<< Содержание
<< На страницу автора

 В Дубултах

7 марта 1988 г.

Вчера прилетел сюда, в дом творчества, чтобы закончить «Хутор» – надеюсь и верю, что работа пойдет успешно, иначе мне нельзя сейчас.

Принцип работы тот же, что все последние годы:

1.      Не писать ничего пустого, случайного.

2. Писать «с чувством» – это сказать можешь только ты, знаешь об этом лишь ты один.

3.      Во что бы то ни стало – время.

4.      Люди, язык должны быть живыми вполне.

5. Каждая страница, каждый абзац – образная находка: без этого нет и не может быть настоящей прозы.

Вчера – излишне сырой, слишком весенний день и вечер.

Сегодня – чудное солнце с утра, легчайший морозец: прелесть.

Говорил с Ниной. Хорошее чувство спокойствия.

Мне ближе Север наш или Запад – Ленинград, Прибалтика, чем юг (исключение – Ялта). В юге я ощущаю как бы что-то не вполне полноценное: хорошо, подчас очень, но такое чувство, что все главное совершается «севернее», и это всегда, сколько бывал на Кавказе, допустим, и т. д. Да и Молдавия.

Как близки мне эти крупные старые сосны с устойчиво-раскидистыми кронами… Домики с башенками, деревянные и кирпичные… Золотистая щетина речного осота сквозь снег… Узкие стройные улички… Ходил бы и ходил.

Вчера посмотрел «Восемь с половиной» Феллини.

Вот как открываешь для себя шедевры – и когда. Для меня существует теперь три шедевра мирового кино (в совершенно разной степени – восприятия и совершенства, а также жизни и духа):

Дети Олимпа (райка)

Восемь с половиной

Фанни и Александр

«8 ½» – близки раньше всего остального лично, по духу, по началу, все-таки, художественному и человеческому – почему бы так не сказать?.. Не будь я художником по натуре – ведь я и не стал бы писать, тут все ясно.

Вершинное (а там множество высот) – явление Клаудии (Кардинале).

Тотчас же видишь величайшую разницу между милой, чистой, достойной, честной Эльзой – и этой силой и страстью с ее стихийным светом в глазах. Тут все в тебе сразу – за ней, за этим – самой себе не понятным, не разгаданным вихрем в душе. Сгустки стихийной страсти, чего-то непознанно-высшего, что является в разных людях; такие люди рождаются редчайше и каждый их взгляд, порыв, слово – удивляют чаще всего и их самих, требуя в повседневье высшего напряженья всех сил: вечный подъем чувств, ощущений. Конечно, Кардинале в этом случае должна озаботиться и «формой»: героиня вся выполнена ею «не случайно», все сошлось, дополняя одно другим: страсть духа, лица, тела, наконец, его назначение привлекать, опьянять и любить.

Начинаешь верить в бесконечные возможности жизни, когда видишь такую «натуру»…

Здесь идут американские, французские, итальянские фильмы… Это празднично волнует. Буду ходить, пока не войду по-настоящему в работу.

вечер

Ходил над морем – бледно-зеленое, темное, черно-белое вдали; восстанавливал в памяти и наяву прошлые маршруты. Грустно и отрадно, очень хочется работать – завтра начинаю.

Французская новая (?) версия «Дамы с камелиями» – лишь кое-что любопытно, много вообще «чисто французского»  – в русском понимании, т. е. излишне облегченного, неприятно постельного и откровенного, и вообще от того времени (в киноверсии его) несет гадливой какой-то волной запахов (впрочем, не от любого ли пока человеческого времени… Революция? Революции? А разве ветер крови лучше?.. – прошла молодость, и уже нет смысла видеть  прежде всего героику там, где бушевали кровавые страсти, где больше всего было горя)…

Окно насыщается густо синим цветом; почти на уровне моей головы – кроны сосен, растопыренные голики других деревьев (завтра посмотрю, каких – забыл за 8 лет).

Спокойно, спокойно на душе: как оно нужно, спокойствие – иной раз как счастье.

8 марта, вечер

Бегал утром… Работал (понемножку двинулся вперед)… Долго гулял вдоль моря. Хороший светлый день с легким солнцем.

Лебеди – белые и серые; царственный, огромный возник на высоких, чуть прогнувшихся от его тяжести, но могучих и все-таки стройных, неспешно расставленных для упора ногах; величественно вытянутая шея с гордо вскинутой головой… Чудо! Все смотрели только на него – и он это, конечно, ощутил. А всего лебедей в этой полынье далеко от берега было не меньше пяти десятков; люди все шли и шли смотреть на них, хотя лед подрагивал явственно.

