Электронная библиотека  "Тверские авторы"

ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД

 
 

<< К содержанию


ГОРОД ЖИВОЙ

   

Тимофеев стоял на улице, вымощенной красно-зелёной брусчаткой, и с удивлением  смотрел на  приближающуюся к нему толстую бабу в вызывающе- красных штанах.
   В Больших Пупцах бабу в штанах Иван наблюдал лишь однажды. Вскоре её, приплясывающую и распевающую весёлые песни,  стражники увезли в Дом  Удовольствий и Радости, так большепупцы называли приют для умалишенных.
   Иван оглянулся в растерянности, ожидая увидеть ухмыляющиеся лица зевак. Однако никто из прохожих даже не думал смеяться. Напротив, по улице шли ещё несколько горожанок в штанах. Они беззаботно о чём-то болтали и совершенно никого не стеснялись. Иван понял, что он находится в городе сумасшедших.
  -Эй, варвар! – хлестнул его по ушам громкий окрик подошедшей к нему вплотную красноштанной бабы, - Убирайся! Тебе здесь не место.
   Визг бабы был настолько болезненно-нестерпим, что Иван едва не двинул ей в ухо, но сильная боль обожгла ему затылок и заставила обернуться. Стоящие неподалёку подростки, смеясь и кривляясь, бросались в него камнями. Ярость на мгновение лишила рассудка Ивана, но он снова взял себя в руки и отвернулся, пытаясь уйти. Однако дорогу ему перегородил коротышка с горящими, как угли, глазами.
  - Ты почему позволяешь этим горожанам-ублюдкам над собой издеваться?! – взгляд коротышки, казалось, прожигал Ивана насквозь.
  -Ты - варвар? – неожиданно для себя спросил его Тимофеев.
  -Варвар, - широкий рот коротышки ощерился в довольной улыбке, обнажив россыпь крепких кукурузно-жёлтых зубов. – Я - варвар, а ты - дурак.
   Наглость кукурузнозубого переполнила чашу терпения Тимофеева. Он широко размахнулся, но коротышка присел, и кулак аккуратно приложился к уху стоящей с ним  рядом визгливой бабы. Та снопом покатилась к ногам оторопевших подростков.
  - Беги, дурак, – коротышка слегка подтолкнул Ивана в спину, - Беги, пока тебя не схватили, - и он с нескрываемым удовольствием посмотрел на валяющуюся на мостовой толстую бабу.
   Тимофеев и сам понимал, что задерживаться здесь больше не стоит. Неторопливой рысью человека, не привыкшего убегать от опасности, он тронулся вдоль домов. Вслед за ним, стараясь быть не замеченным, заспешил коротышка. Они уже пробежали пару кварталов, когда позади послышались пронзительные свистки подоспевших к месту происшествия стражников. Они, к великому сожалению Тимофеева, в этом городе, как и в Больших Пупцах, почему-то не напоминали соловьиные трели.
   Иван, решив, что опасность уже миновала, перешёл на шаг, но внезапно услышал за своей спиной изнеженно-томный голос: «Сойди с дороги, грязный варвар-невежа. Пропусти драконистую лошадь и её благородного господина, который торопится в Тинг.»
Иван оглянулся и тут же шарахнулся в сторону. Ему дышала в спину ноздреватая плоская морда дракона. Из морды свисала сосульками пара крашеных красной краской клыков. Подведённые чёрной тушью свиные глазки смотрели на «грязного варвара» высокомерно-презрительно.
   Чудовище, у которого оказалось громадное лошадиное тело, дрябло протрюхало мимо уступившего дорогу Ивана. С его высокого крупа надменно взирал худой человек с белым от пудры лицом и, как  у лошади, подведенными чёрной тушью глазами.
   Тимофеев долго и одурело смотрел драконистой лошади вслед, вспоминая в каком  страшном сне он видел эту нелепую плоскую морду, но, так и не вспомнив, решил подобру-поздорову отсюда убраться. Он вновь перешёл на рысь и, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих, бежал до тех пор, пока вконец запыхавшийся не вылетел на просторную площадь,  остановился и обомлел от увиденного.
  Из расплескавшегося посредине площади алого моря цветов к небу взметнулась башня, сложенная из зелёного камня. На самой её вершине в невообразимой дали пламенел огромный, сжатый в бутон тюльпан. Башню-тюльпан на почтительном расстоянии обступали дома, каждый из которых был неповторим и странен. Один из них напоминал  Тимофееву растущую из земли женскую грудь с ярко-оранжевым, горящим на солнце соском. Другой был похож на бёдра, но изуверски, до неузнаваемости обезображенные. Вход в этот дом неприятно поразил Ивана. Ещё один дом смотрелся обычно, но почему-то бессильно склонился и как бы оплавился, словно кусочек сыра от непосильного жара.
   Всё это походило на свалку больших и безобразных игрушек. Лишь удивительное  здание, красующееся на взгорье, не вписывалось в этот уродливый ряд. Его огромный, усеянный звёздами-искрами, купол парил над землею тяжело и недвижно, поддерживаемый невидимыми, прозрачными стенами. Над куполом алмазно сверкали огромные буквы.  «ТИНГ»  – прочел ошеломлённый Иван слово, напомнившее ему звук пущенной тугой тетивой стрелы.
