Электронная библиотека  "Тверские авторы"

ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД

 
 

19. 11. 2004 г. -  05. 03.2010 г.

Аудиоверсия:
Читает Тарас Кузьмин.
Запись произведена в 2012 г.
Звукорежиссер Владимир Федоров.


УТРО В БОЛЬШИХ ПУПЦАХ

 


- Тимофеев! Иван! Сей! Час! Явиться в поселковую управу! – сопливый посыльный таращился на Ивана начальственными глазами.
Иван Тимофеев нехотя отложил только что взятый в руки плотницкий топор и доброжелательно переспросил:
- Сей! Час! Или можно чуть позже?
- Сей! Час! – вновь проорал посыльный, и зеленая сопля выпрыгнула у него из носа.
Стараясь не смотреть на соплю и гербовую фуражку, которой посыльный, по всей видимости, безумно гордился, Иван, нехотя, поставил «каракуль» на подсунутой ему бумажонке, с досадой взглянул на отложенный, приготовленный к работе топор.
День сегодня явно не задавался. С утра он хотел починить сломанный соседским боровом забор, наконец-то, заняться печью, которая ни с того ни с сего задымила, но эта дурацкая повестка напрочь выбивала его из хозяйственной колеи.
На улицу Тимофеев вышел в премерзейшем настроении. Со злостью пнув в фиолетовый зад наглого соседского борова, разлёгшегося в глубокой, никогда не пересыхающей луже, он глянул на небо – на душе просветлело.
Тяжёлые тучи, несколько дней сряду моросившие дождем, наконец – то, разбежались. Солнце сияло в зените, отогревая озябшую, насквозь пропитанную холодной водой землю. «Здравствуй, Солнышко!» - довольно улыбнулся Иван.
Так учила маленького Ванюшку здороваться с Солнцем его покойная мать. «Твоё дело, сынок, - говорила она ему, - «Превзойти все науки и тогда Великое Солнце поможет тебе стать посвященным. Посвященные, Ваня, нам неровня. Труд их легок – нашему не чета.» А отец добавлял, с усмешкой глядя как мать, роняя горючие слёзы, ласкает притихшего сына: « Ты, Иван, глупых баб по жизни не слушай. Ишь как сладко поёт: «Хорошо, Ваня там, где нас с тобой нет. » Если руки на месте – работай руками. Если в ж..- иди в посвященные. »
От таких разговоров в голове у маленького Ивана царили сумбур и разлад. Кем же стать: посвященным или простым мужиком? Но он каждодневно видел, как горбатятся в поле его мать и отец, как постыл и безрадостен их тяжкий труд и, подумав, решил всё же подаваться в «хитрые люди». Так с иронией, отчасти вызванной неприязнью и завистью, называли посвященных за глаза мужики. В школу на свой первый урок маленький Иван летел, как на крыльях. А когда его классный наставник торжественно вопросил первоклашек: «Кто из них хочет удостоиться чести стать посвященным?» Ваня встал и выпалил, как из ружья, что поскольку у него руки в ж.., то работать он вовсе не хочет, а желает стать самым хитрым из всех живущих на свете хитрых людей…
Ваню долго пороли… так пороли, что он захворал. А когда Иван снова явился в школу, строгий классный наставник ему сообщил, что по жизни из него никакого толку не будет, а о городке посвященных ему лучше забыть.
Поразмыслив маленько и сообразив, что жизнь не мед, а классный наставник – большая сволочь, маленький Иван упрямо решил, что, во–первых, он станет таким же мастером на все руки, как и его отец, а, во – вторых, назло гаду- наставнику, будет жить и работать в городке посвященных.
Чисто и звонко неподалеку пропели фанфары. Тимофеев остановился, как вкопанный: «Как это он мог позабыть! Сегодня Великий праздник – День Посвящения!». Не раздумывая, Иван свернул с ведущей к поселковой управе дороги. Пять минут ходу, и он оказался на площади, буквально забитой народом.
- Да прольется на тебя Солнечный свет, сынок,- вдруг кто – то в толпе продышал ему на ухо.
Иван оглянулся и едва удержался от того, чтобы не поморщиться. Перед ним стояла его сварливая соседка, знахарка и травница бабка Никифоровна.
-Да упадет на тебя Солнце и его лучи. – ответил Иван, смешавшись и невпопад.
Однако старуха, вместо того чтобы обидеться и разлиться словесной желчью, вдруг улыбнулась доброй и сердечной улыбкой.
-Ваня, а ведь внучонка моего Васятку сегодня в посвященные принимают.
-Да одарит его щедро Великое Солнце, – наконец, нашелся Иван.
В тёмных, как омут, совсем не старых глазах бабки – знахарки благодарно блеснули слезинки.
Из передних рядов Ивану хорошо был виден помост, крытый мягко светящейся лазоревой тканью. На её синеве, словно на небосклоне, солнцеподобно сияли ризы монахов – апостолов, лиц весьма высокого духовного сана. Золотой подковой они окружали сбившихся в стайку притихших мальчишек и девчонок. Внук Никифоровны - рыжий Васятка стоял среди своих сверстников с мечтательно – отрешенным лицом, как будто ему до сих пор не верилось в то, что с ним сейчас происходит. Распорядитель дал вчерашним школьникам знак, и хрустальный перезвон колокольчиков наполнил сердце Ивана полузабытой, щемящей грустью.
