<< Содержание
<< На страницу автора

Коктебельские записи

3 апреля 1975 г.

Сегодня главное событие – закончил свой роман «Цвет полдня», начатый 31 авг. 1972 г. Больше двух с половиной лет он занимал меня. Много раз отвлекался, много раз на целые месяцы я его оставлял – и все-таки он двигался и двигался помаленьку! Что вышло – Бог весть, а закончен.

 Долго стоял над вечерним морем – дышит, подбегает  к ногам, гремит волнами. А когда уходишь, – словно догоняет, пристукивая слабыми детскими пятками.

Окно – широкое, во всю стену – выходит в парк, за парком море шумит.

Утром вышел на террасу – ясно розовеет Кара-Даг, как уже что-то домашнее, привычное. 

За столом рядом сидит поэт из Липецка Лёня М. Говорили немного вчера и сегодня – интеллигент в хорошем смысле, но уж слишком; рассказал сразу о тяжелом – болезнь, которую перенес в 19 лет, о том, что по три часа в день ведет дневник. Но в общем он нравится мне. Спрашиваю: сколько лет. Двадцать четыре. Сначала не понимаю, много это или мало. Ведь и мне совсем недавно, в 59 году, было 24. И тут мысль: да ведь это шестнадцать лет назад! Бог мой, неужели мне уже 39! Когда это случилось? 

Сон. Мы с папой идем с чемоданами одной дорогой – по розовато-темному вечернему граниту, что-то похожее на Ленинград. Затем расходимся – мне нужно свернуть куда-то, он отстает. Подхожу к вокзалу один – его нет. И вдруг понимаю: да ведь мы разошлись навсегда, теперь мне идти одному, встречи уже не будет! От страшной, но такой реальной мысли проснулся.

Ах, как прекрасно вечернее гулкое море! Прекрасно, как жизнь! 

4 апреля 1975 г.

Ходил один сначала в горы, затем спустился к морю – маленькие бухточки, разных оттенков вода в них, разные по форме камни громоздятся у берега, словно разбросанные небрежной мощной рукой… Никогда не думал, что здесь возможна такая красота. Нужно обязательно сюда приехать с Левушкой. Сидел на камнях, играл с камешками, перебирал – часа два. Если бросишь камень на прибрежный толстый слой гальки – звук не тугой, не хлесткий, а с гулко-глубоким эхом: между камнями пустота, воздух. 

Мерещатся на прибрежных горах, окружающих море, татарские всадники, отряды: каких-нибудь два с половиной, даже еще два столетия назад они здесь властвовали. Сюда приводили пленных, вершили их судьбу. Отсюда направлялись в набеги.

И почему-то особенно понимаешь, какую огромную, яркую роль играло для них море – оно их поднимало, вдохновляло, украшало их жизнь и расцвечивало ее, возбуждая – и умиротворяя. 

5 апреля 1975 г.

Вычитываю роман – первые двести рукописных страниц, которые привез с собой. Редкие страницы и строчки радуют по-настоящему – но все-таки есть такие (Черенков и Ант. Вас., кое-что еще).

Но роман распыленный: нужно больше сосредоточенной силы.

Следующая вещь должна быть такая, в которой могу проявить все накопленное. Большой план (второй том «Зеленого холма») оставим на будущее, а пока – или «Авдотья», или «Жизнь Машерина-старшего», или «Пересадка» («Трое»). 

Уже темно, стоял над морем долго-долго, слева и справа еле просматриваются тени гор, а прямо передо мной – бесконечное, уходящее в вечность море; это ощущение усиливает одинокая низкая звездочка над ним.

Утром вышел на свою террасу, сел, прислушался к парку: пахнет черемухой. Так ли? – нужно узнать. Пока для меня деревья перед окном, кусты, цветущие ветви – все сливается в одно – радость весны. А между этим цветением и над ним – небо и птицы.

Хочется жить достойно, чисто, бодро, чтобы быть на равных с этим миром. 