   Что-то знакомое, виденное совсем недавно, чудилось Тимофееву в этом вписанном в небо величественном силуэте. Вот то, широкое, изогнувшееся аркой окно. Абрис его красиво неповторим. Кажется, в этом оконном проёме сидел взлетевший у него из-под ног огромный глухарь. А вот там, возле блистающей острыми звёздами изящной колонны ... Там росла вековая ель. Росла? Или… будет расти? Тимофеев почувствовал, что разум его слегка помутился.
  -Ты впервые в нашем городе, варвар? – на Ивана с кокетливым любопытством    смотрела, словно возникшая из-под земли,  девушка-горожанка.
   Тимофеев тупо кивнул головой.
  -А зовут тебя как?
  -Иван.
  -Иван?! – девушка  рассыпалась звонким смехом, как будто услышала весёлую шутку, - Ой, не могу! Какой ты Иван! Таких, как ты, у нас зовут Бьёрн. Запомни! Ты Бьёрн - и никто другой! А меня зовут Сольвейг. Но это, наверное, слишком сложно для варвара-тугодума. Зови меня просто Соль, – она повернулась, и вкруг головы её разлилось неземное сиянье, зажжённое солнцем в роскошных, светло-каштановых волосах. – Послушай, Бьёрн, - вдруг посерьезнела Сольвейг, - А почему у тебя кровь на шее? Тебя били горожане? – Тимофеев молчал. – Значит всё - таки били! – с горечью заключила Соль. – Я прошу тебя: не мсти им - не надо! Посмотри на мой медальон. Видишь двух держащихся за лапки дракончиков? Это горожанин и варвар. Они дружат друг с другом, а не воюют!
   Однако молодой варвар совершенно не слушал Сольвейг. Во все глаза он смотрел на её открытую глубоким вырезом грудь. Подобная вольность в Больших Пупцах была равнозначна тому, что девушка показалась бы на людях совершенно раздетой. Но Сольвейг смятение варвара приняла за нечто совершенно иное. Заметив, что Тимофеев, как заворожённый, смотрит на её красивую грудь, она рассмеялась лукаво: «Я вижу какой «медальон» тебя больше интересует. Ты не спешишь?» - Иван лишь пожал плечами. В этом городе он, действительно,  никуда не спешил, - «А раз так!» - Соль бесцеремонно взяла его под руку. – «Пойдём со мной. Ты послушаешь в Тинге умных людей и поймёшь, что варварам и горожанам нужно жить в мире», - и она повела своего нового знакомого  к изумительному  Дворцу, на фасаде которого, отражая яркий солнечный свет, сверкали огромные буквы: «ТИНГ   ЖЕЛЕЗНОГО     ГОРОДА».
   Возле входа в Тинг, где тесно толпился народ, свистело, плясало и пело многорукое и многоротое существо. «Берите! Хватайте! И рвите!» - вопило оно множеством ртов и множеством рук рассовывало влево и вправо листовки, с которых надменно взирал нарисованными глазами человек с неестественно бледным лицом.
   Тимофеев замешкался на мгновенье, и все его карманы  тотчас оказались набиты бумагой. Однако наглая тварь на этом не успокоилась и принялась запихивать Ивану листовки: одной рукой в полураскрытый от удивления рот, другой – в не застёгнутую по забывчивости ширинку. Иван одурело стоял и неизвестно, чем бы всё это закончилось, но до сих пор неотступно следивший за ним коротышка приблизился и толкнул нахалку так сильно, что она, рассыпая листовки, покатилась по лестнице.  При этом многорукая кукла, громыхая по ступеням железом, орала, разинув все рты: «Хельги! Караул! Твоего верного слугу убивают!»
   Застывшего в столбняке Тимофеева Соль торопливо втолкнула в распахнутые  двери Дворца. И после того как Иван выплюнул изо рта  засунутые кляпом листовки, сказала, не без игривости кивнув на его растерзанную  ширинку, из которой нагло торчала свернутая трубою бумага: « А это тоже надо убрать». Иван застеснялся, но пожелание своей провожатой  выполнил незамедлительно.
   Они прошли вестибюль и оказались в огромнейшем зале. Еще не пришедшему в себя Тимофееву показалось, что он попал в человеческий улей. Лента сидений, тугой пружиной сжатая в чаше гигантского амфитеатра, была до предела заполнена монотонно жужжащим народом. Слева от входа, на освещенной солнцем трибуне, ярко пестрели наряды разместившихся там горожан. Многие из них держали в руках флажки с изображенным на них добродушным дракончиком. Справа, в сумерках северной стороны, царили серо-белые краски. Здесь занимали места варвары в грубых штанах и простых холщёвых рубахах. Над ними огнедышащей тучей парил чёрный дракон, нарисованный на огромном куске полотна.
   Две чужеродные массы отсекались друг от друга полоской незанятых кресел. Сольвейг  без колебаний села в одно из них и усадила  рядом с собой Тимофеева. Гул в зале на мгновение стих. Все с удивлением повернули свои головы к варвару и горожанке, странно смотревшимся  вместе на зияющей своей пустотой разделительной полосе.
   Меж тем с арены, усеянной множеством свернутых в трубочку бумажек-записок, к собравшимся обращался оратор с бледным лицом и нарисованными глазами, в котором Тимофеев узнал всадника напугавшей его  драконистой лошади. « Хельги» - чуть слышно шепнула ему на ухо Соль и обратилась вся вслух, внимая каждому слову, произнесенному выступавшим.