Когда – то, вот так же как эти ребята сейчас, стоял он вместе со своим однокашником, другом Виктором на лазоревом помосте и точно так же как его соседа Васятку, переполняли Ивана гордость и неверие в свершаемое. Не верилось в то, что в свою, ещё зелёную юность, он слыл уже мастером на все руки. Не верилось в то, что сейчас ему оставалось каких-то полшага до исполнения своей заветной мечты – стать посвященным. Однако окутывающее Ивана золотое облако счастья улетело нежданно, унесённое ветром невзгод.
Еще перед церемонией посвящения классный наставник заметил, вручая Ивану тиснёный, золотой аттестат: «Далеко пойдешь Тимофеев, если…дерзость твоя это тебе позволит. » Иван промолчал, но в тайне дал себе слово как следует насолить напоследок своему наставнику, поровшему его в школе с первого до последнего дня.
Друг Виктор сотворил для Ивана отличную дымовуху. А Тимофеев исхитрился засунуть её наставнику в широчайший карман за миг до того как тот шагнул на помост, чтобы петь гимн Великому Солнцу. Как только наставник выдал первые басовитые ноты, из его толстенного, золочёного ризой брюха столбом повалил чёрный дым. Народ начал в панике разбегаться.
Однако начальство как-то прознало, что зачинщиком дерзкой выходки был Тимофеев. Отлёживаясь после свирепой порки, Иван мучительно размышлял: кто мог на него донести, но так ни к какому выводу и не пришёл. В сознании время от времени всплывала мелькавшая за сценой рожа Ерошки, известного жалобщика и подлизы, но это была всего лишь догадка, не подтверждённая никем и ничем. А через пару деньков после праздника посвящения Иван проводил друга Виктора в далёкий неведомый край, а сам навсегда остался в родимых Больших Пупцах. Как все большепупские мужики, Тимофеев рано женился, а первенцу-сыну без колебаний дал имя своего школьного друга. Иван надеялся, что сын воплотит мечту его юности и станет, как Виктор, волшебником – посвященным.
-Ваня, - вновь окликнула своего соседа знахарка Никифоровна,- Что ж ты сыночка своего будто бы и не видишь?
Немного поодаль от Никифоровны и, вправду, стоял незамеченный Тимофеевым его сын Виктор.
-Ты здесь?- окинул его насмешливым взглядом Иван,- А как твои голуби … без присмотра?
Но Виктор на колкость смолчал, лишь взглянул на отца волчонком. В отличие от него к наукам он любви никогда не питал, зато драчуном и голубятником был первым в посёлке. Вот и сейчас, нимало не смущаясь тем, что не оправдал надежд своего родителя, он равнодушно наблюдал как принимают в посвященные его одноклассника Васятку.
Теперь все ожидания Тимофеева были обращены к младшему сыну Петьке. Возможно, он сможет осуществить его заветную мечту и будет жить и работать в Хитром загадочном городке, в котором уже давно живёт и работает Иванов друг Виктор.
Тимофеев перевел свой взгляд на группу скромно стоящих в стороне людей. Это были старшие посвященные, прибывшие за молодым пополнением. Иван питал слабую надежду, что его друг находится среди них. Он долго и жадно вглядывался в этих с виду простых мужчин и женщин, которые в действительности умели творить чудеса, но так и не увидел его полузабытого, но почти родного лица.
Последний раз в родные края Виктор приезжал лет пять тому назад. Тогда умерла его мать. На похоронах он был мрачен и неразговорчив, но вечером всё же пришёл к Ивану.
Они сидели в избе, на лавке. Виктор плакал и сквозь слёзы тихо говорил Ивану о своей матери, о чудодейственном снадобье, которое якобы ей могло помочь, но предназначено только для посвященных, о том, что он клянёт свою настоящую жизнь и хочет жить так же просто и незатейливо, как Тимофеев.
Иван хорошо понимал, что его друг, как в их далёком детстве, ждёт от него утешения и поддержки, но не мог произнести ни единого слова. Он был поражён тем, что Виктор шагнул в избу прямо из стены и, как ни в чём не бывало, сел рядом с ним на лавку.
Расстались они холодно. Казалось, от их дружбы не осталось и следа, но в глубине души Тимофеев знал, что это не так.
Иван отвёл невесёлый взгляд от красочного помоста, кивнул на прощанье Никифоровне и начал потихоньку выбираться вон из толпы. Он шёл в управу посёлка и по дороге размышлял не без грусти, что в Хитром городке посвященным, наверное, не так уж плохо живётся, если его друг не пожелал навестить родные края даже в Великий праздник.