6 апреля

Утром пахло смешанным цветом яблонь и абрикосов, немного разморенной, ожившей зеленью парка – всем живым!

Но не это удивило – когда шел к Набережной парком – вдруг пахнуло чем-то чисто селижаровско-летним, чем-то схожим с июньско-утренним, таким дорогим, до смертной тоски. Остановился – и едва не хлынули слезы. 

…Однажды зимой в Озерках под Ленинградом две девушки и мы с Женькой А. возвращались с практики. Был снежный вечер, темный снег сыпал и сыпал, мы шли над каким-то обрывом. Помню, что нам – именно ощущение, что всем – было жарко. И еще помню, что сквозь темный снег видел румянец своей спутницы (как ее звали? Валя!). Вторая была Тамара, из Калинина. И вот тут произошло то, что и не могло не произойти – все что назревало в крови: мы стали тискать друг друга, спускать с обрыва, и эту темень пронзили веселые визги и смех. Как будто сейчас руки сжимают плотное, сильное тело Вали, я пытаюсь ее спустить вниз, а она обхватила меня. Девочка эта была спокойно-сдержанная, красивая (серые твердые глаза, здоровое широкое чистое лицо). Помню, что она немного  заикалась и всегда ровно, хорошо относилась ко мне.

Где тот смех, визги, темный снег и эта неожиданная доверчивость, когда она вдруг в самое ухо сказала мне: «Ах, как хорошо!» 

Прочитал в последние десять дней «Друзей» Бакланова, «Берег» Бондарева (начало), «Однофамильца» Д. Гранина (наиболее сильное впечатление).

Сейчас – И. Эренбург, последние книги «Люди, годы, жизнь» (перечитываю главу о Фадееве), воспоминания Раскольникова, автобиографические повести Вадима Андреева, «1 августа 1914 г.» Н. Яковлева, по страничке в день – Марсель Пруст. 

Настоятельная необходимость уже не в случайных наездах, а в изучении родных мест, людей.

7 апреля 1975 г.

Все определеннее и настоятельнее мысль о настоящем, профессиональном знании какой-то области жизни. А так как я считаю самым главным сейчас для всего нашего общества народное образование и воспитание – нужно бы года два поработать в школе. И – по-настоящему изучить все, связанное со школой, с воспитанием людей – и опыт, и науку.

Недостаток конкретных знаний бесспорен, от этого уже ощущаю и недостаток точных слов и образов. Это – немалая опасность.

Нужны кроме того поездки, встречи с людьми – побольше и самых разных. Они совсем не обязательно должны попадать прямо в книги. Но когда знание, и опыт, и встречи – многообразие жизни за спиной – пишется в десять раз легче и точнее. 

8 апреля

Последние месяцы слежу за собой – и вижу в себе что-то новое, что ворочается, ищет выхода в слове и образе. Это что-то – желание большого, настоящего романа: осмысления, исследования, создания жизни новой. 

Набегают волны на берег – одна за одной, одна за одной, бьют сильно и часто, и не устают бежать. Откуда энергия, откуда силы, где берутся? Вот бы и мне так, как сейчас – никогда не уставать.  

Уже привык к своей комнате (19-ый корпус, № 3), к своему столу, дивану, веранде, к своему режиму…

Гуляю утром и вечером над морем, в парке. Цветет и нежно пахнет миндаль: слышу в окно. Я чувствую себя все еще молодым. 

Как подумаю о Селижарове, об улице нашей, о доме, о маме – заходится сердце. Все рядом – и почти все ушло. Как это может быть? 

Открыл Сергеева-Ценского в библиотеке –  и сразу точные, сильные слова. Свое. Именно свое и должно быть во всем. 

9 апреля

Читаю «На боевых постах» Ф. Раскольникова (изд-во «Мин. обороны», 1964 г.).

Писал сам, явно талантливый человек. Как хорошо у него описание «самоареста» и проводов в Петроград, и это неожиданное восклицание «Оригинальные были времена!» 

«Мягкая закругленная спина Литейного моста». 