   « Друзья» - говорил Хельги мягким вкрадчивым голосом, - « Мы все - очень разные люди. Кому-то из нас нравится воспитывать железных детей, кому-то детей человеческих. Кому-то нравятся женщины, девушки, а у кого-то вкусы совершенно иные. Я полагаю, что странного в этом нет ничего. Это всё равно, что у одного человека глаза синие, а у другого карие. Но кое-кто из тех, кто приехал к нам из далеких чужеземных краёв, пытается нас наставлять и учить, как жить по их допотопным законам. Я смею сказать, они нам не очень нужны и могут назад уезжать в свои далёкие горы. В Железном городе довольно железных людей, чтобы мести улицы и убирать помойки. В отличие от пришельцев они не скандалят и ничего не ломают и, самое главное, не указывают жителям города: какого цвета у них должны быть глаза» …
    Тут плавно текущая речь оратора разрезал пронзительный свист какого-то варвара. Хельги замялся. По всей вероятности, он не хотел обострять обстановку и потому закруглился быстро и мягко – «Друзья, в нашем городе хватит всем места и жителям коренным и тем кто приехал недавно. Но я предлагаю дружить, а не воевать».
   При слове  «дружить» Сольвейг порывисто встала и громко захлопала в ладоши. Южная трибуна поддержала её нестройными аплодисментами. Северная встретила вялым свистом и улюлюканьем.
   На смену закончившему речь Хельги на арену вышел человечек в посконной, подпоясанной простым ремешком рубахе. Иван с удивлением узнал в нём кукурузнозубого коротышку, совсем недавно на улице обозвавшего его дураком.
   Не обращая внимания на устало гудящую публику, кукурузнозубый стал подбирать валяющиеся на арене бумажки-записочки. Зал постепенно стихал. Все с нарастающим интересом следили за коротышкой. «Записки, записочки … » - явственно разносился его голос по передним рядам. – « Посмотрим, ЧТО написано в этих записочках. Хотя бы вот в этой!» - коротышка развернул одну из бумажек и вдруг расхохотался, как сумасшедший. В огромном Дворце стало поразительно тихо. Все подняли головы и с удивлением разглядывали маленького человечка, почти затерявшегося на большой арене.
   «Здесь написано!» - голос кукурузнозубого взорвался и заполнил весь зал до предела, – «Варвары! Убирайтесь вон из нашего города!» -  коротышка внезапно сник, как будто этот неистовый крик отнял у него последние силы, затем  рывком поднял голову и громко,  и звонко заговорил, - Сегодня я был свидетелем удивительной сцены. Какая-то женщина – горожанка кричала варвару – великану, чтобы он тоже УБИРАЛСЯ из нашего города. Горожане – подростки разбили варвару голову В КРОВЬ!»
   Коротышка неожиданно замолчал. Глаза его загорелись тяжелым огнём, рука поднялась и перстом вонзилась в сидящего в первом ряду Ивана. «Смотрите!» - снова взорвался он в неистовом крике. – Это - тот самый варвар, о котором я вам говорил. Подойди же ко мне. Не бойся!»
   Ведомый огненным взглядом кукурузнозубого, Тимофеев встал и, двигаясь заторможенно, точно под воздействием каких-то неведомых чар, прошёл на арену. Коротышка взмахнул рукой, словно сдёргивая невидимый занавес, отделяющий Ивана от зала: « Вы видите следы камней на его лице?!!» Лицо могучего варвара было чисто. Мальчишки попали ему камнями в затылок, но люди, сидящие в отдалении, не могли этого видеть.
  -Тебя как зовут, малыш?! – огненный взгляд коротышки, казалось, прожигал Ивана насквозь.
  -Бьё-ёрн!!! – Тимофеев стоял истуканом. Его поразило не то, что низкий рык, вырвавшийся у него из глотки и многократно отразившийся от стен дворца, превратился в звериный рёв, а то, что он неожиданно для самого себя назвался не своим настоящим именем, а тем, что дала ему Сольвейг.
   «Медведь с душою ребенка! Смотрите - какая сила! Какая мощь!!» - коротышка говорил это с такой гордостью, как будто он сам лично сделал Ивана. – « Он мог бы убить эту горожанку. Искалечить подростков. Но он мирно ушел, не тронув их даже пальцем!  А теперь мне ответьте!.. – коротышка умолк и рухнувшая откуда-то сверху щемящая тишина заставила томительно сжаться сердца всех присутствующих, - « За ЧТО нас так ненавидят горожане?! Возможно, за то, что мы делаем самую грязную работу?! Чистим помойки, убираем плевки и окурки. Или за то, что наша ВЕРА лишает нас некоторых «свобод», которые так ценят многие горожане. К примеру, строить дома  в виде обнажённой женской груди или растлевать невинных детей?!! – голос кукурузнозубого коротышки сорвался на пронзительно – звонкий, казалось, ещё мгновенье и он вместе с оратором разорвется, как разрывается до предела натянутая струна. Но коротышка неожиданно смолк и, как бы совершенно обессилев, закончил, - Поверьте, я люблю этот город ВСЕМ сердцем и готов за него отдать жизнь, но ответьте мне на эти вопросы, и тогда я отвечу на ваши»… - он высоко поднял шляпу со свернутыми бумажками и те, разносимые сквозняком, тихо посыпались на арену.