<< К содержанию


СМЕЮЩЕЕСЯ ОБЛАКО

 

Тимофеев шёл в управу посёлка, а мысли о посвящённых не давали ему покоя. Они в своём городке творили немало чудес. И отголоски этих самых чудес случалось докатывались и до простого народа.
К примеру, месяц тому назад над Большими Пупцами нежданно-негаданно появился разноцветный, весёлый шарик. Весёленький шарик очень шустро катался по небосклону, но не удержался и свалился на землю. При этом грохнуло так, что в Пупцах задрожали стёкла. А утром в далёкой дали, за полями гречихи и ржи, горизонт вдруг вспучился и посинел, как будто по нему ударили палкой.
Собравшись и меж собой посудачив, большепупские мужики решили, что это очередное чудачество посвященных, и странная шишка на горизонте как-нибудь сама собой рассосется. Однако по прошествии суток шишка не только не рассосалась, но превратилась в большое, багрово-фиолетовое облако, а ночью и вовсе тайно перекочевала к самой околице Больших Пупцов.
Об этом за завтраком родителям сообщил вездесущий сын Витька, а между делом добавил, как бы не придавая этой вести значения, что странное облако село на их гречишное поле. Иван встрепенулся. На мгновенье в раздумье одеревенел, после чего кинулся вон из дома.
Когда Тимофеев прибежал к родимой гречихе, то взору его предстала картина весьма удивительная, невиданная им никогда и нигде.
Над самой землёю, подобно громаднейшему куску плохо застывшего студня, высоко поднималась фиолетовая гора с кокетливыми нежно-бардовыми завитками. Гора колыхалась и весело и звонко смеялась. Казалось, она издевалась над хозяином поля.
Разинув рот, Иван долго разглядывал, словно пришедшую из сказки диковинку. Затем он осторожно приблизился к облаку и даже попытался потрогать его рукой, но … тут же отпрянул, едва не сбитый с ног стайкой хохочущих гномов. Кривляясь потешными, красновато-фиолетовыми рожицами, гномы удрали. А Тимофеев сначала отошёл от невольного столбняка и только потом уже сообразил, что это вовсе не гномы, а сыновья-чертянята соседа его Червякова …
-Здорово, сосед! – из глубокой задумчивости Тимофеева вывел знакомый голос. Он поднял глаза. Ему улыбался багрово-фиолетовой рожей папаша оболтусов-чертенят Червяков, - Я - из управы. Михрютку водил на осмотр, - Червяков показал на застывшего рядом с ним борова, настолько громадного, что тот был похож на лошадь средних размеров с обрубленными вполовину ногами.
Громадина-боров хрюкнул утробно и разом поворотил к Тимофееву … четыре ядовито-синюшных уха. Два уха росли там, где им и положено было расти. А вот два других украшали окорока причудливо разукрашенного борова, багрово-фиолетовый цвет которого напоминал цвет лица Червякова.
-Что лекарь после осмотра сказал? Здоров? Не хворает? – оглядывая необыкновенного борова, спросил Тимофеев.
-Здоров, - отвечал Червяков обречённо, ещё как здоров. Не знаю, чем и кормить эту ЗДОРОВУЮ сволочь.
Иван усмехнулся. И только. Он не испытывал к своему соседу ни малейшего чувства симпатии. На то у него были свои, очень веские причины. И связаны они были всё с тем же смеющимся облаком.
На следующее утро после того как Тимофеев посетил своё гречишное поле его срочно вызвали в управу посёлка. Там он предстал перед человеком с померанцевой лысиной и бегающими, словно мыши глазами. В руке померанцеволысый держал толстенькую курительную трубочку, из которой он частенько делал затяжки.
Встревоженными глазками-мышками градоначальник пробежался по рукам Тимофеева, многозначительно хмыкнул и произнёс: «И ты уж там успел побывать». Где именно «там» он не стал уточнять, но нужды в этом не было. Иван, онемев, смотрел на свою правую руку, ту самую, что он опрометчиво сунул в смеющееся облако. За минувшую ночь она совершенно незаметно для своего хозяина успела окраситься в фиолетовый цвет, и лишь большой палец её был вызывающе красно-бордовым.