Но еще большая красота – полет маленькой стаи гусей над самой водой, певучий строй их крыльев, прекрасная выверенность интервалов, когда все радует глаз завершенностью – вытянутые шеи, крылья, строгая мощь полета…

Какой услужливой была наша литература 40-50-60-70-х… Что говорили, «советовали» – то являлось и у средних, и у «знаменитых»… Посоветовали Фадееву писать о «черной металлургии» – взялся! Что говорить о маленьких литераторах…

А литература должна решать сама, о чем ей писать – только тогда она сама может уважать себя.

Вот был Платонов… Кто еще? – трудно вспомнить.

Да: оказывается, у В. Гроссмана «изымали» роман в 60-ые годы! Что же это была за подлейше-преступная акция такая?

Чем писатель «проще», т. е. рос в простой, обыкновеннейшей, скажем, крестьянской послевоенной семье (писатель настоящий!) – тем «овеществленнее» его проза (да и стихи): самая естественная точность быта, предметов труда, времен года, пейзажей вообще… Наблюдательность не изощренная, где слишком много воздуха, а также головного «преломления» – но резко-грубая, а потому такая и важная, и приятная, что ли, достоверность…

Впрочем, без этого «воздуха» тоже нельзя.

11 марта, вечер

Еще два дня позади; работаю; бегаю по утрам над морем – в легкой сладостной тишине, еще в полутьме, лишь трели странно узнаваемых птиц (неужели – скворцы? Не рано ли?).

Хожу на мелодрамы – и рад.

«Неизвестная женщина» – египетская – 57-й год! Институт! Вспомнил лишь мгновениями.

«Мое последнее танго».

Если даже самый посредственный фильм, но безошибочно рассчитанный на первоосновы человеческих чувств – он не пропадает, его смотрят.

Гл. героиня – поразительное сходство с Э.М., полное совпадение лица, глаз, мускулов лицевых, их игры… И тело (рисунок его).

Но лицо Э.М. – нежнее, мягче, в нем больше тайны красоты, великой ясности ее (что не противоречит тайне).

В «Танго» – все грубее, определеннее, и за всем этим проступает характер. Но открытость поразительная – тут одинаковы; моя Любаша из «Хутора».

О правнуке Александра Сергеевича Пушкина; Григорий Григорьевич, с которым познакомился и говорил несколько дней назад: игра лицевых мускулов, взгляд над припухшими подглазьями – и перед тобой А.С.

Через его пожатие руки я ощутил Пушкина (неужели никто не испытал этого так сильно? – всего-то три поколения: «Сашка»… Григорий А-ч – и он, Гр. Гр. Мой дед родился (по отцу) в 1850 году, прадед – где-то в 7-м или 8-м: вот оно, все рядом).

Главное в нем – ощущается взятый через интуитивное родовое понимание, осознанно и естественно вживленный в себя характер нашего Пушкина вечного, тут не обманешься! Прелюбопытно все в нем: глаза, эта игра нервов лицевых, смена выражений, далее – сознательно воспитанная внутренней честной гордостью – твердость поведения, житейских принципов.

Живет на 100-рублевую пенсию, простота костюма и проч., и, значит, и рабочая простота лица (от «скромной» т.е. вынужденно безденежной жизни, это накладывает отпечаток спокойной безысходности).

Еще – насмешливо и спокойно утверждаемые принципы жизни человека с самостоятельным характером: делает то, что нравится, не оглядываясь ни на кого, ни на что, в том числе и  здоровье: «выпиваю и курю, когда хочу, не то, что вы все здесь…»

Сквозь смуглую кожу, «подводно» – пушкинское темное, «черное» проглядывает.

Нос – истинно пушкинский.

Манера сидеть – это понимаешь тотчас – та самая, какая была у А. С.: оттуда, от него – легкая сутулость и легкий же рабочий наклон головы передал ему, благоприобретенную, с отрочества «отрепетированную» и закодированную потом уже на поколения позу труженика.

Шаг; слова; голос.

Кто видит, тот очень легко и увидит живого А.С.

Рассказ друга Гр. Гр., тоже моего соседа по столу, о торжественном заседании, посвященном 150-летию А. С.: никто не назвал правнука, с трудом посадили в Президиум, где красовались сами.

