<< Содержание
<< На страницу автора

В конце июля

В один июльский день – уже под вечер – мы с соседом по улице Сл. Козловым поехали рыбачить за Верхнюю Мельницу, на Песочню.

Это было тихое, укромное местечко по девственной, еще уцелевшей у нас прелести: чистая река над сенью леса на противоположном берегу, чернота предвечерья хмурого. Предгрозовое густое, «толстое» небо в черно-лиловых тучах; тишина, волнистый бег высокой травы под ветром, который становился все сильнее, запахи чудные…. Все было таким, каким должно быть, если природа еще будет существовать, сохраняя черты и образ вечной изначальности.

И тут, почти неожиданно, загрохотал гром, зазмеились во всех направлениях молнии, ветер усилился так, что все взвыло… Хлынул дождь.

Я мгновенно промок и кинулся под навес на высоком берегу, а Слава в фуфайке своей продолжал как ни в чем ни бывало ловить – и вытаскивать рыбу. Быстро посветлело, стихло, но дождь продолжался сильный: небо выровнялось, но все еще было лилово-толстым, низким; чудно, глубоко пахло летом и счастьем обновленья всего. Гроза все осветила – и высветлила; я стоял высоко, высох очень быстро под навесом и ветром, вся огромная панорама вечера перед глазами.

Незабываемый по неожиданности своей и мощному, живительному волненью час.

23 сентября, вечер

Едва ли не самый главный вывод из последней недели – никогда не бояться одиночества и спокойно работать, считая его благом. Все человечество, так или иначе, рядом и вокруг.

Начинаю думать сегодня – не взяться ли снова за свои «Записки 50-летнего»?

Стоял у широкого окна, внизу вершины берез, зеленые с желтым листья, мокрый ветер, все небо осенне и хмуро, а в душе вихри – одни сменяются другим.

Нужно мыслить широко, а начинается действие, жизнь дела – уметь сужать энергию, добиваясь результата.

25 сентября, день

В роман

«Вчерашний вечер, – думал Тальников, – это Ее глаза, в которых спокойная и откровенная ласковая нежность; она обычно прячет, сознательно утаивает ее, а тут глаза зеленоватого цвета в темноте, обращенные к нему, прямо в его глаза. И он, уходя в Нее, видел все ту же спокойную, обыкновенную, сдержанную ласковость, и лишь легкая улыбка была тихо-тихо разлита по Ее ночному чуткому лицу.

Два дня подряд смотрю утренние фильмы о природе, животных разных уголков мира.

И среди множества неожиданных мыслей, невольно обобщающих увиденное – одна главная. Все это живое, цветущее, растущее, дышащее, движущееся, рожающее, вскармливающее, умирающее, вечно возрождающееся, захватывающее, пожирающее – для новой жизни – это и есть осязаемый обобщенный Образ Жизни. Ее бессмертие. Будничное бессмертие материи, для которой нет преград во времени и пространстве, потому что бесконечные нити – или щупальца – жизни протянуты ею в беспредельное прошлое и в бесконечность будущего.

А человек среди всего этого мира жизни – и вместе с ним – тоже стал бессмертной частицей сущего: его маленькая частная жизнь, если она ощущает себя Божьей искрой.

Тальникову приснилась женщину, которую он любил в совсем молодые годы, приснилась где-то в то время, когда ночь скатывается к утру. Будто бы они вдвоем, и он, лежа рядом с ней, сливаясь с ней, говорит ей те слова, которых никогда не произносил, но произнести хотелось мучительно, они рвали сердце. Но – боялся быть смешным, и эти слова, сгорая, становясь пеплом, гасли в груди. А тут он говорил и говорил, уходя в нее, растворяясь в ней, и она внимала ему молча, с лицом нежно-расслабленным, со взглядом, упиравшимся в его глаза и сливавшимся с ними в миг разделенной страсти. Тальникову снилось, что его рука, поднимаясь по ее горячему, сладостно-шелковистому телу, в безумии счастья и верит, и не верит себе, а мозг откликается руке: правда, правда.