   Под куполом гигантского Дворца никто не шелохнулся, не издал ни звука. Все с напряжением ожидали, что ЕЩЕ скажет маленький человечек, почти затерявшийся на большой арене. И лишь когда стало ясно, что продолжения речи не будет, зал взорвал шквал аплодисментов.  На северной трибуне все, как один, встали. Мужчины били в ладоши, словно молотобойцы кувалдой по наковальне. Женщины кричали и плакали. Многие из них в слезах протягивали руки к оратору. На южной трибуне такого единодушия не было. Кое-кто аплодировал, вяло и не вставая. Кое-кто свистел и что-то громко кричал. Всё это сливалось в такую дикую какофонию, что у Ивана закладывало в ушах.
   -Сматываемся отсюда. Да поскорее. – кукурузнозубый бесцеремонно дёрнул его за рукав.
   Сопровождаемые воплями безумствующего зала, они быстро сошли с арены и углубились в один из многочисленных коридоров Дворца. Влекомый коротышкой из бушующего амфитеатра, Тимофеев не видел, что Сольвейг провожает его взглядом и в этом взгляде сквозило нечто большее, чем просто уважение к  силе молодого, здорового варвара.
   Коротышка провел Ивана какими-то закоулками, и они скоро вышли с тыльной стороны Дворца. Здесь кукурузнозубый остановился и прошипел:
  -На кой черт ты разбил одну из железных кукол Хельги?..
  -Я не разбивал! – изумлённо воззрился на него Иван
-А кто же, если не ты? – «удивился» коротышка, - Но теперь уже всё равно. Возле центрального входа тебя ждут его молодцы. А здесь спокойно – иди куда хочешь.
   Иван сделал несколько неуверенных шагов к шумевшей впереди улице и остановился. Из-за угла неожиданно вынырнули трое дюжих парней с короткими дубинками в руках. За спиной Тимофеева послышалась грязная брань. Это выругался кукурузнозубый.
  -У тебя есть оружие?! Нет?! – он схватил своего спутника за запястье, - Я так и знал! Разве можно в этом вонючем городе появляться на улице без ножа?! Возьми! – он сунул Ивану в руки блеснувший сталью клинок, - Убивай! Или убьют тебя!
   Тимофеев стоял, словно в тумане, сжимая в руке кинжал. Но первый удар дубинкой обжёг его и разъярил…

<< К содержанию


ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЁРТВЫХ



   Тимофеев понуро сидел на куче елового лапника. Голова его была тяжела, как после сна на закате. Однако то, что виделось ему только что в забытьи, рисовалось в сознании живо и ярко. Смазалась лишь кровавая драка на задворках Дворца. Кажется, он убил троих… нет двоих. Третьего зарезал ножом кукурузнозубый. После этого перед глазами Ивана всё стало расплываться, заколебалось, словно в зыбком тумане, и он очнулся лежащим возле костра.
   Взгляд Тимофеева упал на зажатый в руке узловатый корень. Корень как корень, таких на своём веку он повидал немало, но этот … так удивительно лёгок и даже не поддаётся огню. Какая-то неведомая сила притягивала Ивана к этой корявой, невзрачной палке и он, не раздумывая, прихватил странную находку с собой.
   Домой Тимофеев добирался тяжело и долго, питаясь подстреленной дичью, ночуя возле костра. Когда он подошёл к тому месту, где путь его прервала красная полоса, порыв ветра донёс до нёго запах гниющей падали. Это чрезвычайно заинтересовало Ивана, и он пошёл встреч ветру.
   Пройдя десяток – другой шагов, Иван  успел не без удивления отметить, что следует тем же самым путем, которым неделю назад он пытался объехать красную полосу, и… тут же остановился. Оторопь нашла на него от того, что он увидал.
   Прямо перед ним разверзлась глубокая волчья яма, из которой на него несло ужасающей вонью. На дне ямы, пронзённая острыми кольями, лежала околевшая лошадь. Один из кольев пробил бедное животное насквозь и его остриё, почерневшее от гниющей крови, было облеплено чёрными мухами.
   Ивану почудилось в лошади что-то знакомое. К примеру, остриженная коротко грива,  такая же, как у его Буяна, который сгинул на этот же самом месте.  Внезапно Иван углядел нечто такое, что невольно подался вперед. Земля под ним начала осыпаться, и он едва не рухнул на торчащие острые колья.
   Тимофеев поднялся на ноги и почувствовал, что его бросило в жар. Царящий под пологом леса сумрак не позволял ему как следует рассмотреть содержимое ямы. В одном у Ивана не оставалось сомнений. Там внизу прорехой зиял его плащ, потерянный им во время затяжного прыжка на теперь уже мёртвом Буяне. Плащ так хитро расстелился на ветвях рухнувшего в яму настила, что можно было подумать: на мёртвой лошади сидит он сам, Иван Тимофеев.
   Уже не обращая внимания на зловоние, потрясённый Иван стоял над своим погибшим Буяном.  Он долго думал-гадал: кому и зачем понадобилось строить ловушку не на звериной тропе, а рядом с торной дорогой и по какой счастливой случайности от смерти его спасла непонятная чёрная брешь, внезапно появившаяся в кровавом тумане. Но так ничего для себя и не уяснив, Тимофеев продолжил свой путь.
