Электронная библиотека "Тверские авторы"
ГЕННАДИЙ АНДРЕЕВИЧ НЕМЧИНОВ
У себя, на миру
Дневниковые
записи
Годы восьмидесятые2 января 1980 г. Дня три назад сон - о невозможности смерти: полное неверие в то, что человек, вот я, я - может замереть в холоде, погаснет мозг, смирятся желания - и его засыплют землей: то есть меня. Неверие полное, до насмешки над самой возможностью такого. Стихи читал весь вчерашний вечер: Тютчев, Суриков, Бунин, Лермонтов… Давно заметил - люди с чрезвычайно крутыми лбами, убегающими назад
- упрямы, как ослы. 8 января 80 г. Три дня - воистину каторжная работа с архивом, по восемь часов в день:
чистил все, что есть, раскладывал по папкам, разбирал… Все тут же
проходило перед глазами, что случилось в жизни. И это-то было в три
раза труднее, чем возиться с папками и бумагами, разбирать, нюхать
пыль: страшное напряжение мозга. Не знаю, как и выдержал. Многое уничтожил:
письма, отдельные записи, старые рукописи (отрывки повестей, рассказы
и т. д.). Но кое-что и сохранил, пусть пока лежит. …В августе 1962 г. в Дубове разговор с девушкой, которой помог поднести
чемодан от пристани - только закончила десять классов, приехала к
тетке. Смотрели, как туристы тянут лодки через волок - узкое песчаное
горло, там, где полуостров Коровий соединяется с материком. Здесь
церковь и все место называется Троица-переволока. Из полуразрушенной
церкви смотрели на бледное небо… 12 января Вспоминал - спас ли я за свою жизнь хоть одного человека? 14 января Я не жалею об уходящей молодости: наоборот, чем дальше, тем, мне кажется, жизнь моя становится светлее и умнее. Не меньше трех часов вспоминал многое из двух озерных лет в Осташкове. 15 февраля 24 января умер папа. Все эти дни - что-то не просто трудное - трагическое, тяжкое в душе. Пока был жив папа, как будто с ним рядом и мама жила - только вышла из дома, но рядом где-то. Теперь - все. 12 июля 1980 г. "Летний сад" - так назову книжку коротких рассказов. Об актрисах, выполняющих злую волю режиссера: когда они обнажаются
в некоторых фильмах, или целуются - пусть только лицо и губы участвуют
в этом, или внешняя оболочка, тело - зараза, яд неизбежно проникают
внутрь. У меня проходит стыд перед первой книгой - "На окраине Песочинска". Кажется, там есть неплохие рассказы. Двадцать три года назад - из Ленинграда вернулся я в Селижарово. Перед отъездом в Улан-Удэ: когда-нибудь надо написать об этом месяце. 14 июля Мама читает мне "Стрекозу и муравья" Крыловских - зима 38 или 39 года - и оба сочувствуем стрекозе (вспомнил, читая в "Правде" информацию о большой пользе стрекоз). Фамилии: Макакин; Бабук. Все роднее, понятнее каждым побуждением Нина - это радостно, потому что и нет, и не было человека дороже. Юность с сумасшедшими порывами - это особая эпоха, неподвластная времени. А в жизни настоящей - Нина и Лева. У дедушки в огороде: две лавочки; вишневые заросли рядом с баней; крыжовник; два улья. Кажется ничего уже нет. Трагедия ухода: учителя, один за другим; товарищи детства; знакомые. Вслед миллиардам умерших. Вслед матери, отцу. "Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной" - поет Георгий Абрамов. Как вспомнилось начало 50-х годов! Сегодняшний долгий, почти на всю ночь, сон об Улан-Удэ и отчасти
о Красноярске. Как будто приехал в Улан-Удэ и стою где-то высоко над
городом, всматриваюсь в него. Вот эту улицу узнаю, вот эту нет. А
здесь все знакомо и незнакомо. 21 июля Сон о Гале Калмыковой - будто бы где-то произошла нечаянная встреча, вместе едем. Тихая, спокойная радость, и в то же время мысль, и, главное, чувство: зачем, это уже совсем не нужно: пора молодости прошла, и все наше общее осталось там, сейчас - другая, совсем иная жизнь. Нежный, чистый воздух молдавских вечеров; очень люблю прогулки в эти часы. Кажется, это уже мое: летние вечерние прогулки в соседних почти сельских улицах, одинокие размышления. Нужно писать, а не "отписываться". Как это трудно! 23 июля Были такие две девушки - в школе и институте, Н.Ш. и О.М., на которых самая новая одежда всегда казалась блеклой и старой. Очень жаль, что в прежние годы подчас писал письма случайным людям, мужчинам и женщинам; жаль потому, что, забывая об адресатах, писал как бы и не им, а тем, кому не мог писать. Плохо все, что написано - и романы, и повести; плохо и плохо. Вчерашним вечером ходил по улицам - и насквозь видел каждого встречного человека: со всем, что в нем есть. Особенно один старик с голубенькими крохотными глазками остался в памяти: так и просится в книгу: не отвести рукой. Все-таки нельзя так писать, как, допустим, Джойс Кэрол Оутс (читал вчера): талантливо, во многом точно, а такой мрак в душе после чтения. Много ужасов в жизни; нужно писать обо всем, ничего не боясь - но в конечном-то счете любая настоящая книга должна поднимать человека: иначе зачем же все? Как поднимал Диккенс; вот даже и Достоевский - всегда вспыхивает где-то свет, и тянется к нему душа. 26 июля После собрания в Союзе. Очень силен эгоизм у многих писателей - эгоизм одиночек, убежденных в своей исключительности. Опасна эта одинокая работа дома. Ее выдерживают, не теряя лучшего человеческого в себе, только самые сильные - не обязательно самые талантливые. Статьи для радио писал: о школьных собраниях; о привычках… Итак, назову книгу коротких рассказов - "Летний сад". Моя ленинградская жизнь в весенне-летне-осенние дни проходила там. Еще недавно думал - все ушло, связанное с Г. Калмыковой - навсегда, и не нужна встреча даже в будущем. Только сны о юности. А теперь: интересно бы поговорить: о нас, о Ленинграде, о юности. Спокойно; мило; дружески. Когда занимаешься каким-то делом - нужно уходить только в него, забывая обо всем. Прилег вчера на диван - и тут хлынул сильнейший, монотонный, долгий дождь. Приятно и чуть печально было лежать и думать обо всем на свете. 27 июля Ближайшие планы таковы: Вчера напротив в доме кого-то хоронили - выносили покойника с траурными маршами, хорошо играл оркестр - и одновременно в этом же доме у кого-то вовсю кричал приемник: новости Олимпиады. Довольно жутко получалось. Мелькнула мысль о рассказе. В любой книге раньше всего ищу живую мысль; без мысли ничего нет. Холодный, жестокий эгоизм - рассказ К.: о его семье, сыне. Тут уже что-то даже ненормальное. Видит собственную мелкую жизнь - и ничего больше: вокруг как ледяная пустыня. Загородный проспект - целый мир. С ним связан весь первый курс. Все чисто, что было там; до мелочей. Дружба, вспышки юношеской страсти - тоже чисты были. Есть, значит, такой уголок мира, Ленинграда. В "Литературной газете" реплика о "Чалдонах"
Черноусова - о бане, упрекает его кто-то, что описывает голых женщин,
увиденных глазами подростка. 29 июля В июне 71-го года въехал в вечерний сосновый лес за Песочней, прислонил велосипед к дереву; остановился. Как было трудно в душе до этого, недавняя смерть мамы - и вдруг хлынул свет в эту минуту. Чистые силы почувствовал в себе. Ожил. Благословенные минуты. Это был почти вечер. Читал в июне Плещеева, Фета. А сегодня часа два - Блока. И многое
- не так, как прежде. Не сходим ли с ума мы в смене пестрой О-кий говорил с близкой ему женщиной, и с лица его подруги перешла на его лицо какая-то тонкость, отблеск красоты, чего-то милого; лицо его облагородилось: редкий для него случай. Блок почувствовал очень рано трагическую суть мира. Но в его 32 года - его уже иногда окружал настоящий ужас бытия. Прошлым летом с Сережей и папой смотрели короткометражный грузинский
фильм "Три рубля" - и очень смеялись. С печалью смотрел
эту же короткометражку позавчера один. Идет машина черная, в ней виден человек; он спит, сохраняя важное выражение лица (цековский лимузин). 1 августа Вспоминаются Большекошинские праздники - Илья, 2 августа: широкие гулянья, гармошки, пьяненькие песни и пляски (драк не было; не помню); братья Базулевы, тетя Маня. Старики - отец и Стулов - повстречавшиеся мне вблизи стеклозавода осенью 63 г. Я шел туда, они навстречу. Шли с ревизии, оживленно обсуждая что-то, под слабым хмельком. Очень приятные были у них обоих лица. Папа обрадовался. Страшная, какая-то бездушная иранская жестокость. Кажется, хватит крови, реки текли - Хомейни и Банисадр опять убивают студентов: тех, кто не согласен с ними, хотя и боролся с шахом. 2 августа Мне кажется, что придет время, и работа, скажем, на стройке - с почти
полной механизацией, гармонической организацией труда - будет давать
светлое ощущение "легкости" своего могущества созидания
рабочему. В троллейбусе отец и дочь. У отца морщины начинаются от глаз и, резко углубляясь, идут к подбородку, "подныривают" под него. Лоб тоже весь в морщинах - продольные и вертикальные переплетаются. Глаза устало-спокойные. У дочери тихое, светлое, совсем юное деревенское лицо, и волосы лежат так, как носили девушки сразу после войны: взбиты надо лбом, стекают сзади на шею и плечи. Переглядывалась с отцом и улыбалась ему. Мои самые счастливые детские сны: сначала жеребенок, затем - ружье; и велосипед - чуть постарше когда. Вчерашняя передача с Олимпиады, лицо нашего боксера: спокойно-беззаветная решимость и уверенность опыта. Что-то очень соразмерное, выверенное скоротечной жизнью и волей. 3 августа Идет Фонтанным переулком бывший щеголь, (64-65 годы, хорошо помню его проходы, актер): теперь вместо прекрасных черных волос с блеском - лысина, обрамленная какими-то вихрами, грязно-седыми, яркие глаза стали красно-желтыми, лицо, когда-то выразительно-твердое - теперь пухлое, белое, мертвенное. И только походка та же - небрежная раскачка любимца женщин. Но теперь это смешно. И все за шестнадцать лет, на моих глазах. Четыре светлых селижаровских года - 58-62. Я много ходил и ездил,
писал для газеты, и мысли, и поступки были всегда и насквозь честными.