Поручик Хаустов и прапорщик Сиверс, редактировавшие на фронте «Окопную правду».

«Хаустову можно было дать лет около тридцати. Сосредоточенный, всегда задумчивый, он по первому впечатлению казался холоднее и меланхоличнее Сиверса»… Своеобразная речь – медленно, будто взвешивал каждое слово. Голос мягкий и тихий. Но внутренний пламень. «Бунтарство, тяготеющее к анархизму». Смелость практических выводов. Беспартийный офицер.

Сиверс – коммунист, немногим старше 20 лет. «Неудержимый порыв». Больной. Говорил нервно и быстро, длинными периодами. «В нем торжествовало революционное горение». Однако он был в суждениях основательнее, чем друг.

Хладнокровная рассудительность. 

«Врач Бергман, застенчивый и приветливый, с мягкой улыбкой и добродушными глазами». 

10 апреля

О фарисействе Сталина в деле потопления черноморского флота (Воспоминания Ф. Раскольникова, стр. 263). 

Умер, говорят, Чан­ Кай-ши. Странно: даже этот человек уже как-то входил в жизнь со школьных времен – и вот и нет никакого Чан Кай-ши.

Часто вспоминаю и думаю о школе: больше хорошо. Много – о весне в 8-м классе, пробуждении тела, о взрослых девочках нашего класса и их влиянии на нас (две – особенно; они учились только до 8-го).

А той же весной начиналось и яркое, сложное время странной дружбы-любви с Валей Садовой.

Школа – бесконечный повод для размышлений, время загадок. 

Л. Леонов говорит: писать нужно, если можешь изобрести форму и сделать открытие содержанием. О содержании – он прав. 

Я чувствую себя очень молодым, здоровым, сильным – опять повторяюсь. Но это такое настойчивое, яркое чувство!

Все моложе и моложе. 

11 апреля

А. Фет:

Запретили тебе выходить,
Запретили и мне приближаться,
Запретили, должны мы признаться,
Нам с тобою друг друга любить.
Но чего нам нельзя запретить,
Что с запретом всего несовместней –
Это песня: с крылатою песней
Будем вечно и явно любить.

(Стихи, написанные в 70 лет)

 В. Ходасевич:

 Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желтосерого, полуседого
И всезнающего, как змея?

……………………………

 А. Пушкин:

Я жду тебя, мой запоздалый друг –
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

А. Белый:

Твой ясный взгляд: в нем я себя ловлю,
В нем необъемлемое вновь объемлю,
Себя, отображенного, люблю,
Себя, отображеннного, приемлю.

 Сон о Красном Городке:

Среди ночи – трудно, тяжко душе – и отрадно: опять сон о Красном Городке. Знаю во сне, что это сон.

Приснилось, что весной я собрался в Красный Городок. Все мне снится последние годы наш домик – со стороны как-то, приближаясь вижу его обычно; и всегда – будто бы возвращаемся с мамой.

А тут – я весь захвачен тем, что увижу весну в Красном Городке: и вижу искрящийся весенний снег, распушившийся лес и старую траву вокруг нашего дома.

И тут мысль: да ведь это только снится мне!

И новая мысль: лучше умереть, если я не увижу больше ни одной весны в Красном Городке.

С этим ясным, отчаянным, громким «лучше умереть» – и проснулся. 

(Оказывается, была такая «Селигеро-Волжская» флотилия (Восп. Раскольникова, стр. 304). 

Над морем – в самой дальней глубине, которая кажется недосягаемой, потусторонней – полыхают молнии. Волны бьют и бьют, все море в белых всплесках. Все ярко.

11 час. 30 мин. веч.
 12 апреля 1975 г.

Отношения в русской армии между военачальниками дружеские, с взаимным уваж. у большинства. Бескорыстие их (Драгомиров и др.). Никакого мародерства. Даже – доброта (по воспом. М. Д. Бонч-Бруевича). Сравнение – наши, некоторые, мародеры – маршалы и генералы. 

Успехи русских артиллеристов (в отличие от австрийских).