Глаза померанцеволысыго градоначальника остановили тревожный свой бег и очень внимательно посмотрели в глаза Тимофееву. «Кушать эту гречиху нельзя», - гипнотически тихо произнёс человечек, - «Но после того как облако улетучится её необходимо немедленно запахать».
При этих последних, очень нехороших словах лилово-бордовые пальцы Ивана сложились в очень неприличную фигу. Но фига благоразумно оставалась в кармане, до тех самых пор покуда сын Витька не принёс добрую весть о том, что смеющееся облако, наконец-то рассеялось. Иван тотчас ткнул лилово-бордовой фигой в ту самую сторону, где находилась управа посёлка, быстро собрался и в очень хорошем расположении духа поехал косить заколдованную гречиху. Однако его прекрасное настроение улетучилось вмиг, как только он прибыл на своё гречишное поле.
Какая-то сволочь под прикрытием фиолетового тумана нагло украла по праву принадлежащий ему, невиданный урожай. А то, что урожай, действительно, был невиданным у Тимофеева не оставалось ни малейших сомнений. Вор, словно в насмешку оставил хозяину неубранную полоску гречихи, которая ощетинилась, как загривок взбесившегося кабана, гигантскими, в рост человека побегами. Без промедления Иван бросился в управу посёлка и там в сердцах потребовал отыскать и немедленно наказать вора. Но померанцеволысый градоначальник, загадочно улыбнувшись, ответил, что у вора, дескать, рано или поздно проснётся совесть и он с повинной явится сам. Как не покажется диким и фантастичным, но это его идиотское предположение вскоре сбылось.
Прошло чуть более недели после исчезновения гигантской гречихи, когда Иван вдруг с удивлением обнаружил, что у соседского борова Михрютки на окороках появились два здоровенных ядовито-синих бутона. Бутоны вскоре распустились, но не цветами, а фиолетовыми поросячьими ушами. Иван хотел было спросить у соседа, что ж это такое стряслось с его боровом? Но Червяков уже неделю на улицу нос не казал.
Узрел его Тимофеев совершенно случайно с высокого своего крыльца, с которого открывался прекрасный вид на соседский двор. В матрацных штанах, полоски которых Ивану были очень знакомы, Червяков, словно от кого-то скрываясь, короткими перебежками пробирался в уборную. «Стой, Червяков!» - громыхнул с высоты Тимофеев, подобно Господу Богу, останавливающему неисправимого грешника. Матрацные штаны вздрогнули и остановили свой ход. Червяков пугливо поворотился на окрик и … глаза у Ивана полезли на лоб. Лицо у соседа было калёно-красного цвета, точно задница павиана, а нос между ярко-багровых щёк свисал позорной синюшной сливой.
Догадка острой иглой уколола Ивана и, мигом сообразив, что нужно железо ковать пока оно горячо, он без промедления отправился в гости к соседу.
Червяков отпираться не стал и сразу признался, что из любопытства заглянул на Иваново гречишное поле. Однако когда его Тимофеев спросил, указывая на четвероухого, фиолетового Михрютку: «он тоже из «любопытства?» сосед туманно ответил, что боров, дескать, скотина свободная и шляется там, где желает. Однако скоро он борова пустит под нож. А то, что у него не два уха, а целых четыре, так это даже и лучше, потому что студень без поросячьих ушей совсем и не студень, а так ерунда какая-то.
Иван в свою очередь подтвердил, что студень из поросячьих ушей получается просто отменный, но подозрительно поглядывая, то на бордово-лиловую рожу соседа, то на ядовито-фиолетовые уши Михрютки, добавил, что перед тем как съесть этот студень, не худо бы было сшить себе штаны с ширинкой на заднице. А на испуганный вопрос Червякова «зачем?» Тимофеев ответил серьёзно: « Так неизвестно что у тебя после этого на ж … вырастет.»