Не в чем себя упрекнуть. Почти все знали меня и почти все относились
хорошо - и уважительно. Теперь думаю: а ведь это немало. К золотому лету Молдавии привязываюсь все сильнее. Воздух легкий и нежный люблю. Как много в жизни такого, что еще ждет своей очереди в душе - чтобы просто разобраться с ним, понять. Например, характеры мамы и отца: все думаю, что еще по-настоящему не пришло время, не все ясно вижу. Сколько оттенков, полутонов, сколько живого и яркого за этим! 4 августа 1980 г. А.Г. прогнал старуху (из Дора), и она пришла к нам: хлопоты о пенсии,
отец взялся помочь - искал документы, ходил куда-то, искал других
свидетелей. И нашел, и старуха вдруг однажды прибежала сама не своя
- получила пенсию, а уже и не верила. Они пили вдвоем винцо, потом
меня позвали. 5 августа 1980 г. Перед самым окном моим висят абрикосы - для меня это настоящее южное чудо, если вспомнить еще, что сам и посадил деревце в 1970 году. 9 августа Несколько дней назад перечитал "Графа Монте-Кристо" - впервые после 6-го класса. Все увиделось уже иным, трезвее - хотя воспринималось и через детство. В первом томе много настоящего, особенно тюрьма и воля к свободе, знанию, энергия, проснувшиеся силы и т.д. Немало удач в самой ткани романной. А дальше - уже только чепуха, и чем дальше, тем больше, тем хуже. Сама мысль о мести в "трех коленах" - ужас жестокости, окончательно унесли все живое. А после истории с Валентиной - это уже крах книги. Вчерашней ночью проснулся - уже глубокой ночью - ясно, высоко играет
гармошка; одиноко, печально; кому она пела так?.. 13 августа Впервые серьезно, одиноко, глубоко задумался о жизни и о себе (именно так и было, помню эту минуту!), сидя на кровати в пустом доме в Красном Городке: все куда-то ушли - мне исполнилось в тот день семь лет. Сейчас бы стоять где-то в глухом темном лесу и смотреть на небо - в таком лесу, какой окружал Красный Городок. Бесконечна любовь в юности, нет кровинки в теле, которая бы не была
ею пропитана, когда она приходит. 13 августа (вчера ошибся) Вспоминается, как мама всегда смотрела на поля, луг, лес - как на свое, родное. В ее устах "тимофеевка", - и множество иных названий трав звучали постоянно, так и слышу. Пожня, луговина, осока, отава… И всегда ей хотелось, чтобы я понял и запомнил, чтобы и для меня все это было свое. А я весь был в книгах и собственных мечтаниях, пробудившееся воображение не давало покоя, оно было сильнее внешнего - и ничего-то не слышал… С самого детства дружба и книги были для меня самым святым на свете. Не знаю уже и почему, но ради дружбы многое приносил я в жертву - последний кусок хлеба в Красном Городке, все, что было, позже - школа, институт, Селижарово. И всегда было такое ощущение, что сделал бы в сотню раз больше, да отклика было мало… Но знаю: все равно лучшее связано с дружбой. Ленка Барсукова, Витя Базулев. Володя Синявский, Юра Греков, Валя Преображенский, Ив. Ив. - временами; Юра Батасов… 16 августа Не люблю, когда что-то в фильмах разбивают, ломают в ярости - всегда помню, что это "что-то" делали люди, это труд, т.е. ценность уже духовная, а не только материальная. А бьют люди, которые сами ничего не делают, лишь играют. После страшного ливня, не стихавшего около двух суток, пошел вчера гулять. Сильная свежесть делала воздух необыкновенно бодрым, все чувства обострились - хорошо думалось и дышалось. 17 августа Переписка с т. Настей Барбиной из Красного Городка - нашим бывшим почтальоном - сильно и неожиданно приблизила военные годы, детство. А как ясно помню ее сына Сашу - беззаветного баяниста. Оказывается он погиб. Этого я не знал. "Два озерных года" - очень хочется написать эту давно уже задуманную повесть, все живее она внутри, все объемнее. Лицо встречной девушки: улыбка, глаза смотрят в себя, видят свое; над чем она размышляет, что вспоминает? Все это - тайна. Миллионы таких тайн вокруг. Каждого человека - свой, невидимый никем мир окружает. А вот и задача художника: увидеть и понять этот мир, который гораздо сложнее видимого. 18 августа Сменяется погода - и у меня, как всегда, обострение всех чувств и
ощущений: какая-то первородная резкость. 23 августа Недалеко от Котовска посмотрел вчера направо - высокое взгорье, начинается полого, потом все выше, и поднимается по нему дорога; идет среди зелени, все выше и выше - и упирается в самое небо. А небо было в золотой смуте: легкие облака, солнце, движение. Множество женских писем сжег - было какое-то чувство неловкости, хоть письма в большинстве лишь дружеские. Особенно жаль Н.Ч., Д.Е. - искренние, глубокие… Отражение чувств на лице, в лицах: когда говорил я в цехе ковровой фабрики - видел, как у двух девушек все, о чем думали они, чисто и ясно проступало в лицах. Песня за стеной, такая долгая, нежная и печальная, что под нее можно припомнить всю жизнь. 24 августа Лежит Ив. Ив. на нашем кладбище в Селижарове - и сколько с ним под
этим холмиком несбывшихся надежд, страстей, мыслей!.. 25 августа "Если он зовет кошку - "Кис-кис!" - она, задрав хвост, во всю мочь удирала от него: такой это человек…" - Никитич о соседе, С.Д. 29 августа 1980 г. Три дня до 45-летия. Сон о Г.К.: будто бы встретились где-то на севере и на короткое время
соединились. И тут ужасная мысль: а зачем? Ведь это совсем не нужно:
все наше осталось позади. В 1952 году Ашкляй, дважды свирепо выгонявший нас из дома в Городке, в 43 и 44 годах, терроризировавший неделями - приехал в Селижарово и пришел к нам ночевать! Ума не приложу - как он смог? Я - не захотел его видеть, ушел к Эдику Г. 31 августа 1980 г. Исполнилось 45 лет. 1 сентября Вчера вечером - одинокая прогулка. Шел вниз по нашей улице Пловдивской, поднял глаза - ровная стена пирамидальных тополей на фоне рябоватого, темнеющего неба, тополя вершинами своими уходили высоко-высоко, и на секунду подхватили меня. Вчера же вечером пьяненькая баба пела за окном очень по-деревенски и очень хорошо - "…К сожаленью, день рожденья только раз в году". Уездные работники типа Ив. Вас. Болдина чувствуют, на чем держится и чем живет весь чиновный мир - очень сильно и тонко. Опасности жизни подстерегают писателя на каждом шагу: духовные, физические, нравственные… Папа лежит в земле уже семь месяцев. Вот и не пришло от него такое привычное поздравление: "Геничка, с Днем Рождения…" Возвращался поздним вечером через Долину Роз: никого, тихо и пусто. И тут в глухой аллее - четверо парней ко мне. Я шел, заложив руки за спину, и даже не дрогнул, хотя видел их желанье окружить, придраться, может быть избить? И - в двух шагах отвернули в сторону. Почувствовали, что не дрогнул и готов к отпору?.. Возможно. Крохотная девочка лет трех с половиной идет рядом с отцом, лопочет: 5 сентября 1980 г. Есть женщины, вот на почте у нас, занятые не таким уж любимым делом,
которые вдруг расцветают на глазах в редкую минуту: в разговоре, спросишь
о чем-то. И сразу видишь, что они-то и составляют лучший запас человечества
- так приметен в них свет. В Левушке все больше заметна глубоко скрытая внутренняя серьезность
в отношении к жизни, к людям; справедливость в большом и малом; сила
- и убежденность в том, во что верит. 6 сентября Вчера ел персики - и впервые почувствовал божественный вкус этих плодов юга, все чудо этой земли, взрастившей их. Мой роман "Кремлевский сквер" пошел в производство. Кажется, хоть и немного, а есть там настоящие страницы. Куликовская битва - не так уж и давно была она, шесть всего веков назад, это почти рядом. А человечество разве другое? Иной вид у него, одежда, города, машины - а лица, благородное и низкое: все схоже. Жидкое вонючее мыло вспомнилось, которым мылись в Красном Городке, что это было за мыло? Долгий разговор со стариком М., вся большая семья которого - географы,
археологи и т.д. сыграла немалую роль в Бессарабии. Из Ключевского: Подлинный интерес, захватывающий, волшебный - придают не ясно запомнившиеся, а полузабытые и расцвеченные памятью эпизоды детства, юности. Смех у нее был неслышный: он растворялся где-то, уходя вглубь нее. Все таинственное потому усиливает интерес к жизни, что требует высшей энергии для своей разгадки. В мае 1963 года возвращался из командировки берегом Селигера к пристани Дубово. Вышел в редкий лесок над озером, прилег на высоком берегу - все в золоте заката. И тут соловей: долго, чисто, сложно пел он, совсем рядом, почти над головой. А вокруг тишина. И в эти минуты жизнь была светлой и ясной - и казалась такой же короткой, как песнь соловья - и такой же длинной. В Союзе собрались в память Куликовской битвы. Говорил - плохо: не все прочувствовал. 10 сентября Воздух для южного человека (рассказы художника Самборского, оформлявшего две мои книги), был у него, долго говорили. Человеческие глаза. Идет сегодня утром навстречу человек - аккуратный,
чистенький, лет 55-ти в очках мужчина, откормленно-холеный. Все лето прошло в ясности и работе. В будущие летние месяцы хорошо бы съездить в Херсон, Скадовск, о котором так рассказывал Самборский. Вообще побережье моря со степью, селами, небом… Да, нужно во что бы то ни стало научиться полностью обслуживать себя самому, во всем - иначе как-то стыдно жить. 15 сентября Как хрупко человеческое сердце. Здоров, все хорошо. А шел на днях, и от напряжения духа ли, или от какой физической нервности, а только почувствовал вдруг: еще чуть-чуть - и лопнет сердце, вполне буднично, мгновенно. Духовное может вызвать физический взрыв. Хорошо, что умею это мгновение усилием воли отводить. 19 сентября "Вот идет благополучный человек и писатель…" - встретил
меня Володя Измайлов позавчера в Союзе. 20 сентября Вчера возложили небольшой группой цветы к памятнику Пушкину: 160 лет
со дня приезда его в Кишинев. Писателю нельзя быть злобным. Это - конец бесспорный (О-ко, некий Ак-н и кое-кто еще). 22 сентября Никогда не нужно ссылаться - и не буду - на свою "работу": мол, не раздражайте меня, мне садиться за стол. Бог мой, чем лучше я других, а всех раздражают и все раздражаются. Наука… Техника… Так какие же теперь должны быть книги? Все догоняю годы отца и матери, считаю: в 50-м году маме было столько, сколько мне сейчас - 45 лет. Ведь это совсем рядом, мой 8-й класс. А мамы нет уже почти целое десятилетие. Хотел купить дорогую ручку с золотым пером - денег не хватило, купил ученическую - и рад, хорошо пишет; а сейчас заметил на ней надпись: "Учись на отлично". Собака с большими ушами, одно почти закинуто на голову - как шапка, надетая набекрень. 28 сентября Как сильно изменилось лицо Вл. Бешляги: вот умно-молодое, красивое мыслью, настроем - речь в 150-летие Достоевского; а вчера - нечто старческое уже, почти ущербное: девять лет всего прошло! А скольких уже нет, над которыми я прощальное слово произносил: Лидии Мищенко, Семена Пасько, Анатолия Ренина, Софрона Бурлаки…Совсем сдал Ем. Буков. Кажется, не меняется лишь Андрей Лупан, - тяжелый, неулыбчивый, но с очень достойным характером, да переставший пить Н. Савостин. 1 октября 1980 г. Вдруг подумал: прошло 30 лет с тех пор, как учился я в 8-м классе.
Но что такое этих тридцать лет? Вот он, наш 8-й класс! - перед глазами.
День рождения Э. Голубева: 6-й и 9-й классы, этот день, 1-е октября. С Юрой Грековым проводили беседу со старшеклассниками у нас на Ботанике. Прошло все хорошо. Затем пришли к нам; я достал бутылку коньяка и банку мясных консервов - у Нины на работе "выдавали" говяжью тушенку. Хотели часок посидеть - проговорили часа четыре, уже и Н. со службы пришла - мы все сидим: Ленинград, юность… Молдавия… Газеты, женщины, писательство… - все вместе. Пространство жизни - широкое, но осязаемое - и в то же время почти мифическое понятие. Утром неожиданно задумался о безмерности того мира, в котором движется наша Земля: миры звезд, стихии вселенной - и после какого-то сверхусилия мысли на секунду, кажется, представил себе все это… Бродил по центральному парку, затем Баюканы, приятная одноэтажная
улица из особнячков… Увидел дом, подалее шел, где живет А. Кл-о; зашел
к нему. Сидит, стучит на машинке: потухший какой-то весь, растерянный.
Горка ученических исписанных тетрадей. Первую его книжку с радостью
рекомендовал, написал предисловие к ней; вторая же - явные провалы,
почти на уровне графомании. Когда сказал об этом ему и повторил на
обсуждении в Союзе - что-то затаилось недоброе в нем ко мне. Но вот
захотел он на высшие писательские курсы - все-таки ко мне пришел:
вычеркнули было из списка. Я пошел к Павлу Боцу, который со мной очень
хорош - убедил восстановить. Осенняя Молдавия: душистый легкий воздух; благодатный вид полей.
Очень близка земля, на которой - уже так долго живу. 2 октября День рождения Левы. Очень ясно помню этот день 20-ти лет назад в Селижарове: двадцать лет сыну! Четыре месяца работы и ясной жизни изо дня в день. Хорошее чувство. "Моби Дик" - вот книга настоящая, вовлекающая во все, что загадка, приключение, неожиданность гибельных крайностей, и при этом настоящая, высокая, большая литература. Написал я о Николае Савостине не слишком-то добрые строки, а он позвонил мне, пригласил к себе. Анна Павловна поставила вино, коньяк, закусить, и Коля долго хвалил мои рассказы. Я пил вино, он - чай: и рука не тянулась к рюмке, отвык. Но - на пользу трезвость ему не пошла: частая вздорность, ругается со знакомыми, случайными людьми, зол бывает до удивления. В.П. Астафьев рассказывал мне в 76-м году: "Когда Колька у нас на ВЛК женился на богатенькой Анюте, оставив жену - все от него отвернулись, даже не здоровались. Приходит ко мне, плачет: "Неужели и ты?.. Мы же с тобой оба сибиряки… Я - подумал, и махнул рукой - ладно, говорю… Ну, постепенно все забылось…" Ходил ремонтировать чемодан - и, стоя в очереди, долго смотрел на
трех "мастеров", как у нас говорят, разного возраста мужчин.
У всех троих - потухшие сигареты во рту, а руки ловко и быстро действуют. 15 февраля 1980 г., Кишинев Везде приятно видеть, узнавать людей, хорошо делающих свое дело: пусть самое маленькое. Чаще всего это женщины - вот диспетчеры хоть в Набережных Челнах, девушки на сборке, коридорные в гостиницах, медсестры, на почте, лаборантки и т.д. Внимательность, тщание, милая готовность помочь, тяга к общению. Сантехник, работающий в подвале: брезентовая роба, грязная, в пятнах, но удобная и вечная, крепкие сапоги, брюки с "напуском", чемодан с инструментами. Некая "притягательность" его жизни; с этой всем нужной работой. Хорошее простое лицо. Наверное, где-нибудь около 60-ти лет, если буду жив, напишу "Воспоминания": семья, школа, соседи, памятные встречи, молодые чувства, попытки осмысления людей и жизни. Любимое мамино зеленое платье. Неужели никогда не увижу, как она расправляет его на кровати, смотрит на него? Не верю! Все, кажется, вот-вот это повторится: глаза, голос, слова… Сургуч - тот кусочек, который расплавлял Сережа прошлым летом, пролежал в вазочке сорок лет! - с моего первого детства. 21 февраля После долгого перерыва - опять сон о полете над землями и водами, сильный и уверенный. Шел будто бы Больничной улицей, вдруг оборвалась земля, впереди клубится, бурлит разлив, а я поднимаюсь в небо и лечу к своей улице. После прогулки. Легкий снег, медленный, и сразу веселее в воздухе и душе: светлый несильный холод. 7-го марта буду в Дубултах. Это радует: хочется работы без отрывов, остановок. Да и отдаленности, перемены, там как в иной стране. 29 февраля Нынче високосный год. Этот месяц прошел трудно, сложно: почти каждый день менялись планы - собирался писать "Холод"… Пишу повесть… А нужно остановиться на чем-то одном. Решил, несмотря на многие соблазны, сначала закончить "Смертных". - …Хрупкая душа мира (жаждет) покоя: слова из сна. Мещане, которые хотят стать аристократами - самые безжалостные люди. Ради своих "правил поведения" они могут пожертвовать человеком: знаю такие примеры. Пусть "аристократизм" в наши дни относителен. Сколько было нищих, калек в поездах в начале 50-х годов! Их гармошки, песни, шинели, лица, слова, голоса… Из рассказа Миши Креусова, - селижаровского нашего знаменитого футболиста: лагерь военнопленных у Ганновера; затем - у немца в деревне работали 11 военнопленных. Американцы; негр с толстыми ногами; хозяин спрятался; нашли. Американцы, узнав, как обращался с ними - пристрелили. Как носились на машине по Германии неделю целую - везде: чувство вселенской свободы. Фамилия: конторщика в ЖЭКе - Калачик. Пил воду зимой из колодца в Черной Грязи: черная, сладко-холодная. Немцы пленные в строю. "Конец проживания моего на земле близок", - из письма папы прошлым летом. 6 марта Ночевал в гостинице "Россия". Убийственный, тяжелый храп соседа: как будто решил сознательно разбудить весь мир. 7 марта Уже в Дубултах. Приятно, что все так уже близко - третий раз здесь: улицы, небо, деревья, некоторые люди - официантки, врачи. 