Розовые разрывы австрийской шрапнели и белые – русской. 

Генерал Иванов – главноком. Юго-Западного фронта; ген. Рузский – команд. 3-ей армией. 

Выдающиеся генералы – талантливый Рузский и Радко-Дмитриев были в Пятигорске в 1918 г. расстреляны кавказскими частями Кр. Армии.

Некоторые искренние и честные жесты вел. кн. Николая Никол.  Любил Россию. 

Нынешний Дом книги в Ленинграде – бывшая контора компании Зингер. 

Бонч-Бруевич: «…десятки тысяч прежних офицеров и военных чиновников» служили в Красной Армии. «Существует ошибочное представление, что подавляющее большинство прежних офицеров с оружием в руках боролось против Советов… история говорит о другом». 

13 апреля

Не может быть страха смерти, если умираешь на Родине и за Родину. 

Дневники Тург., стихотв-я в прозе – тема смерти, как всемирной катастрофы; человечество – пыль, вся жизнь человека – случайность.

Если бы, кажется мне, он увидел толпы людей у своей могилы и знал, как читают его – он думал бы не о космосе и катастрофах, а о счастье родиться в России. Такого, как у нас, кажется, нет нигде. 

Человек обязан хоть что-то сделать для страны, в которой живет. Без этого никак нельзя. Иначе жизнь не оправдана. 

Море мне уже кажется одушевленным, кажется, что мы с ним уже хорошо понимаем друг друга. А в первые дни я смотрел на него, как на красиво-капризную и чуждую мне стихию.

Счастливый вечер 12 апреля 1973 г. в Ялте, два года назад.

Я днем по телевидению смотрел приезд в СССР Сальвадора Альенде, где-то на окраинной улице (Музейной, кажется). 

Письма от Анатолия Клименко и Евг. Аба. Оба – хорошие, добрые. 

14 апреля

О семечках в гражданскую войну: «серый, шуршащий под ногами ковер из шелухи». Все и везде ели семечки. 

Клички: юнкера Павловского пехотного училища – павлоны.

Петербургские офицеры генштаба – моменты. 

Характеристика, данная генералу Вл. Никол. Клембовскому командующим 4-й армией: «Лишен боевого счастья». 

Ген. Краснов еще до революции печатал статьи и рассказы в «Русском инвалиде» и в журнале «Разведчик». 

Солнечный луч далеко, в «потусторонней» части моря упал на волны и ярко высветил кусок бушующей стихии. Потрясающее впечатление. 

Тучи, прекрасно-багровые отблески, хмурые деревья, ветер – как хорошо после покоя и солнца. Видимо, душе нужны перемены. 

15 апреля

Ген. Бонч-Бр. пишет: после 1915 г. «В армию пришла молодежь, плохо подготовленная в запасных частях, очень нервная, излишне чувствительная к боевым потрясениям»… Настроения против режима. 

Старых, опытных солдат осталось мало. 

Неудачный Карпатский поход 1915 г. – разгром лучших корпусов. 

В армии была принята очередность назначений.

Самоубийство полковника генер. Штаба Скалона, когда в Брест-Литовске – он, гвардеец, увидел поведение немцев и услышал их заносчивые требования.. 

«Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов». 

Роль генералов, приехавших с Бонч-Бр. в Петроград, в организации отпора немцам: Лукирский, Сулейман, Раттель. 

Эпизод в «Опероде» (опер. отдел Наркомвоенмора) с Гиршфельдом и Лениным. Звонок Л. по телефону Г.: «…Ко мне пришли с фронта и требуют немедленно снабдить их оружием и боеприпасами из ружейных складов в Кремле. Что мне с ними делать?» Г.: «Пошлите их к черту!» 

Ген. Парский приходит к Бонч-Бр. Его слова: «…готов работать с кем угодно»… – лишь бы сражаться с немцами. 

Бонч-Бр. о Сиднее Рейли – «родился в Одессе, отец – капитан англ. судна. Полиглот и великол. актер». Рейли, по сл. Бонч.-Бр., говорил с произношением, «лестным для коренного москвича или тверяка». 