Сосед задумался крепко и побежал в управу посёлка. Там в слезах и соплях он покаялся в воровстве гречихи с Иванова поля. Однако наказание ему придумали несколько странное. Кормить и холить четвероухого борова, покуда тот не помрёт своею собственной смертью. А раз в неделю приводить его в поселковую управу к лекарю на осмотр …
Всё это живо вспомнилось Тимофееву при виде неразлучной лилово-фиолетовой парочки: Михрютки и Червякова. Теперь Иван шёл в поселковую управу с душевным подъёмом и думал о градоначальнике только очень хорошее. И померанцеволысый градоначальник при виде Ивана улыбнулся ему, как родному, и даже не преминул его похвалить: «Ты - молодец, Тимофеев. Остатки гречихи запахал без остатка»…
При этих словах Иван едва удержался, чтобы не опустить свой кулак на жёлтоблестящую лысину человечка. Однако градоначальник не заметил бури пронесшейся по лицу посетителя. Он встал. Прокуренно-жёлтое лицо его как-то забронзовело и даже приобрело торжественные черты:
Тебе, Тимофеев, поручается крайне важное дело. Ты должен отправиться в Мёртвый город, зарисовать там Драконову арку и возвести точно такую же возле храма Великого Солнца.
-Да не досуг мне, - дерзко ответил Иван.
Забронзовевшее лицо градоначальника вновь стало прокуренно-жёлтым. Он нервически дёрнулся. Пепел из толстенькой курительной трубочки упал на лежащую перед ним деловую бумагу.
-Это какая другая работа!? – вдруг заорал он на Тимофеева, сбрасывая пепел с затлевшей бумаги, - Мутить народ!? Живо собирайся, и чтоб духу твоего здесь не было!
Теперь Тимофееву всё было ясно. Начальство что-то затевает в посёлке и его хотят из него удалить. Иван не раз помогал большепупским мужикам и советом и делом, когда у них с Властью не случалось взаимной любви. За это его в поселковой управе не очень-то привечали.
-Подожди, Тимофеев, - уже на выходе окликнул своего посетителя строгий начальник, - Тут Червяков приводил борова к лекарю на осмотр. Так вот он жалуется на тебя …
Кто жалуется: Червяков или боров? – приостановился Иван.
-Ну, ты шутник! - взъерепенился снова начальник, - Конечно же, боров, то есть я хотел сказать Червяков. Так вот Червяков говорил, что ты ему грозился морду набить, за гречиху. Не трогай его, Тимофеев! Ты понял!?
-Я понял, - ответил Иван, а рука его, спрятанная в карман, в который уж раз сложилась в очень неприличную фигу…
Теперь уже образ градоначальника в сознании Тимофеева поблек, полинял, зато боров Михрютка, которого вор Червяков ненавидел, воссиял лучезарной звездой. «Дай ему бог четвероухому здоровья, чтобы его хозяину-гаду неповадно было красть чужое добро», - крутилось в голове у шагавшего домой Ивана.
Занятый такими добропорядочными мыслями, Тимофеев не заметил, как подошел к своему дому. Он толкнул калитку и … остолбенел. Перед ним воздвиглась здоровенная поросячья задница с нетерпеливо шевелящимися раструбами-ушами. Между ушами, очевидно, от вящего удовольствия крутился, как заведённый хвост-пружина. А удовольствие, действительно было не из малых. Добрая половина огорода Тимофеевых была уже перепахана трудолюбивым свинячьим рылом.
«Ах ты, гадюка!» наконец, простонал Тимофеев и, схватив лежащую на земле оглоблю, обрушил её на Михрюткин хребет. Оглобля, хряпнув о железную спину борова, переломилась, как спичка. Однако Михрютка вместо того, чтобы в панике завизжать и бестолково броситься чёрт знает куда (как это сделала бы любая нормальная свинья) молча, нырнул в свежепрорытый подземный ход, прямиком ведущий во двор Червяковых.
Иван, проклиная всё на свете, завалил поросячий туннель булыганами и устало побрёл в дом. Сегодня был не его день.