8 марта Наш Селижаровский дом - меньше той комнаты № 47, которая здесь у меня. Построен он был почти весь из старья, продувался насквозь, пока не был году в 55-ом, уже без меня, покрыт тесом. 9 марта 1980 г. Люблю смотреть на лес за Даугавой - в разное время суток по-разному: утром нежно-ясно, вечером - он уже сплошная дальняя тайна. Московские третьеразрядные литераторы щеголяют здесь нелепым своим снобизмом: все эти джинсики, трубочки в зубах, снисходительные голоса, когда говорят с официантками… Каков бы ни был Поженян - у него этого нет: обыкновенен, прост. И жены их очень похожи на них. 10 марта Сегодня писал почти семь часов - написал много, но плохо. 11 марта Люблю ходить по улице Юраса - тихая, длинная, уютно-изысканная, с соснами посреди тротуаров… Идешь, как в праздник - или приближаешься к празднику. 12 марта Неожиданное подтверждение моей давней мысли у Макаренки: "…Не верю в медленное перерождение. Воспитание, рост человека протекают медленно, а так называемая перековка всегда совершается взрывно…" - Стыдись писать так! - твержу себе. Белое и лиловое утром - белый снег, лиловое небо и море у кромки берега. Нынче ни с кем не хочу тут особенно знаться, лишь соседи - и писать или гулять. Иногда говорим немного с Поженяном. Роман как жизнь: там и плохое, и хорошее, и спады в дыхании, и быстрый бег; нужен умный читатель, с терпением и пониманием скрытой задачи: увлечь не бегом сюжета, но движением жизни. Вчерашним днем от меня не отставал какой-то бродячий пес - старик, с тяжелым сиплым дыханием и очень толстыми висящими щеками. Когда он меня обгонял и оглядывался - морда смотрелась скорбно-добродушной. Когда зашел на телеграф давать телеграмму, пес все заглядывал в окно, высматривая меня. Потом исчез. 16 марта 1980 г. Сейчас шел от почты, одиннадцатый час вечера - и вдруг поднял голову и увидел звездное небо: замер от какого-то внезапного, поразившего меня удивления - есть звезды, вот эти золотистые живые точки, я их вижу и знаю, что они есть, они живут и будут жить, всегда вместе с людьми, бесчисленными уже поколениями. Пахнет на улице весной - сильный запах оттаявшей коры, в нем свежесть и в то же время нечто как будто бы теплое, касается прямо тебя, души, самой сердцевины ее. На почте: " Гагарин за 40 мин землю облетел, а вы говорите - финплан за ночь не перепишите!" 17 марта Подумал сегодня: почему мне теперь так легко говорить, знакомиться с людьми? А тут - просто опыты жизни. Вот в этом, видимо суть вся. …А я напрасно так резко сказал о "третьестепенных московских литераторах". В них много доброты к своим детям, друг к другу веселого расположения. Вообще нельзя слишком резко говорить о людях, не зная их. С некоторыми толковали иногда: хирург Р-й, теперь пишет. Кинематографист Б-н, другие. Утром долго гулял в сосновом лесу. За православной церковью. Солнце и снег. Что-то долго нет писем из дома: сегодня позвоню. В окно, широко раскрытое - вечернее ясное небо с облаками и соснами. Хорошо, что нынче выполняю решение: как можно меньше знакомств, разговоров, сидений вечерами, как в 76-м, 78-м годах - сильно мешает, потом и раздражать начинает, а уже не отвертишься. 30 марта Изменилась погода: потянул нежданно (сразу после мороза) теплый густой ветер, сосны почернели, небо набухло, провисло брюхом над самой землей. Сразу стало таять. А пахнет на улице уже весной, напоминающей селижаровские. - Ну, чего там! Смотри - не смотри, думай - не думай, говори - не говори, а от смерти не уйдешь! - Кл. Вас. Клевцова, подруга мамы. - Лицо-то у тебя злое, мне б подобрей надо… - думала Кл. Вас., глядя на первого женихавшегося парня. А как Федю увидела: он! 31 марта Вот и заканчивается март. На улице лужи, темная пахучая вода, Даугава тоже потемнела - черная вода. Лучшее в "Войне и мире" и "Тихом Доне" - страницы мирной жизни, когда все мысли людей: хлеб, любовь, природа, веселье. Обычное, мирное горе - и то не страшно тогда. Свет мира сильнее любых "красот" войны. 1 апреля Закат как будто томился, не решаясь вспыхнуть. Завтра утром улетаю домой. 5 апреля 1980 г., Кишинев Третий день дома. Все хорошо и покойно. 7 апреля Не лучшую ли часть жизни своей человек живет памятью и воображением? Вечером в гостях у С-х; собкор и редактор, хозяева, и мы, гости, пытались петь песни, но только у домработницы их получалось живо, умело, легко, у старухи лет под восемьдесят, очень колоритной. Но вообще было просто и весело. 27 мая 1982 г. Хочется по традиции сделать несколько кратких записей и в Малеевке. Боже мой, а как здесь хорошо! Только что с прогулки: какая тишь, ясность, запахи первоначального лета; моя комната № 28 на втором этаже главного корпуса - уютная, чистая, славная; с балкона - вид на райские кущи. Ехал на такси от Тучкова сюда, в Малеевку - дороги сквозь зеленые
леса, мимо полей, деревень… 29 мая Вчерашний день в основном ходил - Старая Руза, окрестности, тропки, по которым зимой бегаю на лыжах; соловьи поют в лесу, в березах, у меня под окном тоже заливается, нежно-пахучий воздух конца весны, еще свежая яркая зелень; вечером вышел на балкон - лучистый месяц над головой, все дымчато, чудно. Сегодня днем немного загорал, продолжал чтение "Пожарищ" (очень любопытно - кажется, точно схвачена жизнь некоторых кругов Зап. Г.). Самое же главное - начал писать. Первые 9 страниц. Только бы не скучно это было! Ничего не "выдумывать"!.. Можно лишь развивать, преображать. Только что крупный, чистый, краткий дождь. Вчерашний сон: опять институт; будто бы мы съехались, чтобы быть снова вместе в аудиториях; и тут-то у меня две мысли: одна - какая радость, ведь теперь буду здесь, среди своих, совсем другим, смелее, общительнее; и вторая: в 47 лет за учебники - ведь это сон… - и что-то трагическое, трудное в душе. Лена Корсунская в этом сне. 3 июня 1982 г. Много всего было за эти дни: работа (начал - и понял, как идти дальше), прогулки, книги; полезные разговоры и встречи в Москве (директор "Сов. пис." и т. д.). Была встреча с Левушкой - три с лишним дня он у меня здесь. Но и недоволен собой: многовато выпил с редактором. 11 июня 1982 г., Селижарово Вчера - хороший, чистый день в Москве; сегодня - я уже в Селижарове. Как будто никогда и никуда и не уезжал со своей Заволжской набережной, и словно не было у меня иной жизни, только та, что шла здесь. Первая фраза повести может быть такой: "Жизнь Варвары Табунковой нечаянно и круто изменилась, сразу став такой страшной, обольстительной, жгуче интересной для оковецкого обывателя - после одной, на первый взгляд вполне обыкновенной, минуты". 15 июня 1982 г. За окном. Ефрем Антоныч, однорукий папин друг: Соловьи поют на берегу. Звонок Аркадия приятеля брата, в 5-ть утра Сереже: Опять, как и в прошлом году, поет по радио Собинов: серебристый, как бы ушедший от всего, поднявшийся надо всем голос: особое чувство грустной тревоги. 15 июня 1982 г. Вчерашний день в райкоме у Али Макаровой; вечером - у Толи Петрова,
одноклассника, долго, возвращался в 12-м часу ночи. Ужинали, пили
чай, говорили: интересно, много. Из рассказов Толи П.: Выступление Т. Петрова на суде с предложением выпить бутылку водки и посмотреть, опьянеет ли он. Невнятно говорящий, бормочущий судья: "Ты… ты что говоришь… Ты… Ты где находишься?!" Визит Парфеныча, на нем галифе и гимнастерка, подаренные Сережей:
до сих пор носит, как всю жизнь, военную форму. 3 июля 1982 г., Кишинев Обживаемся в новой квартире; начинаю работу; читаю; взялся за письма. В эти дни 25-ть лет назад - прощание с Ленинградом. 5 июля Сегодня решил идти домой, на новую квартиру, пешком: Комсомольской
улицей, той самой, которой ходил каждый день в 64-67 годах в "Молодежь
Молдавии" и обратно, из нищего нашего домика уходил, в него возвращался… 11 июля Начал писать повесть "Не сбылось". Трудно втягиваюсь в работу,
много всяких сомнений: то ли нужно писать, так ли?.. 13 июля Трудное, долгое размышление о Сереже. Все чаще думаю о нем и все с
большей заботой - это великая теперь забота. Очень хочется что-то настоящее, глубокое написать о нашей улице - и снова чтобы все соседи прочитали эту книгу. О детстве можно писать, лишь целиком уйдя, вернувшись в него, в те довоенные дни. Нужно полное отречение от себя нынешнего. 25 июля 1982 г., Воскресенье Последние дни приводил в порядок свою кладовку, переносил туда из разных углов квартиры папки с рукописями и т. д. Жалел - многое сжег при переезде: старые рукописи, отрывки, некоторые письма, черновики, тетради и т. д. Все теперь можно было бы разложить. Журнал "Москва" сообщил, что, по всей видимости, они напечатают мою "Счастливую". 28 июля 1982 г. Полдня вспоминал сложный, многообразный сон - без этого трудно было
бы приступить к работе, не приходило необходимое чувство свободы. 3 сентября 1984 г., Комарово Прекрасный день в Комарове: тихо, душисто, солнечно; часа полтора
после писания гулял до обеда, а после обеда - вдруг решил: поеду в
Шувалово! 6 сентября, вечер, Ленинград Мойка; Марсово поле; "ночлежка" наша студенческая - постоял
и у окон; заглянул во двор; прошел мимо входа в институт. Продлил путевку до 9 октября включительно. Очень милые люди весь день сегодня - в литфонде, в издательстве… Особенно - в литфонде две молодые женщины: так естественно и мило в московском литфонде не умеют вести себя. Тотчас мне все оформили, без лишнего слова, естественное желание помочь: пусть человек работает. 8 сентября Ленинград, на ногах: Мойка, канал Грибоедова, Крюков канал при слиянии
с Фонтанкой… Никольский собор (долго пробыл внутри: шла служба; мемориальная
доска внутри собора об освящении его в 1760 году, при Елизавете Петровне). 11 сентября Вчера был у Женьки - старого институтского товарища. В кресле: он
заполнил его все. Домашние штаны необъятной ширины, постаревшая Лера,
его жена, тиха и мила; дочь Аня в короткой юбочке из отцовской рубахи. Смерть Бориса Леонидовича Раскина - преподавал у нас зарубежную литературу.
Был, пожалуй, самым молодым лектором, читал суховато и твердо, но
это нравилось, за этим была мысль, благородная, сдержанная. Ночью проснулся: сдавило сердце. Как просто уходят люди: раз в десять
посильнее нажим - и все. 11 сентября Вечер. 12 сентября Вечер, дождь. Вспомнил вокзалы теперешние в Калинине, здесь, в Москве: битком набитые
залы ожидания, множество нищих, увечных (давно не видел столько калек),
главное же - истерзанных усталостью, дорогами, жаждой - или чрезмерным
питием - людей. Милиция все время кого-нибудь осторожно, бесшумно
изымала из толпы, и это вежливое выволакивание вяло-безжизненных тел
производило особенно тяжелое впечатление. 13 сентября Вечер. В эти дни иногда говорим с Виктором Андрониковичем Мануйловым - бывшим преподавателем нашего института. Мне еще 2 года назад казалось, что он почти не изменился за 30 лет. Теперь сильно усох, речь с заминкой, глаза омертвели, лишь иногда вдруг младенчески вспыхивают привычной голубизной. 81 год ему: явно у последней черты. Вадим Сергеевич Шефнер. Держится со всеми ровно; посмотришь на лицо - и тотчас видишь естественную доброжелательность. Такие люди одним своим присутствием действуют благотворно на всех. Нужно поговорить с ним все-таки - столько лет добро знакомы, а встречались раза три-четыре за все эти годы. Он, как и всегда на первом этаже. 14 сентября Полдня, до 3-х часов, в Ленинграде. 15 сентября Вечер. Разговор с Екатериной Павловной, женой Шефнера, прогулка с соседом по столу - литератором В.К. День истинно солнечный, теплый. 16 сентября Утро. 17 сентября 1984 г. Вчерашний день и вечер: снова Питер. Большой проспект Петроградской
стороны; у дома 14/2 (угол Красного Курсанта), где в квартире № 17
жила Нора Сергеева, двоюродная сестра (четвертое окно на третьем этаже,
слева от входа, узнал сразу, оно было открыто). О блокаде. 20 сентября Ночь. Утром долго ходил вдоль моря; оно отступило, вдоль берега - разнообразные груды камней. Дошел до Репина. Хорошо было идти незаметной узкой дорожкой и смотреть на море сквозь деревья. Знакомый Аба киношник - китаец говорит: "… "половые часы" - вместо напольные; "гробальные проблемы"; "что-то с памятником моим стало…" - стуча себя пальцем по голове. "Кто-то вам звонил вашим голосом…" Разговор с В.А. Мануйловым у него в комнате, затем у меня - в 34-й. Подарил мне свою книгу стихов: "Собрал все лучшее, что написал за жизнь". 30 сентября Приходили те слова в работе, которых долго ждешь - пусть писал совсем
немного. 1 октября Вчера с Е. Абом - на очень интересном спектакле в Выборгском дворце
культуры "Амилькар платит за все" или что-то в этом роде.
Совершенно удивительная актриса Светлана Мизери - не помню такого
впечатления давным-давно: ни малейшей фальши; главное - вкус, когда
глаза, жест, лицо, тело служат ей с величайшей и легчайшей готовностью;
в молодости, наверное, была неотразима по-женски. И сейчас хороша. Соседка Норы Зина о сыне: "Когда он женился - насколько был красивее снохи: миленький, живой такой, быстрый, а она серая и неприметная!.. Да он пьет - теперь она красивее, мой - образина". Завтра Левушке 24 года. Пусть он всегда будет счастлив. Хорошо помню 2-е октября 1960 года. В июле этого года было 50т лет женитьбы отца на маме (в 59 году бутылкой шампанского отметили 25-летие). 2 октября Послал Левушке телеграмму. Вечер, 7.35. 4 октября 1984 г., Комарово Немного работал ("Двое"); письма, поездка в Зеленогорск. Звонил в Кишинев и в "Советский писатель". Книга моих повестей должна вскоре выйти. Чудный золотой день. 7 октября 1984 г. Дождь льет как из ведра: вот таков прощальный день в Комарове. Пожалуй, это и к лучшему - буду сидеть, и смотреть, и писать. Последние строки в моей уже привычной комнатке № 24, на втором этаже (перешел из 34-й). Одни из последних слов Ф. Шиллера (уже в беспамятстве): "…Это
и есть ваше небо?" Вчера вышел из Гостиного Двора - покупал тетради - зашел в "Метрополь"; тридцать лет спустя после того вечера, когда с Марком и Б. Филипповым отмечали там моих девятнадцать лет. Больше там не был никогда. Память все сохранила точно и, к счастью, никакого разочарования - действительно великолепный зал, с сияющими колоннами (горели, несмотря на день, канделябры) с бронзовыми нимфами, с приподнятой эстрадой (как мы, выпив "Южного" ликера, демонстративно гулко хлопали молоденькой певичке!). 11 ноября, Кишинев Вчера хоронили поэта Петю Дудника. Каким пока ненадежным ощущает себя человек в мире - в любую минуту может оборваться его жизнь, и сразу вместе с ним рушатся тысячи планов и надежд. А мир будто и не замечает этого. 19 октября 1984 г., час дня Уже месяц дома. Каковы-то будут результаты, но, кажется, неплохо писалось. 21 ноября 1984 г. Письмо из журнала "Звезда" от П.П. Панина - приняты мои
рассказы "С трестой" и "На посиделки". 28 ноября 1984 г., 11 часов вечера В 16-17 лет, когда мысли были напряжены уже и устремлены к любви, вполне серьезно и осознанно думал: вот случись высшая любовь, да произойди все "до конца" в этой любви - и можно сразу же умереть, не страшно. Это было именно убеждение, именно серьезная была мысль. 29 ноября Читал воспоминания о Симонове. Сложное остается впечатление о нем:
недобрый часто - и приходящий на помощь товарищам; вечный работник
- и большой приспособленец (это стоит за многими строками, да известно
и так); человек, часто обижающий людей и очень ценивший дружбу. Много преимуществ у Москвы, вот хотя бы стенографистки: как, должно быть, интересно было бы попробовать работать хоть над чем-то чрезвычайно срочным со стенографисткой… Допустим - какой-то детективный сюжетец. Мозг мой, видимо, излучает сильнейшее электричество: до чего не дотронусь - отбрасывает руку - удар! Хоть не трогай кранов, настольных ламп и т.д. Сегодня впервые после весны слушал Баха, Бетховена (сюиту № 2, три квартета). Как сильно напомнила эта музыка март-апрель. Попробую опять писать под тишайшую музыку. Вспомнилось, как плечо в плечо с Алей Макаровой читали зимой - февраль1953 года - "Зимнюю сказку" Гейне в читальном зале. 18 декабря Зима в разгаре. Утром бегали с Ниной по стадиону; хорошо - снег, приятное чувство свежести, а в тоже время совсем не холодно, нечто святочное в этом утре было, тихое…. Еще один Новый год рядом. Завтра - 25 лет нашей с Ниной жизни. У нас есть Лева - это главное. Но ведь много и просто обыденно-доброго, теплого, близкого, только нашего было. Шла жизнь, всякое случалось, немало испытаний труднейших, вот хотя бы жизнь во времянке, холодной, маленькой пять с лишним лет. Расставанья, обиды взаимные… Однако больше пока было хорошего. 29 декабря Много ходил по Кишиневу. Сходил на Ботанику. Завернул на улицу Пловдива,
где жили мы двенадцать с лишним лет. Посаженные мной вишневые деревья,
абрикосы, черешня… - в пушистом снегу: выше иные второго этажа (побеги
винограда и т.д.). Все это выкапывал в ближайших сельских брошенных
уже тогда улицах: все сметалось там бульдозерами, город наступал.