   Измученный долгой дорогой, Иван в родной посёлок вошёл, когда уже наступил поздний вечер. Он полагал, что все уже спят, но, пробираясь тёмными переулками, вдруг услыхал приглушенный ропот громадной толпы. Усталость с Ивана сняло, как рукой, и он, не раздумывая, направился к монастырю, возле которого обыкновенно собирались большепупские мужички потолковать о своей нелёгкой  жизни
   На монастырской площади собралось столько народу, что яблоку негде было упасть. Никем не замеченный, Тимофеев остановился в сторонке, осматриваясь и пытаясь понять, что здесь происходит.
   «Братья!» - с высокого монастырского крыльца вещал столь знакомый ему приторно-сладкий голос настоятеля Ерофея. – Прискорбно, что вы снова ввязались в эту нелепую ссору с соседями из-за пашни. Но если уж так получилось, то я готов, как всегда, вам помочь…
   Иван обратился весь вслух.  Догадка его подтвердилась. Он был отправлен градоначальником в Мёртвый город в то самое время, когда мужики Больших и Малых Пупцов делили между собой сенокосы и пашни. Делёж проводился раз в несколько лет и завершался, как правило, дракой. Досыта помахав кулаками, мужики шли с поклоном в Святой монастырь, и там настоятель делил землю заново, «справедливо и праведно». Однако три года назад мужики, недовольные решением настоятеля, обратились к  Ивану, который их так сумел рассудить, что почти все остались довольны. Для «благоверного» отца Ерофея это был нож в сердце.
   «Наверное, вы правы» - продолжал сладко петь настоятель, - «Известный своим умом Иван Тимофеев помог бы вам в этом незначительном споре гораздо лучше, чем я, скромный божий слуга. Но, увы… Ивана Тимофеева с нами более нет. Неделю назад он САМ обратился в управу посёлка с нижайшей просьбой зарисовать в Мёртвом городе священную Драконову арку, чтобы в дальнейшем возвести точно такую же возле нашего Святого монастыря. Поскольку путь в заброшенный город опасен и труден, мы долго отговаривали Тимофеева от этой  поездки, но тщетно. Он был непреклонен в своём богоугодном  порыве. И мы, за Ивана одновременно опасаясь и радуясь, благословили его в эту дорогу. На днях мы уже ожидали его возвращения, но … - настоятель взял долгую паузу, а когда снова заговорил, его голос скорбел и буквально рвался от боли. – Сегодня нам доложили, что Иван Тимофеев погиб» …
   От неожиданности Тимофеев даже прянул вперёд, как бы намереваясь выбежать-выкрикнуть: «Вот он я! Я - живой! Я не погиб!» Но этот первый непроизвольный порыв Ивану удалось удержать.  И он, ещё более затаившись в тени, стал ожидать, что будет дальше.
   Заполненная народом площадь вначале затихла, как бы переваривая услышанное. Но вскоре, подобно предгрозовому порыву ветра, по ней прокатился тяжелый ропот, перерастающий в грозный гул. «Ты врёшь, настоятель!» - неожиданно выкрикнул невидимый кто-то из самой сердцевины толпы. И этот крик был настолько дерзок и резок, что самый хитрый из хитрых, способный змеёй вползти в человеческую  душу, отец Ерофей вдруг неожиданно для самого себя растерялся. Он побледнел, а челюсть его  отвисла,  как у деревянной,  шарнирной куклы, нить которой ослабла. Нутром распознав в молчании настоятеля слабость, толпа заорала, засвистела, заулюлюкала: «Вранье! Тимофеев живой! Кто тебе набрехал настоятель?!»
   Иван с интересом наблюдал за отцом Ерофеем, ожидая, что тот предпримет, чтобы выйти сухим из воды. Но настоятель стоял ни жив и ни мёртв и, очевидно, был просто не в состоянии как-то унять толпу. А вопли на площади между тем нарастали. Казалось вот-вот и распалённые страсти возобладают над трезвым рассудком людей.  Но в этот весьма щекотливый для Ерофея момент возле монастырских ворот нежданно – негаданно раздался взрыв весёлого хохота.
    На крыльцо прямо к ногам обомлевшего Ерофея соколом взлетел фиолетовоухий  боров Михрютка с сидевшим на нём почему-то задом наперед Червяковым. На крик «кто сказал, что Тимофеев погиб?!» настоятель то ли в растерянности, то ли случайно рукой неуверенно повел в сторону борова.  «Он донес?! Ай, да доносчик!» - от души веселился народ. На лицо Ерофея наползала кривая улыбка.
   Иван вгляделся  в нелепого всадника и даже встряхнул головой, отгоняя явившееся перед ним наваждение. Ему показалось, что расплывшаяся от беспробудного пьянства физиономия Червякова  стала точной копией задницы борова. На Тимофеева строго взирали как бы два Червякова. Один Червяков опустился на четвереньки. Другой Червяков сидел верхом на самом себе.
   Смех волною  катился по площади, поглощая и сглаживая всплески неприязни и злобы. Улыбка на лице настоятеля расплывалась всё шире, становилась смелее. Однако настроение своенравной толпы менялось, как ветер во время дурной погоды и сквозь добродушный смех вновь прорезались острые крики: « Так кто сказал, что Иван Тимофеев погиб?! Ты врешь, настоятель, что его больше нет!»
   Иван огляделся и понял, что  следующий злобный всплеск может закончиться бурей. Он вышел из тени и, перекрывая взволнованный шум, закричал: « Я жив! Я вернулся!» - и более не таясь, направился прямо к крыльцу.