27 сентября, вечер

Работаю лишь урывками.

Вероятно, с завтрашнего же дня продолжу «Записки пятидесятилетнего», студенческие главки.

Огромные хлопья снега, летят с неба – 27 сентября!

А я 21-го сентября 57 г. удивлялся первому снегу в Бурятии – ехал автобусом в Селенгинск.

Интервью с Астафьевым в «Лит. газете» – и читать не хочется, все это кажется ушедшим и потому неприятно навязчивым; подлинного искусства и художества у Астафьева все-таки мало.

28 сентября, 1990 г.

Вчера прочитал предсмертное письмо Фадеева; помню сообщение о его смерти, как сегодня: стук утром Марка в окно нашей студенческой комнаты: «Фадеев застрелился!» Он со своей личной точки зрения – человека своего времени – написал все точно и для тех дней с резкой силой и смелостью (действительно предсмертной и уже за-смертно идущей). Если бы это письмо пошло тогда по стране в списках – оно сыграло бы очень большую роль. Но Фадеев остался верен своему принципу коммунистического функционера… И в этом была его трагедия, слабость, но и последовательность, верность себе.

…В эти дни одинокой жизни и работы, прогулок, размышлений – я все больше убеждаюсь в отраде такого одиночества – то есть выделенности из мелочно-базарной литературной жизни. Я сейчас недосягаем для всего пустого, нелепого и праздного. Свободная мысль, свободное дело – что может быть важнее.

Сейчас, на этом моем Острове, я думаю о почти уже тридцатилетнем Левушке, и вспоминаю, как носил его осенними, зимними вечерами над Волгой в 60-61 годах, рядом с набережной Леваневского (теперь Чапаева) огромная ветла, и каждый раз, проходя под широким суком, я думал: вот когда-нибудь мы рядом с сыном пройдем здесь же…

28 сентября, вечер

Вот еще один вывод для работы – вернее, подтвержденье давних наблюдений: даже если у тебя нет возможности работать спокойно, сосредоточенно и в одиночестве, ты приткнулся где-то в уголке, будь ясен и не раздражайся и не говори себе: при иных обстоятельствах я мог бы написать лучше. Весь уходи в работу, со всем запасом опыта и возможностями своими.

30 сентября, вечер

Стою у окна: темно, а по новому времени еще нет семи; небо в светлых разрывах; светятся окна, видна день ото дня желтеющая все сильнее листва березы, рябинки.

Мой остров затихает.

Читал дневники Троцкого; тоже был нормальным человеком – с любовью к женщине, с естественными движениями души. Но «революционное» начало постепенно убило почти все естественные движения сердца. В изгнании, без власти, кое-что возродилось.

Второй раз за эти дни в картинной галерее (Путевой дворец). Многое помню, уже на память знаю, и не только картины (всего там был раз 10), но и комнаты, виды из окон… и т.д.

Пристройка – слева: как все гармонично и мило, эти восемь колонок, и все это низенькое, соразмерное, радующее глаз округлой плавностью линий; я был просто растроган.

2 октября 1990 г., вечер

Левушке – 30 лет; думаю о нем, обо всех нас; сейчас выпью немного коньяку за его здоровье.

Небоязнь жизни – величайшее для меня движение души.

Мама и великая тайна ее жизни: всю жизнь нужно мне разгадывать это благородство, великодушие, сопричастие ее всей жизни человеческой.

Готовность к счастью – это уже почти счастье.

3 октября, вечер

Встреча с другом юности – моей молодости, его юности – В. Преображенским. И трогательно, и тяжко от перемен в нем; он, наверное, видит их во мне.

5 октября, день, Селижарово

Вчера Юра Батасов, еще один друг молодости, подвез до Селижарова на своей машине. Дорога холодным и ясным днем, желтое, остатки зеленого; закат Солнца и восход все наливавшейся бледным огнем луны – на глазах; вообще эта дорога, особенно от Кувшинова, стала уже родной, а у Могилевки, Александрова – непрерывная вибрация сердца.