Увидел знакомые лица соседей - отступил: это - уже прошлое, не хотелось
говорить и т. д. Старуха Бряхна тяжело протопала; ее дед, кажется,
умер, старик добрый, хороший, каждый день с утра - уже подпивший,
но вечно в работе. В мае 82-го года пришел ко мне, я собирал вещи
к переезду; предложил ему выпить, дал денег, сказал - возьми, дед,
бутылку коньяка - он принес четыре бутылки ужасного портвейна! Мне
стало худо от него: отрава. Старуха - выпивали у них, мы все кухонное
уже перевезли - трогательно ухаживала за мной, чем-то отпаивала, все
приговаривая: "У деда моего луженый желудок, любую отраву может
пить - хоть бы что… Во, гляди на него, смеется!" Вот уж эта старуха
- вечная труженица: пятеро детей, все то и дело к ней, варит-жарит,
охает, всегда на ногах - и никогда ни на что на жалуется!.. 30 декабря Встретил напротив Дома прессы А. Чуб-ко: наш "пан спортсмен" - объект непрерывных насмешек, в глаза и за глаза, в "Молодежи Молдавии". Он не обижался, или, может быть, только делал вид: улыбчиво-смирненький, готовый услужить, удружить, понимавший свою полную беспомощность в журналистике… - на фоне Паши Менюка, Валерки Майорова, Юры Грекова и других наших. Но вот теперь, после московской партшколы, главный редактор "Вечернего Кишинева". Раздался в плечах! Посуровело лицо! Тон - снисходительный: пытался и со мной так, но я его как-то неуловимо - самому понравилось - и тут же поставил на место: улыбочка, товарищеский говорок следом, "…пиши нам, все твое пойдет сразу" и прочее. Любопытны в этом смысле вообще судьбы молодежкинцев: трагическая изломанность, иногда и гибель - Паша Менюк - самых талантливых, и карьерное благополучие самых бездарных, изворотливых, хитрых - или же откровенных приспособленцев. В. Л-н - инструктор ЦК партии или помощник секретаря, что-то в этом роде; В. Аф-в - заместитель председателя комитета по печати; самым из них безобидным и даже неожиданно дружески, мило настроенным к былым коллегам оказался Ваня П-в - собкор теперешнего Всесоюзного телевидения… Есть еще примеры, да хватит: это все давно ушло. Кстати, у всех, у этих наших третьесортных ребят - диссертации! - вот ведь парадокс. В эти предновогодние дни много всяческих неожиданных встреч: у Балабанов
на улице Роз (сидели на кухне, прекрасный вид на парк в пушистом снегу),
Володя много рассказывал о своем молдавском послевоенном селе, как
был пастухом, всяческие истории, связанные с этим. В нем много и молдавского
народного всего, и уже от Нины многое перенял - сугубо русского человека. Очень талантлив, ярок Коля Есиненку. Помню, как однажды под 1983-й
год поссорились мы с Ниной из-за каких-то пустяков, я шел мимо дома,
где живет Николай, и как-то неожиданно постучал к нему в окошко. Он
- тут же выскочил и пригласил к себе. Они были с женой Антониной вдвоем;
тотчас посадили за стол, угостили, добро говорили и долго… Всегда
буду благодарен ему за этот вечер. Невысоконький, кипучий, вечно в
планах - издает книгу за книгой: стихи, проза…Кое-что на русском языке.
Я читал: прозу - "Колесо". Спросил у Жени Давид, она хорошо
знает его творчество: как на молдавском? Говорит: неплохо, но слишком
торопится Николай, это ему сильно мешает - многое не прописано, сделано
наспех. 31 декабря, утро Дома не сидится: после утреннего писания ненадолго опять ушел в город - Нина на работе уже. Завернул в издательство, в громадный высокий дом, где мне работать не довелось. Сдал повесть о детстве и небольшой роман о первых послевоенных днях, которым очень недоволен: но все-таки решил дать его. Наверное, ошибка. Увидел меня Д., говорит: "Сходил бы ты в ЦК, к Смирнову, он тебя знает, да и земляк твой, что ему стоит сказать о твоем двухтомнике: готово! Никто и не пикнет!" Суть в том, что теперь вершитель всего здесь - второй секретарь ЦК - мой земляк - тверяк. Думаю, он действительно знает меня еще по калининским публикациям, а намеченная моя большая книга к 50-летию - "прикрыта" Комитетом: "Н-в в Москве выйдет с большой книгой, да еще и у нас здесь!" Однажды был случай поговорить со Смирновым у нас в Союзе, но что-то остановило меня, хотя встретились глазами, и в своем выступлении, не упоминая имени, он явно имел ввиду меня. И вот - сидел и мучился: идти - не идти?.. Почти уверен: Смирнов позвонил бы в Комитет. И - действительно все тут же завертелось бы. Уже поднялся в ЦК на этаж секретарский - ковры, тишь, благодать…Дошел до кабинета второго, там никого; секретарша… Ну, вперед! Ан нет - повернулся и ушел. И - доволен теперь. Из издательства вечером позвонили: утвердил комитет книгу - но обычную, так, рядовую. Ну и бог с ними. Смирнов, кстати, когда выступал у нас, то и дело очень жаловался на перегруженность, что мало спит, не может без таблеток… - и действительно, вынимал из кармана какие-то таблетки и глотал их. Конечно, в этом и кокетство: однако в Молдавии дела ужасно и впрямь обстоят Проходил мимо того места, где стояла когда-то столовая ЦК партии
- нам тоже выделялось несколько пропусков. Кормили очень вкусно, дешево,
в нашей половине, где в основном обедали газетчики партийных газет
и мы несколько человек, все было очень по-домашнему - цековские за
стеной, но кое-кто и с нами. Обе официантки, невысокая Ирина и повыше
Тамара, всех знали и были очень милы, особенно Тамара. Придет наша
компания: готово, все подано! Как-то из "Советской Молдавии"
коллеги разворчались - "…не по рангу, надо сначала нам",
но не обидно, скорее понарошку. Так вот, ровно двадцать лет назад
Паша Менюк, Юра Греков, и я встретили здесь втроем - предварительно,
по слову П.М., 1965 год: к обеду всегда можно было брать коньяк, водку,
вино. Выпили так товарищески, так добро как-то… - как редко случается:
памятно. 30 августа 1985 г. Сегодня - "Советский писатель". Завтра в десять часов утра мне - 50 лет (пятьдесят!). 31 августа 1985 г. Встал рано. Вспомнил, что в годы работы в районной газете в Селижарове
обязательно поднимался утром в 5.30, в шесть и шел в редакцию писать.
Утро; небо за окном; дорога. 2 сентября 1985 г. Все эти четыре дня ушли на "Однокашников". Прогулка по улице К. Маркса. Упал зеленый желудь почти на голову. Посмотрел вверх: ведь это же мой дуб на углу Садового переулка! Было прошел уже мимо - так он напомнил о себе! Вспомнилась Мельникова, в которую был влюблен Э. Голубев: вижу как живую, когда ей вручали аттестат после 7-го класса. Где она? Смена запахов: глухой лес - один, сумеречно-густой, сильно, но как бы выделенно из всего мира останавливающий тебя; солнце - веселый, разреженный запах - на большой поляне. 3 сентября 1985 г. Одна талантливая страница настоящего писателя - с музыкой, с настроением, когда все захватывает тебя - важнее всяческих званий, орденов, должностей и прочее. В эти дни опять проснулись все надежды, и опять вера в будущее, в
жизнь - впервые в этом году. Сдал в "Советский писатель" после доработки "Однокашников"
- после 5 дней усердного и, кажется, успешного труда; роман и мне
самому показался состоявшимся по сути своей: в главном. Утренний туман; бег, мысли. 16 сентября 1985 г., утро В Селижарове. Разговор с первым секретарем райкома Н.Ф. Федичевым: товарищеский, непринужденно-добрый, как мне показалось. 20 сентября, поздний вечер Каждый вечер смотрю на звездное небо: какие острые, ясные звезды, как они чисто взблескивают, мигают между ветвей высочайших берез. 21 сентября, 8 часов вечера Итак, вот что во время часовой прогулки по тропинкам Переделкинского леса вдруг решил: назову роман "Десятый класс". Подтяну к нему все: наша семья, одноклассники - Ира Ефремова, Володя Синявский, Эдик Голубев. 23 сентября, вечер Вчера в Москве сильный дождь, шел - и тут подходит девушка лет 23-х,
высокая, с зонтиком, говорит - держите. Я беру зонтик, поднимаю над
нашими головами, она тут же совершенно естественно берет меня под
ручку, и довольно долго идем рядом. 26 сентября 1985 года, вечер Утром рано разбудил Саша Ероховец, с которым познакомились в 1979
году в Шушенском: едет в Белоруссию, в командировку. Лег я поздно,
читал долго, но был очень рад. Хорошо говорили; затем я поехал с ним
в Москву. Взял билет в Селижарово; помог ему с гостиницей, посмотрел
наконец российский Союз - кажется, бывший особняк Трубецких. Хорош,
удобен, красив. У нас вчера по телевидению: "15-летний ребенок", говорил милиционер следом - … "15-летний бандит", т.е. уже взрослый "смутьян". 27 сентября 1985 г., поздний вечер Вот уже и подступила настоящая осень - пятидесятая моя осень. Долгий разговор со старухой Таратутой: о Платонове, Паустовском… Войнич, Фраермане… Много любопытного. В Селижарове был 4 дня: 30 сентября - 3 октября. Встречи, дороги,
улицы, множество разнообразнейших впечатлений. У А. Н. Никитина. С Алексеем Никитичем в цехах льнозавода (впервые после 50-го года). Умер Толя Дробешка. Сколько в школе связано с ним! (1945-1947 гг.) На кладбище с Алексеем Никитичем. Алексей Никитич о своей жене Нине Павловне: "Я ее безумно любил…". И тут же рассказы о женщинах, с которыми было. Их деревни разделял один километр: Красиково и Подпятково. Всхолмление за железнодорожным полотном справа - какая красота, ровность, особая твердость рисунка. Как любил эти места в детстве - и в шестидесятом году, когда мы с Ниной жили в Соловьеве. Бывший первый секретарь обкома П.А. Леонов (из рассказов Ю.Б.): его
сняли. И - история с квартплатой - пришлось выложить 3600 рублей.
