, оно не возымеет влиянья, если нет
в нем именно тех вопросов, около которых ворочается нынешнее общество, и
если в нем не выявлены те люди, которые нам нужны теперь…»
12 января 1975 г.
Дело
потихоньку движется. На душе ясно. Утром гулял в своей (взятой у Сережи)
бархатной премилой кепочке – подморозил чуть щеки и уши. Мороз с ветром; у
окна кружит снежная пыль.
Чтобы чувствовать себя твердо, смело,
независимо – раньше всего нужно много работать. Свое дело; затем
необходимо найти важное общественное. В идеале бы – свой журнал.
Ах, как все значимо: «Чувствую, что только
теперь начинаю быть достойным дружбы и могу быть полезным другу».
Гоголь в письме М.П. Погодину, 30 апр. 1847
г. Г. было тогда 38 лет.
Гоголь в письме матери Мих. Петр. Погодина,
который мыслился попутчиком к святым местам: «Я в дороге человек очень
расторопный (как прекрасно звучит это после разных медлительно-заумных
слов!), умею запастись и съестными припасами, и всем, что нужно для
пути…».
В письме матери: «Никогда еще я не
чувствовал так живо, что я ученик, что мне нужно многому учиться, и
никогда еще не сгорал я таким желанием учиться».
«Ее высокоблагородию Марии Ивановне Гоголь.
В Полтаве. Оттуда в деревню Василевку».
3 мая 1847 г.
Гоголь хотел знать «…на какой высоте
собственного мышления своего стоит ныне действительно всяк из
пишущих…». (К С.П. Шевыреву)
Удивительные слова; Вяземский защищал
Гоголя «от нападателей» в «Санкт-Петербургских ведомостях»; Гоголь ему
отвечает: «Мы судим их слишком неумолимо (нападателей)»; «…мне же
становится теперь жалок решительно всяк человек, потому что, право,
положение всех в нынешнее время страшно трудно…».
«…Я не понимаю, зачем
ему похищать название Гоголь…» – о будто бы появившемся новом писателе
«Гоголе». (Прокоповичу)
Клеть, подклетье; дедушка часто говорил:
эва я в клеть пошел…
Гоголь: «Природа у меня во многом слишком
не похожа на других людей. Я был издавна скрытен от неумения
изъясниться».
15 января
Два дня
связаны с Москвой. «Соловьиха» моя не идет в «Москве» по той причине, что
скоро появится книга, а журнал может дать не раньше июля. Жаль, но не
очень.
Часто вспоминаю школу,
и все больше 5-7 классы школы. Зиму… осень… влюбленности… А может, даже
любви?.. – тех лет. Как все это волновало, какую прелесть, яркость давало
жизни. Помню, не хватало дыхания даже мысленно дойти до Любы Русаковой, до
ее дома; даже где-то на втором или третьем курсе едва не упал в обморок,
когда случайно она увидела меня – шел в Захарово – и пригласила зайти на
минуту. Все живо, живо в душе – вижу
и комнату, и Любу. А домика, кажется, этого нет уже. И Люба, по слухам,
осталась старой девой.
Тает. Но и это не пугает – прекрасно на
улице, в парке, в лесу; ясно на душе.
Жизнь движется; движется потихоньку и
роман.
17 января
Был на кладбище, ходил долго – хотел сам
найти могилу Пастернака. Нашел и его, и Чуковского. Но самая неожиданная
встреча – с Ольгой Перовской. С первого класса я помнил и любил ее книги –
в них радость путешествий детства, открытий мира, много яркого,
творческого, душевного. И я представлял ее почему-то ярко-молодой,
красивой, с русским милым лицом.
Такой она и посмотрела
на меня с надгробного камня. И рядом – отец и мать; об отце она много
писала, он в форме лесничего.
Эта встреча для меня значила гораздо
больше, чем Пастернак и Чуковский.
У могилы Пастернака вспомнил, что здесь
стоял летом 1968 или 1969 года Ив. Ив. Как он, должно быть, трогательно
волновался, отправляясь сюда – так и вижу его. Теперь мог бы приехать ко
мне…
Сон. Вдруг приснилось, что женюсь второй
раз и вижу эту вторую женщину – милую, молодую, красивую. Но мучит мысль:
Зачем же это? А как же Нина? Ведь мы с ней столько прожили… Ведь я
почему-то решил, что расстанемся только в том случае, если она будет с
другим – а я верю, что этого никогда не было и не случится… Нет, нельзя,
нельзя!.. – и женщина (оказалась Катей Ч.) исчезает. Проснулся с
облегчением.
29 января
Много дней прошло – самых разных. Был
березовый лес в снежном тумане – долгое одиночество прогулки; было вдруг
обрушившееся отчаяние – и жизнь почти теряла цену. Была встреча,
Белорусский вокзал, второй перрон, глаза – и затем опять плохо.
И все-таки жизнь подняла. Счастье и
бодрость во всем, душа ясна. Только бы – и здоровье.
Еще одна встреча. Кузнецкий мост. Найти
такой ритм жизни, чтобы не было даже случайных срывов.
И все-таки работал я здесь хорошо.
Важнее ничего не было.
Лес: мягкая, дремучая стена вдоль дач.
Снежное небо. Мягко-снежный воздух. Чистота и ясность во всем.
<<
Содержание
<< На страницу автора |