В холодном домике родном сразу затопил плиту; все трещало, плясало и пело в ней; однако ночь была очень холодной: дом промерз и отсырел за две недели. От этого, наверно, и лихорадка непрерывных снов; сначала – что недовольный тем, что я тут улегся на его месте – Сереженька, подвыпив, стаскивает с меня одеяло. Он даже в мыслях-то не позволил бы при его доброте ничего подобного, но тут уже мое подспудное чувство вины, что хозяйничаю в его доме, единственном, который и был для него всем. Но когда я очнулся от сна, приказал себе: ни в коем случае не заболеть – нельзя. Родные тени охраняют меня здесь. Так и шли сны чередой.

…Один изгиб тела настоящей женщины волнует больше, чем вся секс-выставка в кинотеатре «Звезда».

На острове Патмос в конце I в. н. э. Иоанн Богослов написал Апокалипсис, книгу о конечных судьбах бытия.

В Селижарове 6-ого окт. Утром на велосипеде – к моей будущей, если все будет хорошо, усадьбе; работал (спокойно, свободно, протопив печку, в благословенном тепле); потом читал «Эпилог» Каверина. Ходил к Жене Мозгалину, опять читал; обедал в блинной – без блинов. Ходил по берегу в тихом мелком дожде.

Тверь, 9 октября 1990 г.

Вчерашнее долгое, мучительное и все-таки в конечном счете плодотворное по своей конечной решимости размышление о судьбе и о том, как же быть-жить дальше – и житейски, и «творчески».

Окончательно: своя родная семья – это неколебимо.

10 окт. 1990 г., день (без пяти два), Селижарово:

опять приехал

Только что с автобуса; затопил печь – все трещит, поет, это ни с чем не сравнимое чувство; в домике еще холодно, но тепло уже пошло, а я сел за свой стол у окна, и вижу берег в березах и кленах, уже по осеннему голых.

11 октября, день

Утром вышел на берег (затопив печь – в 7 утра); поразительный вид деревьев, всех, берез, ольхи: все лилово сквозит, дышит холодной утренней свежестью.

Вот одна из совершенно реальных радостей: взял билет на «икарус» и ехал сквозь наши леса, поля, мимо деревень, под осенним небом… Этого еще не отобрали у людей, стоит лишь взять билет.

Все главное свершается в тишине, не суетно; и не нужно стремиться обязательно со всеми делиться – «со всем» миром – найденной, схватывающей что-то важное мыслью: она найдена – и дальше путь ее непредсказуемый, он так или иначе не оборвется, теперь я в это верю: истинная мысль сама потихоньку пробьется в мир, нужно лишь слово – толчок: одно-два слова.

…Сон, рассказанный В.П. – он оказался под одним одеялом с женой и любовницей; думает: как выйти из этого ужасного положения, пока жена ничего не заметила?.. И когда проснулся и понял, что это сон – почувствовал себя счастливейшим человеком… Он и правда глубоко передохнул, и ужас в его глазах, кажется, еще не прошел, когда рассказывал мне об этом.

Открыл Вл. Соловьева, и вот первые слова: «Христос воскресе».

12 октября, утро

Кажется, с домом все решается лучше, чем я предполагал: только что разговоры, переговоры и т. д., и все пока благополучно.

Очень помогает Ю.А. Речной – ровная, какая-то естественная у него доброжелательность.

Еще о доме: постоянный, т.е. удобный для жизни и работы дом в Селижарове для меня – средоточие новой жизни: шире той, что я вел, т. е. работа уже не только письменная и духовного накопления, но и, главное, отдачи: не только книги, но и люди, которые знают меня и которых знаю я: это создает взаимную, очень важную связь.

Наконец: «духовный трактат» мне хочется написать именно здесь.

…Тайна за тайной открываются в женщине близкой – и тайн все больше: вот вечное обновление жизни (в роман).