Он, Гр. Гр., ничего не просит ни у кого. Это тоже истинная гордость Пушкина.

Но… – есть в его полунищей жизни (ботинки покупает лишь за 12 рублей – да только ли это) и нечто оскорбительное для памяти Пушкина, что-то такое, о чем можно сказать: А.С. это было бы неприятно… Он бы не хотел, чтобы так жил его прямой потомок.

12 марта, вечер

Как прекрасно сегодня утром море! – резко полиловевшее, освободившееся от снежной плесени. Ясное раннеутреннее небо…. Летят гуси, с силой раздвигая воздух. Мой плавный бег по ровной кромке льда.

Есть еще счастье на Земле.

Утренний долгий разговор с Гр. Гр. Пушкиным, протяженно-значительный.

Глаза синие, с мерцанием, в прищуре все очень пушкинское.

Голос; наклон головы; опять во всем – характер обыкновенного человека, прожившего обыкновенную жизнь, но сознающего – со скрытой, но не скрываемой слишком-то все-таки гордостью величайшую роль в истории своего пращура.

 Я сказал:

– То, что был А.С. у человечества – уже само по себе оправдание самого существования человечества… Да и надежда, что есть у него будущее.

Старик подумал, потом: «Это безусловно так».

У меня был долгий голод по такому необыкновенному месту, как Дубулты: красивые своим уютом улицы, по которым можно ходить бесконечно, старинные деревья, все эти тропы над морем, сосновые заросли, дорожки на льду… Дома с башенками…

13 марта, вечер

Ночью – сильнейший ветер, весь наш огромный Дом подрагивал. Утром – тоже; но бегать я все-таки пошел – и не раскаялся: поразительная белизна снега, а море в крутых волнах, резко-зеленых; летали низко над водой лебеди, кричали с какими-то мягкими, догоняющими их полет присвистами; небо – в бегущих в лихорадке облаках, весь мой бег – в свисте и вое.

Почти весь день все-таки сидел дома: продуло-таки, хотя и не очень.

Читал (только закончил) «Дальше…» Шатрова.

Много мыслей возникает о Сталине; одна продолжает другую – в сущности, это началось с октября 52-го года, с 10-го класса. И вот все еще он занимает мысли… И так – у миллионов людей.

Ах, как нужно бы все это выверить, обобщить… Утешает лишь, что кто-то уже это делает, располагающий архивами и сознательно подчинивший свою жизнь этой цели: дать правду о Сталине, не внешнюю, а основанную на анализе его характера и результатах его карьеры, кровавой и страшной.

О сюжетах, связанных со Сталиным:

1. Под утро (после расстрела Бухарина, Рыкова и разговора Сталина с Ворошиловым).

2.      Фантастическая линия: съезд прислушивается к письму Ленина, снимает Сталина с генсеков; дают ему работу: что-то вроде того же, что было у Каменева (член центросоюза или в этом роде). Не идет. Исчезает. Где-то на юге грабят банки: преступная группа. Долго и умело: лет пять. Наконец, руководителя шайки застрелили при очередном налете – оказался Сталин.

С его амбициями и склонностями он  не захотел бы чего-то мирного и обыкновенного. Разбойник – это все-таки выход.

15 марта (нет, ошибся, сегодня 14-е)

О маме сегодня вечером.

Сначала – томительная печаль: как же так, куда исчезла эта прекрасная, одухотворенная жизнь, это нежное чуткое лицо, глаза, голос?.. если так просто исчезает такой редчайший человек – на что все, и сама жизнь?

Никак не могла выйти мысль из тупика. Затем, уже около 9-ти вечера, я в тишине под деревьями.

И постепенно задумался о главном в маме: где, как она обрела, приняла в душу такую доброту к людям – ко всем, самым жалким, к ним особенно – такое все одолевающее великодушие? Что должно было случиться с людьми, если бы все стали такими? Да зачем тогда все «теории» и слова: это была бы истинная человеческая, одухотворенная высшей любовью, жизнь. А ведь мама была не одна такая: вот истинно великий человек – Ольга Михайловна, наша  ананьинская хозяйка… И только ли она с мамой, просто это самые яркие люди моей жизни, о них и помню раньше других.