До ЧК борьбой с контрреволюцией занималась «комната № 75» во главе с Вл. Дм. Бонч-Бр.

 Многие генералы и офицеры сознательно избегали участия в гражд. войне, но сражались с немцами на стороне большевиков. 

Выражение офицеров после расправы над собой солдат или местных властей: «отправят в штаб к Духонину» (после убийства Духонина в Могилеве). 

Меня радует, хотя и редкая, переписка с Валей Садовой  и Алей Макаровой – самыми яркими девочками нашего класса, к которым, кроме всего прочего, я не был и безразличен – хотя и совсем по-разному относился к той и другой. Они и были очень разными. 

Вчерашний сон, связанный с Наташей Тарасенко: будто мы вдруг оказались в одной телеге, медленно едущей куда-то по зеленой, летней проселочной дороге, явно русской. Впереди сидит старик – возница, а мы лежим рядом, и говорим о чем-то очень важном – осталось чувство большой, почти физической полной близости, а вот о чем говорили – вспоминал утром напрасно. 

Должна была состояться встреча с писателями-фронтови-ками. Ожидался разговор, а встал некий старичок и зачитал по блокноту газетную передовую о войне… Жаль 15-ти минут. 

Море мне все ближе. Не знаю, как буду жить без него. До самого горизонта, во все стороны – белые яркие всплески волн, все волнуется и дышит, все в прекрасном, грозном движении.

Хотя бы две-три страницы в день – читать большого, настоящего мастера.

Без этого нельзя. 

16 апреля

Бо́льшая часть высших офицеров ген. штаба сражались на стороне большевиков: статистика. 

«…военная служба развращает (в одном отношении)… Кем бы ты не был в армии – солдатом или генералом – никаких основных житейских, бытовых забот у тебя нет и не должно быть» (Б-Бр.). 

Первое предожение о переименовании Красной Армии в Советскую было сделано в 1919 г. 

Б-Бр. называет пьесу Всев. Вишневского «Незабываемый девятнадцатый» фальшивой. 

М. Бонч-Бр. неоднократно руководил всеми вооруженными силами молодой республики.

Иногда Реввоенсовет награждал отличившихся ценными подарками из фондов национализированных дворцов: табакерками Екат. II и т. д. Некто Аршанов получил палку Петра I и укоротил ее по своему росту. 

По-прежнему бушует море, а над ним – темное в звездах небо и ярчайший месяц.

Как я буду без моря? Привык к его грохоту, яростной красоте последних дней и тихой утренней неге в спокойные часы. Боюсь, что жизнь без него покажется пресной. 

Захожу перед сном в свою комнату, зажигаю свет: уютно, просторно; выглядываю в парк, слушаю море. Шестнадцать чистых, в работе и ясности дней. 

На фотографии, где сидит И.И. Травкин со своими учениками (подаренной когда-то мне) – несколько лиц девочек (три – определенно) удивительно похожи на лица моих одноклассниц (5-7 кл.). Это наверняка их матери. Утром ни о чем другом не мог думать – волнение, тоска. Многого не узнать уж! А как это важно. И что с ними? Как живут?.. 

19 апреля

Дождь. Парк пахнет весь весной и жизнью.  

Предлагали соседи по столу пойти к вдове Волошина, – она приглашает, охотно принимает писателей у себя. Но многие слишком уж навязчиво лезут к ней – не пошел. Собираются к Рюрику Ивневу, он здесь живет постоянно; любопытно было бы побывать у живого приятеля Сергея Есенина, но когда позвали – опять что-то остановило: да стоит ли… Прислушался к себе: все правильно.

На почте с доброй фамильярностью о нем: «Опять нашему Рюрику бандероль из Москвы… Кто понесет сегодня? Ты? Давай. Только долго не сиди, вина поменьше пей…» 

В искусстве, и в литературе в особенности – важнее всего смелость первооткрывателя, никаких оглядок ни на кого! Я – сам; я – иду по-своему; как часто этого чувства недостает! А без него нельзя. 