Душевные, духовные волны омывают на расстоянии любящих – это высшее в любви…

Галя Н. о Коле – брате спокойно: «Скоро помрет».

Идут две старухи лет по 80-т с лишним, одна другой: «Я сегодня сильно наебнулась… – т. е. упала, – на горке».

13 октября, день, Тверь

Всегда любил 13-е числа.

Только прилег днем – будто бы встретил женщину, с которой виделся лишь в детстве, и вот мы говорим: долго… вспоминая… страдая… сопереживая… Думаем об ушедших, поминаем их. И все это так близко, до бесконечной глубины, узнавая друг друга заново… С большим усилием отогнал сон, пытаясь скорее, скорее вспомнить, кого же я встретил и с кем так говорил, веря – еще не вовсе проснувшись – в абсолютную реальность этого. Тщетно!

Сокровенная мысль: Роман-Разговор с близким-близким человеком.

Женщина, с которой можно говорить обо всем, хорошо тебя знающей, глубоко сочувствующей тебе. Допустим, в силу краткого тайного сближения в прошлом, общности недолгой, необязательной.

Предположим, мой герой болен, и он путает уже свои рассказы, обращаясь то к одной женщине, то к другой.

Она иногда поправляет мягко:

– Это было не со мной, – и никакого упрека. В этом и суть: обстоятельства способствуют реализации жизни в слове: жизнь осмысливает самое себя.

Спуск в глубину, т. е. в глубину жизни.

15-е, вечер

После портретов сестер Бакуниных в музее С.-Щ. – сильное впечатление от всей семьи. Прочитал (сегодня закончил) тургеневскую «Переписку». Там начало дельное, умное, точное, но лишь в письмах Марьи Александровны (т. е., видимо, любови).

А затем, уже по инерции, перечел и «Рудин». Впервые – 8-й класс, затем – 2-й курс.

И вот сейчас… Боже мой – почти непрерывно удивлялся я – да как же можно было восхищаться этим романом, когда он так слаб, все там приблизительно, худосочно, конспекты чувств, да и неудачные конспекты… И вдруг дошел до тоста Лежнева в честь Рудина… И заплакал я.

Нет, роман этот не вовсе прост, есть, есть в нем то начало, которое пробивает себе дорогу в душу читательскую, человеческую.

18 октября 1990 г., утро

Второй день в Л-де; Женька – однокурсник встретил, очень хорошее чувство.

Купол Исаакия – как возвращение молодости.

Летний сад – долго; Лебяжья канавка, Верхне-Лебяжий и Нижне-Лебяжий мостики; тропа над Канавкой – вдоль Марсова поля; деревья, статуи.

Аллеи Марсова поля – вдоль Ленэнерго и Мойки; разбитое здание ин-та – существует оно теперь, каким было, только уже в прошлом; чем-то даже и легче.

Площадь Искусств; Малая Садовая; Инженерная.

Выставка группы «Наитие» в филиале русского музея – два художника очень талантливы.

Дома старых улиц, набережных, переулков – истинно петербургских. Хоть немного утолил вечную потребность взгляда на них. По Фонтанке к ул. Белинского.

25 октября, день

Не делал записей с тех пор, как в прошлый четверг, в Л-де, узнал о смерти К. Г. – лучшего друга молодости, бесценного и любимого, самого близкого.

Потеря эта – ничем не восполнима.

Одно желание сейчас – побывать на всех улицах, где мы с ней ходили рядом, затем оживить ее в себе навсегда.

В Ленинграде:

Загородный проспект – переулок из юности: 20 тополей – огромные листья; липа в треугольнике дома, огромная и старая. И ступеньки магазина, в который всегда заходили с Валей Борщ. Выпил коньяку в буфете на Загородном – в память о прошлом.

Шуваловский дворец (Дом Дружбы) – «Филумена Мартурано» с великолепной Шурановой (лицо естественно, «природно» и «благоприобретенно» – вульгарно). Дворец уцелел и очень впечатляет.