Не платил! Считал лишним - зачем? Повариха, отказавшаяся готовить
ему; шоферы, не ставшие вносить вещи в его московскую квартиру. 11 октября Очень мне жаль высокой, памятной с 45 года трубы нашего льнозавода:
сняли ее, теперь поднимается над котельной широкая и короткая. Сережа говорил, что так "прижимисто" и "только в свое"
(его слова), как живет один его приятель - жить нельзя. Романы Диккенса все вместе - жизнь, которая объединяет всех, и уже ничто не страшно отдельному герою: он был, он есть, т.е. отдельному человеку. Великая объединяющая сила искусства. Из разговоров: 19 октября, Кишинев Никитич пишет: 22 октября Трехногий кот. Встречаю его частенько вечерами. Крепыш, размеренно идущий: видимо инвалид войны. Взгляд встречной девушки - человек совершенно раскрыт, вся душа видна: доверчивость, вопрос к жизни - что же ты несешь мне, как встретишь, чем?.. Так и начать роман: "…Нельзя рассказать о чем-то отдельном, тут было все: улицы, деревья, небо, реки, дома и люди…" - очень резко, образно, с точнейшими деталями. Председатель колхоза, спрятавший под собачьей будкой 51 тысячу рублей. Нашли (рассказ П.). 26 октября Долгая вечерняя прогулка; холодно, бодро; летят листья. Тело с радостью отдается этому бодрящему осеннему холоду. Продумал почти весь роман "Заколдованный круг" - и начал. Рассказал свою историю заместитель редактора из Дрокии: оставил первую
жену ("не понимала, не любила"), прилепился к другой женщине. 28 октября Письмо от Алексея Никитича Никитина: 30 октября, утро Вчера поздним вечером - такой же приступ головной боли, как весной
прошлого года; на минуту подумал - конец. Но терапия моя не совсем удалась: утром все повторилось, потом вечером
- особенно. Не выдержал: выпил вина, чтобы хоть как-то отключить мозг,
дать ему отдых. Затем уехал в Резину, к В. Ткачеву. 5 января 1986 г. Пишу "Начало века", многим недоволен, но дело идет; теперь нужно все постепенно углубить, чтобы была многослойность повествования. Из черногрязского: Дед Вася Колобок сидит с приятелями, выпивает; прилетают под окно
две пичуги, начинают свое: "Чьи вы, чьи вы?.." Клавдия Васильевна Клевцова рассказала: 22 января 1986 г. Нужно было найти одну фразу в "Цвете полдня", и прочитал
три страницы. 1 февраля 1986 г. Последний месяц зимы. 15 февраля Три-четыре часа в день трачу на то, чтобы привести себя в спокойное
состояние, настроить дух, мысли - на работу. Плохо; нельзя так растрачивать
время. 23 марта "Неужели мне действительно 50 лет?" - вдруг утром подумал - и просто ужаснулся: от неожиданности не поверил. Читаю стихи Бунина. Он очень однообразен в сути своей поэзии - и холоден. Много находок, но все-таки везде этот холод: не слышно, не видно близкого сердца. 24 марта 1986 г. Побаливает грудь после падения на ледяной выступ в начале февраля. А тогда вообще решил, что внутри все разорвано и разбито, не мог дышать и еле бегал по утрам, но, тем не менее, в поликлинику не ходил. Ну вот: сегодня закончил роман "В начале века". Примерно двадцать четыре печатных листа - хотел тридцать пять, и даже думал о сорока, в двух томах. Но слишком велик риск уйти - от незнания живых деталей - в голую беллетристику. 25 марта, воскресенье, раннее утро Еще из черногрязского. В. Каюров, пяти лет, возвращается с дедом с базара (дед - мамин крестный). Дуня Лебедева (мать Славки Шурыги) принесет с Песочни воды, поставит
самовар, а потом не устает всем говорить: 30 марта Пушкинское: "Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать" (Плетневу, 9 сентября 1930года) Из черновиков к "Евгению Онегину": Пушкин о жизни сказал то, что могли бы сказать мы все: Пушкин в 26 году (ноябрь?) делал предложение родственнице, С.Ф. Пушкиной, одновременно увлекся А.А. Римской-Корсаковой. Пушкин любил "…душу освежить, Бывалой жизнию пожить". III отделение после 14 декабря 1925 года порой жаловалось на слишком многочисленных доносчиков: не успевало читать доносы. Впервые слово "нигилизм" употребил Надеждин в конце 20-х годов. Управляющий отделением А.П. Мордвинов был в 1839 году уволен "за
неблагонадежность". Его сын привлекался по делу петрашевцев,
был сотрудником Герцена. 2 апреля 1986 г.,10.30 вечера, Ялта Вот и опять в Ялте: все почти родное по чувству. Тринадцать лет назад - впервые здесь. Море и горы; Алушта - подумал о Сергееве-Ценском, о "Вале", лучшем его романе. Сухая земля, сухие серые кусты и деревья, виноградники, горы - все это, все-все, почти мгновенно преобразится, как всегда здесь бывает в апреле. Поэтому это серое принимается как естественно-переходное состояние. Итак, первая ночь в Ялте. Буду читать Гессе - "Последнее лето Клингзора". Жалею, что не взял "Арманс" Стендаля. 3 апреля, день Утром - то же впечатление, что пять лет назад: справа горы на фоне утреннего неба, с резкой грубостью не вполне надежных театральных декораций, которые вот-вот начнут подрагивать, коробиться, двигаться… Слева - гладко-золотое море, с безмерно далекой перспективой, кажется, по нему без всякой фантастики можно катиться и катиться, переворачиваясь то лицом вниз, то вверх, безумно радуясь жизни. Зашел высоко на ближайшую гору - а на спуске пробирался сквозь еле слышный, тонкий дух первого, горьковатого цветения всего живого. Около часа купался в бассейне. Потом в парикмахерской. Парикмахерша стрижет, бреет (сломалась электробритва) - и близко улыбается, наклоняясь, хорошо и просто говорит; сын ее лет четырех до неправдоподобия похож на нее (ей - лет двадцать пять). Бодрый сон и страшное сновидение: о таком лучше не записывать. А теперь - стакан чая и за работу. 4 апреля Читаю "Записки туриста" Стендаля. Наш Таманцев - автор примечаний. Он принимал у меня, как и тоже покойный уже Б. Л. Раскин - и сказал: "Вы очень хорошо отвечали. Что, любите литературу - или хорошо подготовились? Кажется - любите…". Говорил иронично-спокойно, без улыбки. Отравился в 61-м, кажется, году из-за любви к Майе Фетисовой нашей, писали мне. А может - разочарование жизнью, судьбой? Это вернее. Вот две опасности: По утрам, вечерам меня тянет в парк над морем, далеко, где были счастливые часы прогулок ровно тринадцать лет назад. Именно там многое продумал, решил. 5 апреля, поздний вечер Как и в 73-м, 81-м, 84-м годах стоял на пятачке своем над самым морем:
вблизи голубое, подальше добавилось розовой краски, еще дальше - зеленое,
и, наконец, дальше, туманно-серебристое мерцание. 7 апреля, поздний вечер Вчера вечером вышел на свой балкон: везде звезды, слева, справа, внизу, над морем, и высоко вверху, светят сквозь кроны платанов, кустов, кипарисов… На горами посверкивают. Это ошеломило меня просто по-детски, и я стал всматриваться в самые яркие звезды. Это продолжалось не менее часа и совершенно захватило меня! Не впервые ли я увидел, после детства, как горят, переливаются разноцветно эти ночные звезды, и какие они все разные, и какие живые, беспокойные, не омертвело-недвижные, но на твоих глазах продолжающие свою вечно манящую человека таинственную жизнь. Безмерная красота - и в то же время счастливая обыкновенность. Стендаль в "Записках туриста" говорит об активно-устремленном процветании Франции при Луи-Филиппе: везде строят, прокладывают дороги и прочее. Не было войн! Происходило накопление, а деньги включались тут же в дело, явились здоровые поколения. Луи-Филипп в этом смысле куда значительнее Наполеона - он не уничтожил шесть миллионов людей. 9 апреля 1986 г. Отослал в Кишинев машинистке В. Козловской "Исцеление". Утренний подъем к "дому купца". Куда впервые сводил меня Михаил Дудин в апреле 1973 года. Прошел сейчас мимо моей 12-ой комнаты на первом этаже: 13 лет назад, апрель 1973 года. Счастливый месяц: работа над "Красным Городком". Жизнь такой ясной, чистой казалась мне, полной надежд сбывающихся, когда после работы ходил над морем. Это было как во сне, и до сих пор сердце отмечает тогдашний каждый шаг. Заветные тропы, дороги, парки… Роман настоящий включает сложнейшую структуру жизни, все многообразие ее, и тут нельзя бояться отхода в сторону от прямого сюжета, вообще отступлений, рассуждений (что бы ни говорили критики - верить себе, своему чутью!), заключений, версий, и прочее… Жизнь, работа, постель, сказка, фантазия, сон, письмо, дневник, представление о человеке - и портрет его истинного, и при всем том - следование плану, главной мысли. "Блатные" теперь в народном понимании - высокопоставленные. - Кто там живет? - Там? Блатные: работники Моссовета (об одном из санаториев). 14 апреля Палатка над морем, четыре студентки написали на ней из озорства: "Гарем". К ним хлынули мужчины. А они - чистейшие, по лицу и повадкам видно. Прибежала к ним подруга из Мисхора, из отдельного номера престижного санатория - и с восторгом осталась совсем, лишь в обед вспоминала: "А у нас в Мисхоре сейчас суп с клецками подают…" - и вздыхала, но весело (рассказывала за столом писательница Вера … - забыл отчество). Ночная тропинка; город в огнях; звезды; одиночество. 15 апреля, утро Лермонтов для меня был в юности выше всех - его мужественная категоричность
мыслей и чувств и могущественный талант значили больше, чем стихи
Пушкина, проза Толстого. Как горели, вспыхивали вчера звезды над головой и как их было много - где-то над морем они казались такими одинокими, живущими словно в вечной тоске. Сегодня утром море гладко-сизое, лишь в самой дали чуть подергивается, морщится, призывно манит взгляд. Стихотворение гимназиста А. Красновского (?) памяти Пушкина распространилось
ранее Лермонтовского и заучивалось, читалось даже в Москве: 18 апреля, поздний вечер Как хорошо ходил сегодня утром в нашем маленьком парке! - отрадно, немного печально, одиноко, и как пахло расцветающей весной… Лицо молодой женщины в испанском фильме "Прошлое было ошибкой" сегодня: несоответствие времени - и сути изображаемого, оно было слишком современно, само это лицо. 19 апреля Явно недобрая старуха, с грубо-жестким лицом бывалой и тертой бабы - "почетный милиционер": была сегодня в доме творчества у кого-то. Встречаю по утрам, во время бега, старика - лет 62-х, с удивительно
характерным лицом - сразу различил в нем парня лет 20-ти военных лет:
резко-нарезные, грубовато-волевые черты, теперь они стали чертами
старого солдата. Особенно характерны треугольные голубые глаза в морщинках
и усы сивые, небольшие. Лицо истинно родное всеми чертами, оно как
бы всегда было рядом со мной волей времени, судеб наших поколений:
моего мальчишеского времен войны, его лет на десять постарше - уже
воевавшего… 20 апреля, вечер Думаю над письмом Шурки Енотовой из "Лихолетья", которое пишу сейчас: надо найти слова поточнее. Шурка пишет Сереже Першину, после десятилетней разлуки, получив весточку от него, и он читает это письмо, вспоминая их молодость. "…Я слышала, что плачут люди без слез, но вот испытала сама этот плач сухой. Плакала целый день, плакала ночь, и никто не видел моих слез, не слышал моего рыдания, ни дети, ни муж." (У нас тут отдыхают шахтерки, одни и с мужьями, во время обеда много говорят, кое-что беру из их разговоров.) "Муж попал в тяжелейшую аварию на шахте, год был прикован к
постели, я хлопотала около него, забыла, простила все грубости его
(вчера одна шахтерка рассказывала другой). …Никого у меня нет, кроме
него, и не было. Оказывается, для верности любовь не обязательна.
И дальше намерена жить так же". 21 апреля 1986 г., 11 часов вечера Все утро - сильнейший дождь, тем не менее сбегал на набережную, бросил
письма на главпочтамте, пробежался над морем - хорошее чувство, хотя
весь вымок! Все мои "прогулочные интересы" сосредоточиваются теперь в нашем маленьком парке - здесь нахожу уют, какую-то милую ясность; а как привык смотреть сквозь кроны каштанов, кедра старого на вечерние звезды! Вечером перед программой "Время" гулял - и вдруг такая сильная тоска по дому, по Нине с Левушкой: какая-то светлая, охватившая всего грусть. 23 апреля В этот приезд - не хотелось ни с кем говорить, ходить и т.д. - лишь иногда с Поженяном на ходу немного: работа занимает все мысли. 27 апреля, вечер Завтра уезжаю. Прекрасный день - солнце, пахнет морем; гулял и до
обеда и после - сегодня не писал (вчера закончил рассказ "Красавицы"). Откуда вы знаете, А.П., чего ей "…хотелось ….?" - вопрос к Чехову: надоедает ужасно беллетристика. Без лирики истинной нет искусства - святая правда. Продолжал читать серенький том Чехова - рассказы. То - надоело… То
вдруг - какие неожиданные слова, все и страстно, и как-то… совершенно
необычно! Даже не верится! Посмотрел - перепутал тома: тоже серенький
Достоевский! И открыл его на повести "Елка и свадьба". В
27 лет написал! 29 апреля 1986 г., вечер, Кишинев Вчера прилетел домой. Кажется, все хорошо; сильно раздражает лишь, что впереди четыре дня праздников. Все решительнее не люблю никаких праздников, кроме Нового года, Рождества, Пасхи. 6 мая 1986 г., утро В праздники хоть понемногу, но писал каждый день, а посему - хорошее чувство после них (одну-две-три странички). Смерть Миши Г. Лучший мой товарищ в "Молодежи Молдавии":
искренне и прямо дружили с ним с осени 1964 года. Много поездили с
ним по Молдавии вдвоем. Несколько поездок - очень памятных. Особенно
почему-то вспоминается долгий разговор в уютном уголке ресторана вУнгенах,
осенью, уже поздней, 1964 года. Были вдвоем, к нам то и дело подходила,
улыбаясь, очень красивая официантка и спрашивала: "Мальчики,
больше ничего не нужно?" А Миша только повторял: "Нет, ты
только посмотри - откуда такое диво здесь, в Унгенах?" А говорили
мы в тот вечер о "Председателе" - именно там, в Унгенах,
посмотрели его, фильм только вышел - и обо всем в жизни. Нам было
по 29 лет. Говорил в забытьи каком-то над его могилой. 10 мая, вечер Неожиданно очень и очень трудные дни: не только душевно, но и физически. 6 мая похороны Миши, затем, на следующий день, умерла Ада Григорьевна Лисовицкая, мой редактор бывший - ощутимо тягостно для всего тела, для всех его нервных центров - и сердца и мозга. Опять говорил на кладбище - можно бы лучше, но сказал то, что сразу казалось главным. Пять дней не мог работать: все думал о Мише, вспоминал и Аду Григорьевну - с ней тоже многое связано. И сердце, и мозг трудно успокаиваются. Постараться реже - если не близкие друзья - участвовать в похоронах. Сегодняшний сон: приехал в Улан-Удэ, иду с двумя чемоданами в гостиницу - и так резко все, ясно, отчетливейше: на душе свободно, уверенно. Думаю - приду сейчас в гостиницу "Байкал", попрошу отдельный номер, и буду спокойно и много работать. Вот это чувство уверенности, здоровья и ровного спокойствия - прежде всего и осталось от сна. У Левушки гостил университетский друг, Миша-бригадир. Очень милый и по-деревенски, видимо, рано повзрослевший парень: видно по умным глазам и всему поведению. 21 мая, утро Я так для себя разделяю даже хороших писателей: есть или нет в них
налет неуверенности, неловкости (недостаточного проникновения, искуса)
в слове. Вчера днем лег на 15 минут, слышу (во сне) - телефон, беру трубку:
голос Горького, с его интонациями, тембром (как на известной пластинке),
но и налет деревенско-селижаровской напевности: "Вам писать нужно
мно-о-го… и до-о-олго жить, - протянул он. - Вы, зна-а-ете, все-е
м-о-жете… Все-е-е…- протянул он, - и после долгого перерыва повторил