Шел берегом моря вечером, думал: ничего на свете нет лучше!

И вдруг простая мысль – я променял бы Волгу, Песочню и Селижаровку на море?

И мысль эта показалась настолько нелепой, что громко засмеялся. 

Сидел, читал в парке на скамье «Берег» Ю. Бондарева, поднял глаза – деревья легко шумят, опустил – песок, камешки, трава; вдруг полная иллюзия Селижарова, нашего берега: я сижу на скамье у дома и читаю, как в дни студенческих каникул (Диккенс, Гончаров, Драйзер…). Голова пошла кругом… – и только когда взглянул вверх и увидел такие близкие подсиненные горы, вспомнил, где я.

Грусть, тоска. 

Нужно писателю знать огромную массу мелких вещей, совсем бытовых, совсем кажется ненужных – они дают чувство полноты жизни человека. 

Помню одно комсом. собр. в школе (9-ый класс). Мы сидим с Э. Гол., а рядом  Ирма Головнёва и ее подруга (Р. Некрасова?). На Ирму я всегда смотрел с особым ощущением выделенности ее какой-то из всех, из старшеклассников тоже (она была старше): даже одевалась она лучше всех, и была красива к тому же. Не говорил с ней никогда до этого.

И вдруг Ирма просто, добро обратилась сначала ко мне, потом к Гол. Сейчас она пишет мне (в связи с моим письмом к ней об Ив. Ив.) – что «считала нас хорошими мальчиками». 

Любопытные факты о русских аристократах и французской революции. Два князя Голицыных оказались в Париже в момент взятия Бастилии – и с оружием в руках участвовали в штурме.

В 1790 г. Карамзин расхаживал по Парижу с трехцветной кокардой, он пришел в восторг от революции. Граф Строганов (будущий министр Александра) записался в якобинский клуб и говорил: «Лучшим моим днем будет… когда увижу и в России такую же революцию». 

20 апреля

Ходил далеко, к тихой бухте, сначала вдоль берега по дорожке (узенькой тропке) влево – по балкам, глубокому оврагу; в глубокой балке пахло цветущей землей и теплой сыростью; кусты только зазеленели; по крутому склону, почти над головой, упруго и сильно попирая рыжую землю, проскакал заяц – видно было, как крошился склон от сильных, тяжелых, испуганных прыжков.

Потом море – метрах в тридцати прошли дельфины, ныряя и вновь появляясь.

Уже начало темнеть, вокруг огромное поле табака, слева и справа, и позади – горы; вдруг почувствовал томительное, давящее одиночество. А когда быстро пошел к дому – движение сразу успокоило, и одиночество это стало приятно. 

22 апреля

Читаю – «сорокадвухлетний дядя…» Бог мой! Неужели через три года и я буду сорокатрехлетним?.. Смешно и нелепо!

Все в жизни ясно, чисто, достойно, если вся жизнь чиста в главном: работа, движение, познание. 

24 апреля

Работу закончил 21 апреля – три дня решил читать и сделать некую «передышку» – даже немного вина (до этого в апреле не пил ни глотка).

Кажется, настроение осталось ровным. 

Проснулся позавчера рано утром – наверное, было не больше пяти часов. Под самым окном поет скворец – чисто, звонко, как-то деятельно. Точно жизнь говорит: все отлично, все хорошо, вставай и действуй. 

Приснилась Нора, двоюродная сестра – молодая, какой была она году в 57-59. Идем, кажется, по Большому проспекту… Нора, видимо, уже стара, особенно если по-прежнему пьет, как многие ее подруги-блокадницы. А помню ее и двенадцатилетней. 

Вчерашним вечером прощался в одиночестве с морем.

Забрался на высокие отроги гор – со всех сторон охватило цветение: цветут кусты, голубеет и зеленеет трава, цветут какие-то колючки… и сильно пахнет полынью. 

<< Содержание
<< На страницу автора