Лишив меня многого другого, природа, видимо (и Судьба) дала мне отцовскую жизнестойкость – а к маминой душе, которая все светит мне впереди, я лишь начинаю идти, спотыкаясь и падая…

Небо вечернее за окном, когда работал, все время разительно меняло краски: белое с синим… Солнце яркое в сосновой кроне запуталось… Зеленое… Густо-синее с розовым. Резко фиолетовое… Наконец, черное-черное с острейшими крохотными золотыми звездочками.

Хорошо было сидеть, писать, поднимать голову, почти в беспросветной печали. Но чем-то и отрадной тоже.

Снег; потом очень яркое солнце с ветром; море плоское и темное, с летающими лебедями над ним, а черное вечернее небо опустилось на него пухло прикрывая, как бесформенной периной.

Эти дни в душе, как великая опера, звучит мелодия дома: Нина, Левушка, общая наша жизнь, с ее не всегда спокойными, но всегда общими, родственными днями, часами.

16-е, вечер

Хороший утром бег над морем – все резко, отчетливо, бодро, легкий снег и ветер, отчего приятно, не мешая, а подгоняя, схватывает дыхание.

Резкие контрасты: море, снег (под ногами), в ярких зелено- розовых полосах небо: как сознательно расчерчено, плавно и ровно.

Все чаще и решительнее склоняюсь к мысли, что страданиями и кровью не только миллионов, но и сотен, даже десятков тысяч (т. е. очень большой части народа и судеб) нельзя сознательно рисковать, ломая старое общество, уничтожая его. Жертвовать жизнью допустимо лишь для защиты своей страны, родины.

Правда ли, что, судя по иным историческим данным, Ленин и его лучшие сподвижники верили в почти бескровный переворот и последующее создание нового общества?

А вскоре события вышли из-под контроля? Может быть, кровавые годы были спровоцированы не новой высшей властью, а некоторыми ее составляющими – ВЧК и т. д.? Неоправданное и жестокое притеснение целых слоев общества – казачество, купечество, да, впрочем, и буржуазия…. А позже – широчайшие гонения крестьянства: все эти миллионы задыхались в новом обществе от бесправия. Вот где истоки всех тех бед и сомнений, которые навалились на нас сейчас!

Густейший, крупный снег повалил – все мое окно заполнено белой хвылью, ее беспокойным движущимся рисунком.

17 марта, вечер

Утром бушевали крутые волны – накатывали на берег, необозримо дыбясь, чернея, угрожая. Может быть, сон Ляли Максимовой у меня в «Однокашниках» я взял отсюда же – снежные волны – из марта 80 года?

Сталин в документальном фильме Сокурова. Это мнимое добродушие и улыбчивость: ему удавалось меняться подобным образом, хотя знал свою кровавую суть. Да, Вернадский прав (сегодня читал его днев-ки в «Л. Г.»).  Человек Ст. был, конечно, умный: по-своему. Кровавый, коварный, хитрый. Приспособляемость огромная, она ему и помогала: звериное чутье всегда жило в нем, этим всех побеждал, уничтожая.

…Ананьино, ноябрь 41-го года: так ярко вспомнил зыбку в самом центре комнаты (и единственной, дальше кухня и чулан) бабы Оли. Да, это все было, это – страшная реальность жизни. Надо об этом по-новому писать, написать.

Сон о Юре Батасове – мирный дружеский разговор, где-то рядом сидим, в Калинине, кажется. Теплое чувство старинной доброй приязни во сне.

Здесь, в Дубултах, погиб в прошлом году латышский поэт, 26-ти лет, самый молодой в стране (как говорят) член Союза: вывалился пьяный из окна 9-го этажа на бетонный козырек над входом. Вот трагедия похуже лермонтовской – М. Ю. знал, на что шел, в ясном сознании (пусть и затемненном, но лишь крайним всплеском мнимой безвыходности ситуации, а не водкой). А тут – обрывается молодая, талантливая жизнь из-за такой глупой и дикой нелепости…

Как поспорили – рассказ очевидца – 2-й секр. р-ма и председатель исполкома: Кто выше? – вот до чего дошло.

Фото Покрышкина с девушкой рядом: ее берет, лицо, какая-то высшая типичность. Дитя времени.

Завтра попробую написать странички две рассказа о Сталине.

18 марта, вечер

Вчера перед фильмом Сокурова показали киножурнал – доклад Горбачева.

Многие не выдерживали, выходили. Вскоре вышел и я: сколько в словах обтекаемой приблизительности, это стало просто нестерпимым, кажется, и голос фальшивый излишней приподнятостью, этим форсированным пафосом. 

<< Содержание
<< На страницу автора