трижды: "Пишите, пишите… пишите…" 1 июня 1986 года, утро Все-таки, кажется, сказались занятия бегом, зарядка - вчера ночью сильная температура, и вдруг к утру будто стало само собою проходить. А сейчас - приятная легкая слабость, когда можно дать себе послабление и вместо работы читать "Блеск и нищету куртизанок", думать над повестью "Колька Посошков и другие" (детство, война, давно хочу ее написать) - да ходить по комнате, вспоминать одно, другое… Хорошо! Коридоры института… Книги в руках… размышления туманные (первое чтение "Куртизанок", 1955 год, весна, вечер: дореволюционное издание). 3 июня, утро Прощать - и не прощать: люди - друг для друга; злобность иной "принципиальной" головы - и доброта "непринципиального" прощения, меняющего человека к лучшему… Учитель, конечно, гораздо больше значит для людей - настоящий и даже просто хороший, без особо выдающихся качеств - чем любой, кроме гениального, но разве они были в политике? - политический деятель. "Прокурор республики", выступающий отвратительно, нечетко, безграмотно, ничего не понимающий - что хорошо, что плохо - тот же, что и в 65-м, 80-м годах. Лицо А. Симан-го, фотокора - от яркой здоровой румяности молодости - к тусклой багровости теперь. Быстро! - за двадцать лет. 5 июня, утро Когда-то, в студенческие годы, иные отступления у Бальзака пропускались, а теперь их-то и ловлю в первую очередь! Это великие прорывы мысли, чувства - суть у любого художника, а читают их единицы… Какой страшный протест все эти бумажки - паспорта, удостоверения,
билеты… и прочее, и прочее - вызывают. Важнее всего сейчас - та неприметная, все определяющая работа в деревне, маленьком городе, где нужны лучшие и скромнейшие люди... Вместе с Брежневым - волна ужасающего провинциализма в общественной жизни, в политике, в отношениях между людьми в свое время поднялась - и все еще не спала. Бесстыдная, животно-вожделеющая толпа, которая кажется сплошь пьяной, пляшет и вопит: "Нет-нет-нет-нет, мы хотим сегодня…" Воскресенье, вблизи парка под оркестр. Хочется не только писать, но и переписывать, не жалея времени - снова, снова, снова… Только теперь это пришло так сильно. 7 июня 1986 г. Итак, через два дня я улетаю в Москву, затем оттуда дальше - Селижарово
и Красный Городок. Древние римляне письма писали друг другу на деревянных дощечках, чернилами. Очень любопытные тексты! - "Лампедика, жена моя…" - и т.д. В Селижарове писать буду с утра, не более двух часов, остальное время - разговоры, записи, ближние деревни… Короче, люди, дороги, деревни, Песочня и Волга. Женщины, которые умеют почти наслаждаясь заниматься домашним делом - троих таких знал; они не обязательно лучшие, но что-то в них есть такое, что это "домашнее" - еда, вообще приготовление пищи, все домашние обстоятельства, обязанности - не обременительны, не ненавистны для них, а в удовольствие. В третий раз - с новым ощущением - перечитываю "Бальзака"
Стефана Цвейга. Но какая гигантская работоспособность! Такой не было
ни у кого из писателей. 17 сентября, поздний вечер, Кишинев Окончательно уверился: нужен жесткий, неукоснительно соблюдаемый порядок дня: твердость в этом. Иначе ничего намеченного не сделаешь. О Блоке: он мучительно размышлял об искусстве и год от году точнее писал о нем. Это - вечная тема любого настоящего писателя. Когда вспыхивают какие-то мучительно близкие образы и начинается "переработка" их в плоть уже литературную - мозг как-то странно туманится, в этом много тоски и в тоже время нежности: почти до саморастворения в этом ощущении. Нужно чаще, решительнее и естественнее "выходить из себя", то есть свежее, вольнее слышать и видеть окружающий мир, а не отдаваться почти целиком внутренним видениям и голосам. Предельная грусть вдруг охватывает - вернее, захватывает - всего. Странно напряженные и чем-то действенные минуты духовной жизни. Думал часто в эти дни об одноклассниках послевоенных - какое это
было родство и добрая простота у всех почти, и как им благодарен,
что был рядом с ними. 21 сентября, поздний вечер Сон: шел берегом реки, затем решил на противоположный берег, подошел к воде - и легко, еле касаясь босыми подошвами воды, пошел через реку, недоумевая лишь - отчего это представляется людям делом сложным?.. В искусстве едва ли не главное - одухотворенность жизни. 23 сентября, день Поссорились с Ниной из-за пустяков, тяжело, грустно, сильно заболело
сердце (в Селижарове - лишь один раз за два месяца, после кладбища),
и подумал я вдруг: уехать бы жить-доживать в Красный Городок, да попросить
себе наш уцелевший домик, где жили всю войну. 27 сентября 1986 г. Два дня в Унгенах и Скулянах - поезд, гостиница, автобус, Скуляны,
граница, сельские становья, улицы, затем все это в обратном порядке. Сейчас сидел у окна на кухне, простуженный после вчерашнего ночного
злого холода. И эти два часа оказались очень счастливыми: то одно
отзывалось в душе, то другое. Я ничего не записывал в Унгенах и Скулянах, посчитав это излишним: был просто энергичен, ездил, ходил, говорил, спрашивал, тут и Пушкинское, и события сороковых годов. Свое слово, настоящее как бы выстреливается иногда, и это и для самого неожиданно. 1 октября У меня совершенно здоровое сердце: установили вчера врачи, и сам ощущаю. Но малейшая обида осязаемо ударяет по нему. Сразу боль. Не допускать этого! 7 октября Его голова думает, мыслит, яснее и проще "образованного", и мысль его вещественнее, более земная, в ней все основано на истинно нужном человеку, и это земное на деле оборачивается самым духовным, святым. Мне люди делали больше хорошего, чем плохого, и почти все, кого знал и знаю - лучше меня. Так было с детства. О некоторых писательских судьбах. Вот Ю. Бондарев. Он хорошо пишет, но прочитал - и не помнишь характеров, нет судеб, нет героев, которые бы захватывали. Разве один Княжко остался в душе. Мы в провинции все-таки ближе к жизни. 18 октября, утро С детства чувство: все могу. Захочу - изобрету, великое что-то, захочу
- стану полководцем, или революционером (только не ученым - такого
желания не было). Захочу - скажу что-то такое, что услышит весь мир
и, прислушавшись, остановит войны, установит везде справедливость. Боря Каширин на лавочке родного дома: "Добрел-таки… теперь не страшно и помереть" (был сильно пьян). 19 октября, день Мое окно - в мокрых потеках (второй день дождь); виноградные листья, огромные и очень зеленые, наполовину как бы из света, облагораживают пасмурное небо, расцвечивают его. Как хорошо смотреть на это осеннее, в виноградных листьях окно - и думать о своем! Селижаровский район, как его сейчас представляю себе - это целое государство. Старые школы и старые больницы (исчезающие на глазах) старейшие поселения типа Б. Коши, крохотные прекрасные деревни в полях, другие - в глухих лесах (Холм), третьи - на сухих высоких взгорьях, реки и речки, озера, предания, люди и память. Читал рассказы К. Паустовского (после очень долгого перерыва). Мне он был близок много лет. А сейчас понял все-таки некую искусственность его - даже и не творчества, а скорее натуры: хотя бы этот поиск "жизни". Жизнь - ее не ищут (в этом что-то неприятно-искусственное есть). Она - в тебе - вокруг тебя там, где ты есть. Но некая сила в Паустовском все-таки вытолкнула его из ряда второстепенных писателей: целые десятилетия он был в центре духовной жизни страны. Московские "хвататели" в литературе (ужасающе бездарные, типа какого-то Горбачева "Белых вод") не понимают, что все их хватательные усилия лишь обнажают их суть - со временем это будет особенно заметно. 20 октября О любви: она, настоящая, выбивает немедленно из души всю пошлость. Когда она есть, все просто физическое и случайное невозможно: возникает святое притяжение душ и тел, помыслов и поступков. Тайны действительно есть в жизни, на каждом шагу, и придумывать не нужно: нужно лишь уметь связать совершенно естественно тайну - и явь сугубо видимого. В апреле 1958 года, перед моим отъездом из Улан-Удэ, Марк отдал мне
очень большую папку моих писем ему - от 18 до 22 лет они писались,
с первого курса до конца сентября 1957 года: "Я их возил везде
с собой, они настоящие, но мне их негде хранить, возьми…" 22 октября Отец звал нас с Сережей всю жизнь - Геничка и Сержик. Только теперь я понял, как это было добро, хорошо: всю жизнь так, даже когда нам было далеко за тридцать, за сорок. Из вчерашних рассказов Нины Клевцовой - Балабан: День "жадной жизни": почему-то все делалось взахлеб: писал… Ел… Бегал… Читал… 25 октября, вечер Утром раскрыл карту Селижаровского района - и не отрывался от нее
часа два. Встали наяву деревни, дороги, реки… Никогда так живо, остро
не ощущал родства с ними - со всем, что там, вдали. Буду каждое лето
ходить и ездить на велосипеде двумя-тремя маршрутами: избирая, планируя
маршруты. Лет на десять хватит. 30 октября 1986 г., вечер Персональный клозет ректора института искусств с ключом! 31 октября, вечер С детства всю жизнь меня сопровождает несколько снов, и один из самых
постоянных: у Цны есть ответвление, где-то перед Евановом, и там целый
мир, совершенно отдельный - дома, плотинка, церковь, узнаю, например,
старика-предсказателя (конца войны - такой старик был на лесозаготовках,
он любил поговорить с мамой). Вчера приснилось, что церковь (из снов
моих) отреставрировали, и мы со стариком-предсказателем осматриваем
ее. Еще сегодняшний сон: Волга и Песочня вспучились страшным наводнением, и я стою под бешеным ветром, ухватившись за случайный забор: вот-вот меня швырнет в эту стихию. Но ничуть не боюсь: родные воды спасут!.. С этим чувством проснулся. Приснилась также моя книга, которой никогда не было: читаю ее и удивляюсь: как хорошо. Читаю Писемского - после долгого (семь лет) перерыва: "Старческий
грех" и другие. Вот одно из моих мечтаний: на старости лет (если все будет хорошо) иметь возможность принимать каждый вечер гостей: говорить, читать… гулять… пить чай… Опять говорить….Неужели - неосуществимо?.. 15 ноября Интересный старик на вахте в музее: тип уклончивого старого, натерпевшегося за свою жизнь русского интеллигента; разговор с ним. 26 ноября Проводил Левушку в Москву; оттуда он едет в Иваново, в международный молодежный лагерь. 28 ноября Телеграмма от Левы: уже в Иванове, доехал хорошо. Спокойно на душе.
Прочитал два рассказа из своей давней книжки. Оказывается, это хорошо, и, ей богу, нечего стыдиться - даже есть очень сильные абзацы, когда язык, мысль, переплетаясь, создают вдруг одухотворенный, поднимающий тебя образ. Это, кажется мне, и есть искусство. Слава Богу, читал как не свое, со стороны - поэтому не ошибаюсь; многого уже не помню, искренне удивлялся подробностям. 1 декабря, утро Всю мою жизнь, я, в сущности, не думал о здоровье: все представлялось,
верилось, виделось, что есть гораздо более важное - работа и т.д. Одноклассница, Люба Русакова, прислала фотографию со встречи выпускников: тени… тени… Нет тех нас, кого знал по школе - другие люди; тех нет - и печаль такая, что горем можно назвать: плач. Что делает жизнь с людьми! Два дня размышлений, выводов, мучительных, но и таких плодотворных… 14 мая 1988 г., Кишинев Бегал недолго в долинке: чистейший, мягко-теплый, густо замешанный на разнообразных весенних запахах воздух. Вернувшись домой, отправил в "Молодую гвардию" свой "Хутор". Посмотрим, что из этого выйдет. 19 мая, день Приехал в Калинин вчерашним вечером: договорился с П. Проскуриным о месячной командировке. Проскурин - сильно изменился: неподвижно-бледное лицо с застывшими неулыбчивыми глазами человека, очень озабоченного производимым впечатлением, нечто от "классика". Говорил со мной хорошо, товарищески. Хотя и не подал вида - или действительно забыл? - что мы знакомы; но это-то обычная смешная манера некоторых ставших известными литераторов. 29 июня 1988 г., день, Селижарово Вчера холодным вечером долго говорили с Женей Мозгалиным о нашей довоенной
улице. Это было нам обоим так приятно, что и не заметили, как прошел
час, второй… Был в Калинине у Юры Б. Он посвежел, помолодел, но в глазах есть и тоска: раздумье, с оглядкой на прошлое? Ужасное, если подумать, дело - оставить старую родную семью - и начинать все сначала, в полном неведении: что же дальше? В душевном одиночестве. А характер у него сильный, хотя он и не смог употребить свою энергию, способности, как наверное, мог бы: ему бы большое дело, по душе. 20 мая 1988 г., утро Академик Легасов покончил с собой - утром сообщили по радио. Не знаю причин, но что бы ни случилось у него, а этот исход принять нельзя. Это всегда противоестественно: то есть наказать саму Природу, жизнь - в своем лице… Читал записки Симонова о Сталине в "Знамени" (№ 4). Какие
искалеченные литературные, личные судьбы - у него самого, у Фадеева.
Насквозь ложное поведение, в течение десятилетий - жизнь, литература,
при всех попытках быть честным. Но… Совесть непрерывно грызла. 3 июля, вечер, Калинин Странная гармония в душе, будто жил-то лишь для того, чтобы сегодня понять самое главное в этой жизни - обыкновенной жизни обыкновенного человека. Вчера обедал (как всегда в эти два года) в "Пегасе". Кормят по-прежнему вкусно, обслуживают быстро, вежливо. А на столе в стакане - цветущая веточка вишни, видимо только что поставленная. 5 июля, вечер Умер Радж Капур; посмотрел на его фотографию - и так сильно вдруг отозвалось: это лицо, фигура, взмах руки (Капур и Наргиз) пришли из юности, прямо оттуда; Капур оказался навсегда связанным с Ленинградом, с днями юности. 7 июля Рейган отвечает на вопросы о трагедии с иранским самолетом - лицо человека, совершенно не прочувствовавшего гибель людей и не умеющего это скрыть; тут же рядом собачка и Нэнси (прогулка). К чему придет город с этой отвратительной неряшливостью своих улиц, домов, инертно-равнодушной жизнью горожан? Такого нет в Европе. Отвратительное чувство. 31 июля, вечер Разговор с одноклассницей Валей Садовой. Сплошные у нее несчастья.
Убедился: ни в коем случае нельзя слишком много писать о чем-то святом и близком; вот захотелось сегодня написать о Ленинграде - и ужаснулся: неужели уже писал обо всем?.. Неужели не оставил уголков, которые должны вечно жить только в памяти и согревать? В этом мире все в конечном счете - в идеале - выливается в образ, даже мысль. 14 июля, вечер Чудный, истинно селижаровский закат: лилово-розовое, с высокими, волнующими
всполохами небо. 19 июля, 7 часов вечера Умер Чуев - бывший селижаровский предрика. Помню его еще совсем молодым
(по теперешним моим меркам). Он был неутомимый работник, хотя его
деятельность, как и многих и многих других чиновников, чаще всего
никаких плодов не приносила. Мелькнул человек на базаре, очень напоминавший школьного физрука. Его узколобая злость не забывается: единственный из наших учителей со злыми наклонностями. Но если столкнусь где-то и если это он - конечно, поздороваюсь: в его присутствии шла, развивалась наша школьная жизнь, в том числе наша дружба с Володей Синявским. 22 июля Лег вчера в половине первого, а встал сегодня в 4.20. Надстроил мосточки на Волге белье полоскать. Теплейшая вода. Утреннее небо менялось на глазах, от хмуро-теплого до фиолетового, потом яснейшего и горячего. 6 июля, вечер Вчера поехал на велосипеде в сторону Сухошин; незаметно свернул в
сторону Полоновки, увидел Пунятино, за ним подальше - Городище… Тридцать семь лет я не был под этой березой, но всегда помнил о ней и о тех минутах. Береза стоит, дом тот же, но заколочен. В Городище живут лишь девять женщин, пенсионного возраста - по одной в девяти домах. А после войны были тридцать три обитаемых дома. В Василеве был у Зинаиды Ивановны, бывшей доярки; пенсия - 47 руб.