Тимофеев шел по живому коридору и видел, как по мере его приближения стремительно меняется в лице настоятель. Из снисходительно – доброго и благопристойного оно вновь становилось испуганным и растерянным. Когда Иван взошёл на крыльцо, настоятель, казалось, и вовсе закоченел от страха. Недвижно застывший рядом с ним Червяков смотрел на Тимофеева безумно – остановившимся взглядом. Внезапно лицо его исказилось, как будто из небытия к нему явился мертвец. Он дико гикнул и ударил пятками борова, Михрютка отвратительно хрюкнув, сиганул вниз с крыльца прямо на шарахнувшихся от него людей и умчал своего хозяина в ночь.
«Я жив! Я вернулся!» - повторил Тимофеев, уже стоя на монастырском крыльце. Толпа ответила ему радостным гулом и всплеском  неистовых криков: « Иван Тимофеев живой! Ты врал, настоятель!»
Тимофеев взглянул на стоящего рядом с ним Ерофея.  Лицо настоятеля от страха закостенело. Иван понимал, что сейчас достаточно  одного его слова  и ничего не останется не только от настоятеля, но, возможно, и от монастыря Великого Солнца. Но знал он и то, что последствия для него самого и собравшихся здесь людей будут ужасны.
«Тихо!» - Иван рявкнул медведем, - «Никто    вам не врал! Я, и вправду, едва не погиб! Угомонитесь! С вами будет говорить настоятель».
«Братья и сестры!» - Ерофей бросил на Тимофеева благодарный, почти униженный взгляд. – «После того как Иван Тимофеев вернулся, я ничтожный, хочу испросить у него совета: « Где нам лучше поставить Драконову арку?»
Иван едва удержался от смеха. Теперь он узнавал изворотливого отца Ерофея.

<< К содержанию


НАПУТСТВИЕ   НАСТОЯТЕЛЯ

 

Настоятель очень долго держал Тимофеева в монастыре. Расспрашивая своего гостя о дальней поездке, он выжидал, когда с монастырской площади разойдется народ. Однако народ расходиться не торопился. Все пребывали в надежде, что Тимофеев покажется снова и что-нибудь скажет и о земле, и о жизни. Отец Ерофей делал вид, что ему интересен Иванов рассказ, но сам настороженно прислушивался к глухому перекатному шуму толпы, напоминающему громыхание медленно и неохотно уходящей грозы.
Домой Тимофеев попал только утром. И вот, наконец-то, он, изрядно уставший, сидел за столом, пил чай и рассеянно слушал болтовню несказанно обрадовавшейся его возвращению жены.
«Червяков во все дни пьян», - говорила Дарья, почему-то пряча глаза от Ивана, - «Обучил своего борова ходить под седлом и теперь, где он не появится, народ падает со смеху. А недавно его боров Михрютка соседку Никифоровну испугал. Возвращалась она вечером от больного домой и вдруг в сумерках видит: Червяков в луже лежит – одна только морда высовывается. Она морде-то и говорит: «Червяков, а ты в луже-то не замёрз? А ей морда в ответ … » - Даша смущенно прикрыла ладошкой рот, - «К-а- ак пёрнет! В луже-то боров Михрютка валялся. Задница у него теперь, что рожа у Червякова.»
Иван на мгновение оторвался от чая и усмехнулся. То, что морда у Червякова и задница у Михрютки всё едино – это он видел и сам. Но усмешку в его глазах быстро погасила усталость.
-Даша, а почему у Червяковых плетень завалился? - спросил Иван, сонно зевая. Поспешая домой, он всё же не мог не заметить, что забор у соседа бессильно упал.
-А намедни свара случилась между нашими и малопупскими мужиками. Вот наш Витька и приказал Червяковским ребятишкам из ихнего плетня повыдёргивать колья для драки. Сказал: «Всё равно  упадёт.»
-Что ж они дрались наравне с мужиками?
- Дрались. – Дарья замолчала и снова искоса взглянула на мужа.
-Что стряслось? Говори, – спокойно спросил Иван, понимая, что жена от него что-то скрывает.
-Нашего Петеньку колом прибили. Он с ребятами увязался, – отвернулась и заплакала Даша.
Сон с хозяина дома сняло, как рукой. Здоровенный кулак грохнул по столу так, что чашка с остатками чая подпрыгнула и перевернулась.
-Где он сейчас?
-В монастырской больнице, -  чуть слышно пролепетала жена.
-Собирайся, дура! Пойдём!
По дороге в больницу Даша рассказала Ивану о том, что в драке, случившейся из-за передела земли, большепупские мужики не выдержали и побежали. Малопупцы их били кольями в спину. Убиенных, правда, было немного, зато раненных – хоть отбавляй. Под горячую руку попал и маленький Петька.
-К мальчику? – встретивший их в дверях монастырской больницы толстый монах почему-то уставился на Тимофеева так, как будто тот преподнёс ему долгожданный подарок.
-К нему, – подтвердил спокойно Иван, слегка удивлённый тем, что его появление вызвало несказанную радость у служителя Божия.
В общей палате Тимофеев остановился перед нескончаемым рядом обшарпанных коек с больными и вопросительно взглянул на монаха. Но солнечный брат смущённо отвел глаза. Он и сам не знал, где лежит маленький Петька. Дарья, уже успевшая побывать у сына, торопливо направилась в дальний угол громадного, но какого-то грязно-серого, отдающего казёнщиной помещения.