<< К содержанию



МЁРТВЫЙ ГОРОД

 

Весь вечер Иван провел в сборах, а утром следующего дня уже вывел за ворота навьюченную лошадь. Жена смотрела печально, но покорно.
-Ну-ну, - грубовато утешил её Тимофеев, - Не на войну – приеду, - он зябко повёл плечами в холодном предрассветном тумане, - Ты вот что… Принеси-ка мне плащ, - Спасибо погоде, что вспомнил.
Когда Дарья вернулась из дома с плащом, вид у неё был обескураженный и даже испуганный.
-Ваня, - пролепетала она виновато, - А у тебя здесь дыра, – она растянула плащ на руках. На самой спине, и вправду, зияла дыра с неровными, обкромсанными ножницами краями.
-Витька! – кулак у Ивана невольно сжался в булыжник. – Он - гад! В отместку за голубятню.
После праздника Посвящения он в сердцах сломал голубятню. Месть не заставила себя долго ждать.
-Я быстренько заплатку поставлю, - засуетилась Дарья, опасаясь за спящего сына.
-Нет! - отрезал Иван. Возвращаться домой он не хотел. Это была плохая примета. – Поеду так. – Он свободно просунул руку в прореху и зачем-то пошевелил пальцами в воздухе. – Надену так - дыра небольшая. Приеду – выпорю гада, а сейчас пускай спит, – добавил он нарочито сурово.
В глубине души Иван понимал: он с сыном не ладит, потому что характерами они схожи друг с другом. И это подчас его согревало.
Иван махом вскочил в седло и, не оборачиваясь к сиротливо стоящей супруге, поехал прочь. Ему было невдомёк, что его провожают в дорогу ещё две пары глаз. За покосившимся Червяковским плетнём затаились и пристально смотрели в спину Ивану фиолетовоухий боров Михрютка и на удивление трезвый его «вечно пьяный» хозяин.
Тимофеев уже переправился через огибающую посёлок реку Бережу и поднялся на её крутой и высокий берег, когда воздух неожиданно вздрогнул – покатилась протяжная и ласковая волна. Это в храме Великого Солнца усердные монахи ударили в колокола, оповещая прихожан о ранней молитве. Сладкая грусть разлилась в душе Ивана. Он приостановил коня, оглянулся…
Бледное небо уже зарозовело. Навеянная ночью туманная кисея превратила дома в сказочные видения. Приглушенные краски ещё спящих улиц отзывались в сердце Ивана теплом и печалью. Он взглянул на щит-указатель, несущий название посёлка, и улыбнулся. «Большие Пупцы»– и виделось, и читалось издалека.
-Пап, - вдруг всплыло из далёкого детства, - А почему мы – «Большие Пупцы»?
-А потому, сынок, чтобы боялись, - делая «страшное» лицо, отвечал ему отец.
Маленький Ваня, не мешкая ,задирал рубаху и под улыбчиво-пристальным взглядом матери разглядывал свой живот. Пупец у него, и вправду, был изрядных размеров. Силой, как и умом, Господь Иванушку не обидел..
Сколько лет уже минуло с той поры, но всё помнится живо и ярко, будто было это вчера, и родители его до сих пор живы. Иван задумчиво тронул коня. Впереди была долгая дорога…