Лицо смутно припомнил, бывал на скотном дворе, сразу его узнал - он
был когда-то полон коров, человек пять доярок, мы однажды говорили
с ними долго и весело! Я приезжал к ним от газеты, это было летом
1958 года. Сейчас - никакого двора - исчез. Как у Зинаиды Ивановны "разошелся нерв" и "гулял по голове" - до ужаса ее пугая. Лечил ее врач Кочеров, невропатолог. Сын Зинаиды Ивановны наехал на машине на женщину и раздавил ее: пять лет дали. О всеобще пьющей деревне. Теперь пить нечего: перестройка. Пытаются гнать самогон, но не выдерживают и выпивают в браге: "Все растолстели от браги-то…" Баба Нюра, великая умелица заготавливать лыко, лучшее в округе. Кору дерет в особых, известных ей местах; пила едва ли не больше всех, теперь - самая толстая. Мать Сысоя, кстати, говорит Зинаида Ивановна. Баба Нюра зашла к Зинаиде Ивановне - в грубом выцветшем длинном сарафане
и бордовой кофтенке, с лицом, отрешенным от всего суетного, все в
нем кротко и покойно. Пасет овец; говорит мне: "А я тебя знаю.
Твоя матка - Вера, в прошлом годе померла. А батьку Петей звали".
Не стал ее разубеждать. 25 июня, вечер Очень сильное впечатление от В. Дудинцева: и смелое и профессионально произносимое и внутренне осмысленное, умное от природы, а также искуса слово - телевидение. Тетя Маня Рыбакова: "Лежу ночью, начинаю шерстить свою деревню
(Кубышкино), кто где жил: сорок домов, человек по двенадцать в каждом…
Вот Петя жил с краю: десять детишек, их двое, батька с маткой, четырнадцать
душ… А сейчас двадцать душ всего в деревне. Вчера взял свою косу у Никитича - и с первого шага пошел прокос за
прокосом; лишь постепенно выравнивал дыхание (не косил с 58-го года). 18 июля На улице Леваневского - пятиэтажный дом; мне жаль исчезнувших там привычных с самого послевоенного детства деревянных домиков - сколько было там жизни: Комизоровы, Стуловы... 27 июля Вчера японский фильм (Куросава) - "Семь самураев": гениально.
Народ, труд, красота, боль, живая жизнь лиц, рук, тел, глаз, естественный
переход от радости к отчаянию, наивность простого народа - и неожиданная
глубина его мысли и поведения…. Весь колорит фильма - чувство подлинности
и совершенно живого развития событий, с этим чисто японским "кодом"
жизни. 29 июля, день В столовой лесозавода обедал; пришли рабочие, человек пятнадцать.
И лица их, и разговор, и все поведение - так ясно и просто говорят
об их трудовом единении, общности всего - интересов цеха, быта, отдыха.
Отрадно смотреть было на них. И тут же, несмотря на женщин, не обращая
внимания на них - дикий мат! Раньше я не выдерживал, не помню случая,
чтобы не вмешивался, а тут стоял - и так не хотелось в своеобразную
"гармонию" их общения встревать. В 1974-1975 годах была у меня любимая дорожка в сосновом бору в направлении заготскота; дорожки той - какой она была - уже нет. Но вот подъехал к началу рощи, взглянул, вспомнил - и повеяло воздухом прошлых мыслей, планов, надежд… Вновь сердце сладко отозвалось. 30 июля Сегодня ездил на велосипеде до поворота на Конопад. Затем - к Волге.
Как мягко и чисто светился предвечерний лес, какая чудная зелень -
казавшаяся вечной - била в глаза! Слушал выступление Распутина; говорил он честно, искренне, но подчас уж очень неточно. Ищет правду, характер прямой, кажется. 16 августа 1989 года Мой "вердикт" на эти месяцы, конечно, это лишь приблизительно
истинно сказанное - и все-таки слово это показалось мне очень подходящим
хотя бы по причине своей выразительной емкости. Оно годится для размышлений,
которые должны быть краткими, не пустяками, решительными по своему
характеру, лишенными всякой уклончивой приблизительности и бесцветной
многословности. Мне видится роман о женщине-современнице, которая постепенно, во многом одолевая себя в житейских невзгодах, вырабатывая характер, всю жизнь отдавая ближним, уже осознав крах любви, разочаровавшись в близком человеке - становится сама все чище, все достойнее, отдает все больше сил своих, подчас последних, семье и вообще людям; в ней нуждаются, она уже почти забывает себя, свое личное в этой жизни. И тут мне словно послышался хрустальный звук разбившегося тонкого, благородного сосуда - как будто разбилось чье-то сердце. И человек, растворяясь на глазах, превращаясь в тень, исчезает навеки… Этот звук разбившегося сердца явственно слышался мне. Отец Павла Васильева сказал примерно следующее после ареста сына:
"Да Сталин и все эти вожди и подметки моего сына-поэта не стоят…"
(после чего донос одного из приятелей, арест и гибель). 18 августа Запас сил у меня сейчас такой, что естественно и поставить соответствующие
задачи. Итак: работа над "Сороковыми-восьмидесятыми": "Наденька
Князева", "Глоток счастья" ("Мартовская тетрадь"),
"Лихолетье", "Лебяжья канавка" ("Заколдованный
круг"). 19 августа Ну вот возьмем одну фразу Бухарина и от нее попробуем идти - "…Пролетарское
принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой
повинностью, является методом выработки коммунистического человечества
из человеческого материала капиталистической эпохи". В позиции Ленина - вопиющая двусмысленность: в молодости - борьба
за демократию, освобождение труда от злостной эксплуатации в союзе
со всеми революционерами, за истинно свободное общество, с вольной
мыслью, словом… - и после победы революции абсолютная нетерпимость
к другим, даже социалистического характера партиям, закрытие их печатных
органов, отстранение от власти, аресты, и даже расстрелы. 20 августа Вышли "Однокашники" - моя пятнадцатая книга. Все-таки что-то
сделано. 21 августа В последние годы встречал многих бывших провинциалов, осевших в Москве.
Они прыгают выше головы - москвичи! Но все в них кричит об их не выветрившемся
провинциализме. Нелепый снобизм, "столичные" ухватки… Но
вдруг видишь: да ты же элементарных вещей не понял! Ты и в провинции,
и в столице - все тот же провинциал! Телевидение так раскрыло нам Брежнева и прочую братию его - до самых
печенок! Мы их насквозь (наскрозь! - в этом случае точнее) видим и
чуем. Вот сейчас без всякой подготовки пиши о нем хоть роман… - слышишь
голос, вплоть до оттенков интонационных, лицо, жесты и прочее. 21 августа Утром сегодня хриплый женский вопль из окна дома над долинкой: вопль
человека, оказавшегося в тупике жизни. А вслед - звук жидких пощечин
и довольно спокойный мужской басок. Селижарово, Черная Грязь мамина… - это был совершенно патриархальный
уголок земли во времена моего детства. Нищие совершали свой регулярный
обход улиц с торбами и корзинами. К одним относились почти родственно
(Картошкин, цыганка Саша), к другим - с раздражением - (старуха, которая
очень сильно, почти гневно, била клюкой в рамы и окна), но ни к кому
враждебно. Всем подавали. Базары… Множество мастерового люда… Нищие
заботы нищих людей: все мы по сути были нищими… А внутри любой семьи
не только заботы, но и обязательные праздники: Пасха, Рождество, Троица…
С пирогами, тушеной с мясом картошкой, чаем (первое вино у нас помню
с весны 1952 года: день рождения мамы - яблочная и вишневая наливка). Из воспоминаний Хрущева о наших полководцах. Занимался рукоприкладством
Буденный (не удивило!), Еременко, Захаров (вот так землячок!). За границей, по-моему, нельзя быть более полугода - язык, судя по всему, начинает страдать: нет постоянной русской среды. Вот говорят по радио "Свобода" русские эмигранты: русский их язык неуверенный, спотыкающийся, вымученный, даже у Аксенова. 22 августа Вчерашним вечером - неожиданный взрыв раздражения у Нины (я сидел
в своей комнате и делал кое-какие выписки, ответил на что-то небрежно,
отмахнулся и т.д. - конечно, нельзя было так, но это было без "злого
умысла", просто в работе). Обвинения, оскорбления, злоба… И все
это при Леве, вот что ужасно - он всегда старается мягко, неназойливо
примирить нас, если что… Нина в таких случаях не может остановиться
- никаких тормозов. Мне всегда представлялся самым одиноким человеком в литературе -
Стендаль: впечатление от его дневников, прочитанных в юности еще. Выступления "киевского психа" (по слову Никитича) Кашпировского. 28 августа По утренним лицам женщин можно читать всю нашу бытовую и социальную
жизнь. Зима 1953 года: "Золотая карета" Леонова, передача по радио.
Ощущение явной фальши и вызывающей недоумение и неприятие псевдожизни. 28 августа …Подлейшие вопли и визг на площади Победы: "Русские - вон из Молдавии". Национальная самобытность - понятно, это можно лишь поддержать; но раскачивание простого народа к национальной вражде - непростительный, смертный грех, и его ничем оправдать нельзя. 29 августа Сон - переплетение железнодорожных путей, зима; я почему-то не иду,
а ползу через линию, и тут справа - паровоз отклоняется от своего
пути - и на меня… И впереди уже мощный луч - на меня, и сзади… Я лавирую
- и в совершенном спокойствии: отползу в сторону, потом обратно… И
опять, опять… И паровозы минуют меня почти впритык. Наконец, откатываюсь
к канаве - все, опасность миновала; и все это в полной уверенности,
что я и должен был избежать смерти, что именно так и предназначено
судьбой. И опять тот самый голос, который явился лет десять назад:
"Ты будешь жить долго…" 30 августа Экстремизм омерзителен в принципе; насилие - любое - подло по своей природе: это мое даже не убеждение, мировосприятие с детства. Поэтому мне были так противны вопящие теперешние здешние толпы, визг тысячных глоток. Итак, завтра пятьдесят четыре года; что ж… Жизнь бегущего маленького лупоглазого, пьяненького человечка - тоже равная всем и всему жизнь. 1 сентября Сталинские упыри - в том числе и он сам - не сразу стали упырями, со сладострастным спокойствием проливающими моря крови. Вера в новое - одновременно разрушающее и обновляющее учение с юности превратила их в нетерпимых фанатиков действия. В начале своего пути они поверили в безгрешность Маркса, затем отвергли Христа, далее утвердились в своем раскрепостившем их безбожии. С восторгом приняли учение и волю неизмеримо умнейшего, в сравнении в ними, Ульянова-Ленина, навечно поверив в его правоту. Сталин был одним из них; темные силы в молодости еще дремали в нем;
границы обыкновенной человеческой личности еще не были разрушены -
психические границы! Кровь жертв еще не бросилась ему в голову, не
развратила до конца сердце. Все они, эти революционеры, покамест отличались
от других социал-демократов лишь беспредельной крайностью своих убеждений
- правом разрушать, уничтожать, чтобы затем созидать. Тут сошлось много причин и условий - чтобы родить их. Это были люди
веры, долга, и они-то в основном выиграли войну, а не полководцы -
мордобои Еременко, Буденный и прочие. 2 сентября То, что почти вся моя улица - и те, кого я знаю с довоенных лет (Женя Мозгалин, Тамара Мандрусова-Щепетова…), и школьные товарищи, Коля Рыбаков и другие из поколения нынешних моих друзей - собрались вместе за одним столом, в этом уютном зале селижаровского ресторана - таким отрадным кажется мне сейчас. Хорошая мысль пришла мне собрать их всех. …В религию еще уходят потому - в том числе и мало верующие, и не
верящие в Бога вовсе - что новое злое время гонит в тепло памяти -
и собственной, детской, и памяти общечеловеческой: с тихими приходами,
церквами на холмах или в живописном городском углу, с колокольным
звоном в хрустально чистом воздухе… Жизнь Платонова для новейшей истории страны естественнее, чем, скажем, у Булгакова - естественнее нерасторжимостью с временем, "входом" во все заботы, ошибки, трагедийные заблуждения, характерные для всех. У Булгакова - больше взгляд со стороны - в этом он скорее художник, чем человек эпохи. У Ворошилова за его лицом обыкновенного, даже и расположенного к людям человека всегда почти проглядывается второй, жесткий, злой взгляд: недоверие, враждебность, зависть и прочее… У так называемых второстепенных русских писателей всегда находишь
какую-то особенную достоверность жизни: провинция, гимназия, университет…
Своя собственная интонация правды. (Чего так порой не хватает у "великих":
там больше прозрений, подчас гениальных, выходящего за границы привычной
людской жизни…). 3 сентября Идет дождь; идет мой пятьдесят пятый год жизни. Хемингуэй, наши Фадеев, Симонов и другие все время меняли жен (или,
лучше сказать, время от времени). С одной стороны - это несерьезно,
чем-то и гадко, и какой пример детям? А с другой - не давало ли это
им возможность жить, как им желалось? В прошлое, в детство еще и потому тянешься теперь, что там стояли чистые леса, текли хрустально чистые реки и ручьи, из которых везде можно было, склонившись над ними, попить, и не грозило ядовитым дождем небо… В два года жизни в Осташкове я побывал везде на Селигере - пристани, острова, заброшенные церкви, часовни, поля, луга, заповедные чащи, случайные, совершенно дикие уголки… Все это в памяти - и не верю, что может уйти. Чисто, свежо доходит до меня дыханье тех лет, особенно все, что связано с нашей жизнью в маленькой квартирке на третьем этаже Рабочей улицы, моей работой за круглым столом, покрытым черно-желтой скатертью (она сохранилась; и сейчас покрывает мой стол в Селижарове). Сон об однокурснике Лемешко: прихожу на лекции, вижу его молодого, спрашиваю: "Ты мне звонил, поздравлял с 1988 годом?" - "Звонил! Поздравлял!" - и ничуть не удивляемся ни он, ни я, что опять встретились на лекциях, как будто так и должно быть. 9 сентября На партсобрании в Союзе писателей видел немало изменившихся лиц - раньше доброжелательность к людям, и вот - нетерпимость, почти злоба в чертах, словах. У некоторых - исчезло прежнее обаяние и теперь смотреть на них воистину противно. Ни в коем случае не позволять наползать на лицо маске узкой злости! Неприязни к кому-то! Благородство помыслов - вот и благородное лицо: это почти всегда совпадает. Вот как у Вадима Сергеича Шефнера. 10 сентября Читаю в "Дружбе народов" - "Железную женщину"
Берберовой и роман А. Бека. Сталин в главном не изменялся. Как ни удивительно, он не был сильным человеком. Сильный характер и сильный ум помнит в себе врожденное, привычное, изживает скверну, поступательно двигаясь к добру. Он - лишь развивал в себе нужные ему качества: хитрость, коварство, приспособляемость и т. д. И, что очень важно, неутомимо и разными путями образовывал себя, готовясь к политическому взлету. Все последующее …. - и было для него лишь продолжением. "Рабочие тетради" Твардовского. Кроме бед, не приносит
художнику ничего близость к сильным мира сего; не должно быть ни малейшей
склонности к этому, даже намеков. Твардовский тоже много потерял от
этого. Эти дневники еще потому не становятся явлением, что он или не мог, или не хотел записывать самого глубинного течения мыслей, чувств… Все - лишь "внешнее", хроника и прочее. Нет откровений художественных. 14 сентября Позавчера во время вечерней прогулки с А. Клевцовым укусила в ногу оса; вчера нога стала как бревно - вдруг пришли разные мысли, обдумывал всю жизнь и т.д., что было сделано "не так", что "так"… Но вообще-то знал, что все минует, - и все-таки сходил к врачу. Врач сказал, что от "этого иной раз даже умирают" (мифический греческий царь, укушенный осой в голову). Фамилия врача - Соломон, товарищ Соломон! Только у женщин еще сохранилась в душах бескорыстная, мгновенная отзывчивость на чужую боль, страдание… Им не нужно настраивать себя, убеждать для сочувствия или сопереживания - их глаза сами собой наполняются болью за тебя, они берут ее на себя, сострадание уже вытесняет из души все остальное… Позавчера выбрался к Г. Ск-ко, товарищу молодости. Глаза и лицо были
у него в легкой лихорадке, во всех повадках нечто беспокойно-ищущее.