-А почему наше одеяло у этого деда? – она в растерянности показывала на пестренькое одеяльце в окостеневшей руке желтолицего старика, койка которого была вплотную придвинута к Петькиной.
Нимало не смущаясь, монах дернул за пестрое одеяло так, что дед, не желающий его отпускать, от рывка приподнялся и снова упал, звонко ударившись головой о деревянную спинку кровати. Даша принялась укутывать отобранным у старика одеялом лежащего в беспамятстве сына, но вдруг испуганно взглянула на мужа:
-Ваня, у него сильный жар.
-Горячка, - равнодушно подтвердил толстый монах, - Заразился. Где-то…
-Где-то? – Иван рассмеялся нехорошо и сухо, - Здесь заразился, в больнице. Я его забираю домой.
-Забирай -  с готовностью согласился монах, - Но сначала отдай за лечение деньги.
-А вот это ты видел?! – Иванов кулак угрожающе воздвигся перед самым носом служителя Божия.
Вместо того, чтобы испугаться, толстый монах засиял, словно натёртый до блеска медный грош:
-Ты - Тимофеев Иван. Я признал тебя сразу. Мальчишку ты забирай, но я должен … я вынужден… доложить о тебе настоятелю.
- Докладывай! - зло отрезал Иван, поднимая с кровати бессильно обвисшего, словно тряпочка, сына.
Сопровождаемый Дарьей, он подошёл уже к выходу, а толстый монах всё смотрел ему вслед и радостно улыбался, как будто бы он, наконец–то, нашёл то, что так долго и безуспешно искал.
Дома вялого, обжигающе-горячего Петьку уложили в постель. Мать принялась растапливать печь, чтобы на всякий случай нагреть воды. Отец побежал к нелюбимой соседке – знахарке Никифоровне.
Иван отсутствовал долго, а когда вернулся, был хмур и зол. Он старался не смотреть на едва достигающую ему до груди бабку, которая не вошла, а буквально вплыла в избу.
Никифоровна положила узелок с травами на стол и, поджав бескровные губы, спросила:
-В больнице лечили?
-В больнице, – подтвердила ничего не подозревающая Даша.
-Вот там и дальше лечите, – знахарка подхватила свой узелок и развернулась к дверям.
-Ну, хватит!- затравленно взревел Тимофеев, - Давай лечи! А то на шкаф посажу!
-На шка-а-ф?! – камешки – глазки на дряблом лице знахарки сверкнули алмазами, - Накося выкуси! – маленькая, сложенная из полупрозрачных пальцев фига, едва доставала до носа Ивана.
-Матрёна Никифоровна! – наконец-то сообразила в чём дело Даша, - Монахи сами Петьку в больницу забрали. Ради Великого Солнца, прошу тебя: посмотри сына.
Никифоровна нехотя отвела фигу от носа Ивана и взглянула на лежащего без сознания мальчика. Затем подошла к нему и пальцами тонкими, но цепкими и сильными принялась его щупать и мять. « Вот вам и больница», - через некоторое время хмуро пробормотала она, - Попробую, но не знаю…»
Иван облегчённо вздохнул. Никифоровна себя не хвалила, но с того света вытягивала многих. На него как-то сразу навалилась усталость. Он вяло махнул рукой: «Я пойду на минутку прилягу».
…Когда Тимофеев проснулся, в избе было подозрительно тихо.
-Даша, Никифоровна ушла? – громко спросил, не сомневаясь, что жена его слышит.
-Вчера еще вечером, - Откликнулась из соседней комнаты Дарья.
Иван помолчал, соображая, сколько времени он проспал, затем снова спросил:
-А как Петька?
-Спит.
-Спит?! – повторил Тимофеев музыкой прозвучавшее в его ушах слово. Он с наслаждением потянулся, едва не отломив деревянную спинку кровати, и чихнул так громко, что боров Михрютка, без дела валявшийся под окном Тимофеевых, в мгновенье вскочил, да так и остался стоять с торчащими задними раструбами-ушами.
-Да только помрёт он, – так сказала Никифоровна, - в дверях появилась понурая Дарья. – И ещё она, жалеючи Петьку, сказала, что спасти его может лишь одно снадобье, а есть оно только у посвящённых, а больше нигде.
Иван шибанул ногой – спинка кровати грохнулась на пол. Михрютка встревожено хрюкнул и рванулся, не разбирая дороги. А через пару минут вслед за ним, ступая по лужам и брызгая грязью, по улице торопился  наспех одетый Иван. Он шёл в монастырь, к настоятелю Ерофею.
Когда-то давно Тимофеев и Ерофей (а тогда ещё просто Ерошка) вместе учились  в школе. Ивану науки давались легко, но он не умел никому подчиняться, с учителями вёл себя  дерзко. Ерошка, напротив, со школьным начальством был льстив и угодлив. В ученье он звёзд с небес не хватал, но был чрезвычайно старателен и  прилежен. Закончили они школу одними из лучших, но в посвящённые не попали: ни один, ни другой. Ивана не взяли за выходку с дымовухой. А вот почему в посвященные не попал Ерофей - все терялись в догадках.