«Сатирикон» Феллини в Доме Кино.

Ежевечерне – Большой просп. Вас. Острова.

Женя А. – за столом на кухне; с родными; «в людях»; «новая лысина» его, образ жизни; ночная водичка; «общественная» злость, даже злоба (на В. Белова, Распутина – до крайности, даже противно); «рабочий» и домашний облик и проч.

Домашнее радушие Жени. Вечная благодарность ему.

Кленовая улица; Летний сад; Марсово поле; ул. Росси – несколько раз (она – из тех улиц, которые неподвластны времени, неизменны, и глаз сразу с благодарностью отмечает это).

Дом писателя; старички-литераторы и проч.

Завод, где работал в войну двоюродный брат Боря. Его школа № 51 – Петрозаводская ул. Старый дом во дворе; вид завода: кубизм крыш, стены и т. д., 4 этажа.

31 октября 1990 г., утро, Кишинев

В эпилог «Глотка счастья»:

…Князев (дать другое имя?) смотрел в окно, на ярчайшее небо последнего дня октября, на всплески желтых листьев, слышал редкие тугие порывы неровного, капризного  ветра, слышал детские голоса – и жизнь помимо его воли настойчиво убеждала его, что она имеет право быть. Что она бесконечна и вечна.

Самый цельный и благородный характер, какой только я знал в жизни – был у Вали Галаховой в ее зрелые года.

…Был сегодня в портретной галерее Кишинева – в бывшем здании ЦК.

Приметного мало; из русских художников – «Портрет сына» Крамского. В отличие от совершенно обыкновенного, пожалуй, ординарного Портрета старика Репина – это очень свое, очень выразительно точной и тонкой простотой. И – «Портрет девочки» Архипова.

А из европейцев – «Портрет неизвестной женщины» (1849 год) Франкенбергера Иоганна: тот самый, перед которым я так долго стоял в авг. прошлого года. Эта улыбка долго сопровождала меня, я ее помнил и думал о ней.

Дорожки, улицы, повороты, знакомые дома, переходы, деревья, скверы, даже лужи… – Князев не знал, как же теперь будет смотреть на все это уже без Маши? – в роман.

4 ноября 1990 г.

Силы природы умнее нас – они ведут нас в будущее, подчас и помимо нашей воли, давая надежду; что это?.. вот смерть человека; человек должен умирать, физическое бессмертие совершенно бессмысленно, нелепо и даже некрасиво – достаточно дать легкую волю воображению, чтобы понять это. Но здесь и сказываются высшие законы природы, а вернее духа – любимый и близкий ушедший человек («умерший» – это слово, может быть, в нашем звучании и значении точнее, но в отношении близкого и любимого оно как бы недействительно) – на самом деле не уходит, т. е. не исчезает. Он еще сильнее сливается с твоей жизнью, уже не завися ни от чего временно́го; дух его отделяется от бренного тела, и, скинув оковы, свободно живет во всем, что твое чувство, мысль. Теперь, через свое, я понял многое религиозное, но как бы уже и выше религиозного, освобожденным от его догм и установлений…

…Мне привиделся сегодня во сне проповедник в черном балахоне крупными складками, ниспадающем до ног, в черной округлой суконной шапочке и с посохом; он идет берегом Селижаровки в направлении Шихина, я опережаю его и заглядываю ему в лицо… Боже мой! Это я лет под восемьдесят, и седые пряди волос из-под этой шапки, и борода, и старость – а лицо мое… я и во сне был ошеломлен: неужели это мое будущее? Но откуда силы и страдающая мощь взгляда, как у человека с великой целью и верой?..

Дневной сон: странная крепость телесная, бег нескончаемой дорогой, словно нагоняю нечто важное; взбираюсь на встречные скалы, взмахнув руками, перелетаю с одного берега реки на другой, взбираюсь на вершину… Не продолженье ли это ночного сна?..

<< Содержание
<< На страницу автора