Зашли в один магазин, другой… третий - винный; он обогнул очередь,
взял бутылку какого-то ужасного портвейна: пить ему нельзя - с молодости
запивал. (Во время переезда на нынешнюю нашу квартиру я выпил такого
с соседом-стариком, и меня тут же вырвало - что-то резко-противное,
выворачивающее внутренности, отравляющее воздух). "Выпьем винца?"
- я отказался. Он опять меня куда-то целеустремленно вел - и наш разговор
был отрывист, суетлив: его опять что-то гнало и гнало вперед. "Ага,
вот… пошли, пивка выпьем!" - оказалось, он меня вел к пивной.
Я опять отказался, и он очень быстро, большими жадными глотками выпил
обе кружки: пил, как сильно жаждущий, дорвавшийся, наконец, до источника
человек. И тут-то ему, видимо - а человек он болезненно эмоциональный,
с психикой уже давно травмированной - внезапно и ошеломляюще ударило
в голову выпитое почти одним духом пиво. И последовал взрыв злобной
и умной энергии, и чтобы разрядиться, он продолжил наш разговор об
экономике, политике, немного о литературе - во все убыстряющемся темпе,
все громче и громче, и вот уже стал пересыпать его громкими длинными
ругательствами городского недоросля. Они вырывались у него изо рта
с визгом, ударяя в барабанные перепонки, и все оглядывались на нас.
Ск-ко кричал, что грядущая война неизбежна, все пойдут друг на друга
и т.д. Я - не соглашался, хотя и понимал, что в его прогнозах много
серьезного. Но в то же время сознавал: он сейчас чуть ли не жаждет
чего-то катастрофического, ужасного, что совпало бы с его личным мироощущением
и самоощущением. Тем самым оправдало бы его это состояние: пить для
него означает внутреннюю катастрофу. С трудом вырвался от него - с
детства не могу выносить, даже и физически, ругательств. Мне теперь представляется, что все главное, что было со мной, случилось в военные годы, именно тогда - на дорогах, в полях, среди лесов, в голодных деревнях, в Красном Городке, вместе со всеми людьми, которые были рядом и которых просто видел, слушал, я счастлив этим сознанием - и не хотел бы родиться ни в какое иное время. 17 сентября Странный сон: будто бы я в Петербурге (еще Питербурхе), у почти выстроенного
Петропавловского собора: все новое, гладкое, высится над Невой, со
шпилем уже (хотя шпиль в нынешнем его виде, по-моему, был поднят позже),
и рядом никого, лишь высокая, мрачноватая фигура Петра с кувалдой
в руках (!)… Глаза Петра не такие, какие, по воспоминаниям были у
него (в последние годы жизни - ускользающе-полубезумные, гнев, припадочное
великодушие, почти растерянность, и опять раздраженная ярость, и снова
живой блеск…) - а темные, почти задумчивые, неподвижно-внимательные,
большие. Он почему-то сразу понял, что я из отдаленного времени, и
поэтому говорил со мной с несколько удивленным и доброжелательным
спокойствием. Я, недавно прочитав об ужасах его зверств, не захотел
обращаться к нему, как к царю, и начал "Петр…" - и отчество
забыл. Он подсказал - "Алексеевич" - тоном такого же спокойного
и удивленного доброжелательства. Далее мы с ним говорили на "ты",
как и было принято тогда. Я сказал: "Петр Алексеевич, этот собор
над водами Невы видело уже много поколений, и все, видя шпиль и собор,
помнят и о тебе, эта красота незабвенна, и ты, ее создатель, (так
во сне), для всех русских всегда будешь славен своим мужеством строителя
и созидателя. А все остальное…" - "Что остальное?"
- угрюмо и беспокойно перебил он. - "Я вон тем, - он ткнул пальцем
перед собой, - не нравлюсь, ты об этом?" - и тут, не слушая моих
слов и не ожидая их, он глубоко задумался, подняв голову к собору
- свежо, мощно поднявшему свои стены над черной рекой. И везде были
разбросаны гранитные валуны (как на берегу Финского залива в Комарове). В моей жизни всегда очень большую роль играла интуиция - мне кажется,
в основе своей какая-то здоровая, предохраняющая и духовно, душевно
и физически: с детства, и в юности, и во взрослые года. Сон о женщине из юности в минуту особой близости: плач ее тихий, долгий, в нем обреченность вдруг открывающего свое сокровенное человека, для которого или нет исхода, или исход трагический. "О Боге", "В провинции тьма" (или - "Великое молчание"), продумал эти рассказы. 20 сентября Вот какой сон: будто бы мой первый институтский друг, Марк, - стал монахом! И я приехал его навестить в монастырь; он ведет меня длиннейшим коридором, приходим в комнату, она вся в коврах, тонких и очень цветастых. В углу диван, тоже цветной, Марк сажает меня, и начинает расписывать удобства и прелести монастырской жизни. А я говорю ему: "Разве мы с тобой об этом думали в студенческие года?.." Затем очень долгое пребывание в монастыре этом: множество лиц в монашеской одежде, знакомства и т.д. Наконец, я ухожу, и Марк говорит: "Наверное, мы с тобой прощаемся навсегда". Написать бы сугубо документальную повесть о 1958-1962 годах в Селижарове: хроника провинциальной жизни, со всем, что было там, тогда: сам поселок… Секретари райкома…. Вообще весь райком, райисполком и т.д. Картины жизни, типажи… "Главное - не здесь…" - думалось тогда. А где же оно, главное?
И что было главным? "Или не пытайся, или доводи до конца" Мама, когда немножко выпивала на праздник - два-три раза в год - вся смущенно светилась. Надо попробовать разобраться самому: что же это такое, наконец, - социализм, и принес ли он что-нибудь народу нашему, помимо ужасающих бед? 25 сентября Летом 1979 года - встреча с однокашницами Олей и Диной, рассказ Оли: Ю. Гр-в где-то на Васильевском острове, пьяненький… ("Таким всегда ко мне приезжал…"). Впечатление от рассказа - трогательной жалости к Ю., как к младшему другу в его опасных ситуациях. Он был в разлохмаченных чувствах, один - и сильно выпивал. Я сознательно дал в книгу, выпущенную "Советским писателем", это странное фото: что ж, бывал и таким, тоже мое лицо. …Вот мы идем с дедушкой Василием Алексеевичем из Еванова в Красный
Городок - осень 1942 года, видимо, конец октября. Листья уже опали,
и очень холодный воздух. У деда на правом плече - бочонок, о котором
он мне сказал: "Дубовый". Идем, бочонок покачивается, дорога
над Цной виляет… И было это - сорок семь лет назад, а словно вот-вот,
сейчас! 27 сентября Об истоках безжалостности Сталина - человек без "теплого" воображения, все на честолюбии, властолюбии, тщеславии замешано, на желании каждый миг самоутверждаться, в глазах всех - за счет всех. В школьные годы у меня было резко-критическое начало ко всему бездушно-казенному; в Ленинграде это усилилось - комсомол, демонстрации, митинги, газеты, вожди, речи, соответствующая литература, и прочее, и прочее. А в Селижарове, начиная с 60-х годов, это начало сглаживаться - хотя все видел и понимал. Вот она, провинция! Молдавские фамилии: Апостол, Боярин, Соломон, Свинорез, Султан. И прочее. Повсеместная пытка бытом - у всех, везде… Исключения единичные. - …А вот я Сталину напишу! - привычные слова 1952-1953 годов. 2 октября Сегодня утром выглянул из окна кухни - медленно, медленно падает желтый лист, и в эти мгновенья его падения меня захватило состояние грустного томления такой силы, что это было скорее отчаяние: как будто падало на глазах само время. И никак нельзя было его ни остановить, ни даже задержать; я стоял как вкопанный, следя за этим листком, не в силах понять, что со мной - и сейчас все еще душа не на месте. Отмечали втроем день рождения Левушки - 29 лет! Вот сюжет: говорил Володя Балабан. 3 октября Нельзя жить без великих стихов, живописи, нельзя допускать никаких перерывов в этом - жизнь сразу скудеет. 4 октября В один из октябрьских дней пятьдесят шестого года я шел Большим проспектом Петроградской стороны в сторону Введенской улицы. Был холодный и темный вечер, и удивительная питерская бодрость таких дней подгоняла и подгоняла. Впереди ждал вечер в институте, с оркестром, танцами, множеством лиц, разговорами, встречами… Сердце мое все разгоралось и разгоралось, голова восторженно кружилась… Чем бы еще усилить это состояние? Стоп! Освещенное окно одного из многих ленинградских кабачков-забегаловок тех дней, они были везде, на всех улицах, выглядели очень чинно, кстати, пристойно. Я впервые зашел сюда: "Стакан мадеры!" - вино было холодное и показавшееся мне необыкновенно вкусным. Я выпил его одним духом. Вышел на Большой… Помню этот живой воздух, ощущение бодрого молодого движения… Когда приезжаю в Кишинев - прошлой зимой, нынешней весной, летом
и теперь - часто хожу старыми улицами: Кузнечной, Пироговской, Щусева
(Леовской), Фрунзе (К-кой) и другими. Старые дома, дворы… Сопричастность
со всем, что эта жизнь, воздух, желание проникнуться всем, что окружает
здесь. Главное событие этих дней - закончил вчера роман "Наденька Князева". Первые маленькие главки написал осенью 80 года в Переделкине, затем в позапрошлом, прошлом году… А нынче весь год писал неотрывно (почти). Получился небольшой, листов восемь роман, но сил потребовал много. Пошел дождик, и под самые первые, долго, осторожно, с шелестом падавшие капли - так печально и тяжело задумался вдруг о своей жизни… 13 октября Читаю опять Тома Вулфа, вижу фотографии его семьи, родовой дом… Почти
такой же дом - у семьи Хемингуэя, других американских писателей… Да
разве можно сравнить их жизнь с существованием нашего поколения… Завтра улетаю в Москву, оттуда электричкой - в Калинин, дальше - в Селижарово. 10 декабря 1989 г., день Не было записей давненько: всякого рода повседневные заметки делал
в той же толстой тетрадке, в которой писал "Глоток счастья". Провинциальная, в плохом смысле, безграмотность речей писателей (пленум Союза писателей РСФСР). Ужасное впечатление, читал стенограмму. Неужели действительно так они говорили?.. Срезание яблони в огороде: "А на что ж сороки-то мои будут садиться?" - Клавдия Васильевна Клевцова, в Черной Грязи. Вася Лебедев, пришедший в Черную Грязь с войны, сидит на завалинке своего дома, а бабы бегут, бегут к нему со всей деревни, чтобы узнать: "Не видал ли моего-то?.." Судьбы многих русских женщин-интеллигенток: целое поколение образованных, умных, воспитанных (а часто и красивых), подготовленных временем для великой жизни, было вырезано революцией, затем Сталиным, ввергнуто в эмиграцию, растерзано… 19 декабря Левушка путешествовал по Чехословакии спустя 28 лет после меня. Сегодня - тридцать лет нашей с Ниной жизни совместной; все эти дни думал об этом, перечувствовал все заново… 20 декабря Читаю Записки Печерина в "Наследстве". В них много живости мысли и духа. Но, помимо всего прочего - все эти упоминания о "коммунистах" и "коммунистических идеях" - еще того времени. Это говорит о вечной неудовлетворенности настоящим в людях и беспокойном пути идеала вообще, о жажде общественных перемен и справедливости; о вере в то, что есть такое общественное устройство, которое будет самым лучшим для людей - уже навсегда: даст им хлеб, свободу, чувство высокой радости существования. Коммунизм? Но уже знакомые Печерину "коммунисты" совершенно спокойно говорили о возможности "снимать головы" своим соратникам, если они им будут мешать… Вот они, истоки? Пришла верстка моей книги "Хутор" ("Молодая гвардия");
вычитал - и уже вернул. Рассказ селижаровца, Н-на, в свои тридцать лет пережившего самые различные, порой чудовищные приключения - и горевшего, и сидевшего, и попадавшего под трактор, и много пившего. Имеющего "баб разного калибра", и тонувшего. 27 декабря Второй день болит горло, кажется, с температурой. Хорошо - читаю,
размышляю… Ложь всего официального "социалистического" и "коммунистического"
ясна всем или почти. Конец Чаушеску закономерен. Но он тоже был человек, это увиделось по его глазам перед смертью его. Безнравственно, гнусно поведение его убийц. Безобразная жестокость. Рана на голове, поза человека, словно ногой отброшенного в небытие. Неправедность гнуснейшая. Я сейчас лихорадочно ищу форму, чтобы сказать обо всем этом, нынешнем, что вызрело в мозгу, в душе! 31 декабря Последний день уходящего навсегда года; в мире произошло много страшного
в этом году, и лишь кое-что - обнадеживающее. Сидели недолго с матерью мужа Н. Образцовой, род ее русский, но издавна в Кишиневе. Прабабка говорила: "А я ведь еще с гусарами плясала!" Читал вчера стенограмму суда над Чаушеску в "Известиях":
впечатление ужасного невежества и нелепого дилетантизма. |