Однако, не воспарив в «небеси», изворотливый и хитрый Ерошка неплохо устроился на грешной земле. Послушником он поступил в монастырь, где двигался по служебной лестнице, умело используя душевные слабости старших по чину. И вот, наконец, Ерофей достиг  небывалых высот, Он стал настоятелем монастыря Великого Солнца и без дорогого подарка просители к нему уже не ходили…
Тимофеев остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду: «Подарок! Как можно об этом забыть!» Он тотчас вернулся домой, а когда вновь появился на улице – подмышкой нёс шахматы, собственноручно им вырезанные из кости.
Массивную калитку в монастырской ограде Ивану открыл тот самый толстый монах, что «лечил» его Петьку в больнице.
-Что, брат, - удивлённо воззрился на него Тимофеев, - Привратникам, видать, платят поболе чем лекарям.
Потупившись и не отвечая на колкость, монах смиренно спросил:
-Ты к кому?
-К настоятелю Ерофею.
-Примет ли? – засомневался монах.
-Примет, – уверил его Иван, - доложи, что пришёл Тимофеев.
Монах чему-то про себя улыбнулся и вдруг решительно распахнул перед Иваном калитку:
-Проходи  без доклада.
Они миновали мрачную галерею из нетесаного дикого камня, невольно внушающую мысль о скудности бытия служителей Божьих и неожиданно оказались в весёлом, цветущем саду. Сквозь заросли вишен Иван разглядел Ерофея. Он, очевидно, пил чай за резным, золочёным столом. Монах сделал знак Тимофееву, чтобы тот подождал его возле входа и один пошёл к настоятелю:
-Благочинный, к тебе посетитель.
-Кто? – кротко спросил Ерофей.
-Иван Тимофеев.
-Веди.
-Он здесь, настоятель, в саду.
Ерофей изумлённо вскинул глаза на монаха:
-Кулёма, либо ты слишком глуп, либо дерзок безмерно. Провести сюда в сад без моего дозволения посетителя … Лежать бы тебе сегодня под розгами, если бы не…- настоятель запнулся. – Зови.
-Проходи, брат, - окликнул Ивана монах, и странная торжествующая улыбка осветила его лицо.
-Да прольётся на тебя Солнечный свет, - шагнув из-за вишен, начал было Иван, но настоятель сделал благообразный жест, показывающий, что пышные  словоизлияния  между настоящими друзьями излишни.
Иван положил шахматную доску на стол:
-Это тебе подарок, благочинный.
Лицо Ерофея расплылось в добродушной улыбке:
-Ты делаешь мне подарок за подарком. Не далее как вчерашним вечером ты усмирил разбушевавшихся поселян, а теперь…- он взялся за шахматную доску, - Ну, что ж, если шахматы здесь, то… сыграем?
Тимофеев с готовностью кивнул головой: СЕЙЧАС он был рад ещё раз угодить настоятелю.
Со школьной скамьи Ерофей был насколько неравнодушен настолько и неспособен к этой древней игре, и выиграть партию у хорошего шахматиста Ивана для него было несбыточным счастьем.
Игра началась. По непонятным  Ивану причинам Ерофей совершал даже больше ошибок, чем он это делал обычно. Ему пришлось приложить немало усилий для того, чтобы эту безнадёжную для своего соперника партию, свести хотя бы вничью.
-Шах и, кажется, пат, - наконец-то объявил настоятель и «простодушно» улыбнувшись,  посмотрел Ивану в глаза, - Ну, говори.
-Что говорить? - в свою очередь прикинулся простачком Тимофеев.
-Просьбу, с которой пришёл, - проницательно усмехнулся Ерошка.
Напускное веселье тотчас спало у Ивана с лица:
-А что говорить-то. Сын у меня помирает. Сказывают, есть для него лекарство у посвященных. Помоги, если можешь…
Тучка пробежала по доселе безоблачному лицу Ерофея, но тотчас пропала.
-А кто тебе, Ваня, сказал, что у посвящённых есть такое лекарство? – голос настоятеля сделался вдруг слаще мёда, но глаза из глубоких норок-глазниц  смотрели готовыми укусить зверьками.
-Я так думаю, - уклонился от прямого ответа Иван.
- Думаешь? – переспросил настоятель. Он поставил горячую чашку с чаем прямо на шахматную доску, которую совсем недавно с благоговением держал в руках, притянул к себе нежно-розовую цветущую веточку вишни, стал рассматривать её так, как будто видел впервые. – Кулёма! – Ерофей отпустил веточку. Один из цветков сорвался с неё и упал в чашку с горячим  чаем. – Кулёма! – заслышав шаги монаха, повторил настоятель, не отрывая задумчивого взгляда  от сварившегося в кипятке цветка. – Ты давно уже просился на покаяние к Вещему. Так вот тебе добрый попутчик, – он кивнул головой на изумлённо распахнувшего свой рот Ивана.
-Слава Великому Солнцу! – Кулёма  грохнулся перед настоятелем на колени.
Ерофей слегка оттолкнул припавшего к его стопам монаха:
-Поди-поди.  Да ты никак пьян сегодня.
Лишь после того, как сияющий радостью Кулёма ушёл, Ерошка доверительно положил свою изнеженную, пухлую руку на жилистое запястье Ивана:
-Сходи, поклонись Вещему, Ваня. Он - святой человек. Он пособит. А посвященные … Прости, я не знаю… - с этими словами настоятель поднял свою холёную длань, как бы давая Ивану понять, что их беседа окончена…

 
  << К содержанию