Мерное покачивание в седле навевало на Тимофеева дрёму. Веки его смежились. Лошадь, предоставленная самой себе, шла ровным шагом. Проснулся он сразу и резко от какого-то дурного предчувствия. Иван поднял голову и вдруг перед ним полусонным кошмаром возникла ненавистная Михрюткина морда. Из-под разлапистой ели Михрютка смотрел на него нагло, в упор глазами… своего хозяина Червякова. Тимофеев встряхнул головой, отгоняя от себя наваждение. И боров пропал. Только там, где его видел Иван, почему-то приметно покачивались еловые ветви.
Тимофеев пустил лошадь рысью, внимательно вглядываясь в застывшие вдоль дороги деревья. Неясная явившаяся ниоткуда тревога не отпускала его. Неожиданно лошадь встала, как вкопанная, и, несмотря на все понукания своего хозяина, ни на шаг не двигалась с места. Озлившись, Иван её вытянул плетью. Лошадь пустилась вскачь, но, вылетев из-за поворота, захрапела и снова остановилась. В нескольких шагах от её морды зловеще колыхалась стена красного, словно замешанного на крови тумана. Кровавый туман был по-своему очень красив. Он извивался, переливался, точно живой, как бы ощупывая деревья и неровности почвы, и представлял собой красную полосу, очень похожую на громадную огненную змею.
Тимофеев уже встречался с этой преградой. Её появление могло означать лишь одно: посвященные в этом месте зачем-то перекрыли дорогу. О том, что бы преодолеть эту заградительную полосу, не могло быть и речи. Однажды на глазах Тимофеева какой-то лихач попытался перемахнуть через красную стену, но конь перед самым препятствием неожиданно встал, и удалец не удержался в седле. Однако на землю он не упал. Кровавый туман сожрал его без остатка. Объехать полосу так же не представлялось возможным. Такие попытки кончались лишь тем, что человек изнурительно-долго следующий за кроваво-красной «путеводной нитью», каким – то необъяснимым образом оказывался на том самом месте, откуда он начал свой путь.
Однако гонимый неясной надеждой, Иван всё же углубился в лес. Он проехал с десяток шагов и… остановился, с большим подозрением разглядывая маленькую прогалину. На первый взгляд эта прогалина ничем не отличалась от прочих, которых великое множество Тимофеев видел в лесу. Как все, она поросла высокой травой и берёзками. И всё же здесь что-то казалось Ивану не так. По кромкам её трава была немного примята. А у одной из берёзок надломлена ветка. Листочки на ней чуть подвяли.
Как матёрый зверь чует опасность, так и завзятый лесовик Тимофеев почувствовал, что через прогалину ехать нельзя. Он попытался развернуть своего коня, но неожиданно для себя обнаружил, что красная полоса подступила к нему вплотную. Она неотвратимо на него надвигалась, давила и гнала на мятую явно человеческими ногами траву. Прогалину запросто можно было перемахнуть на коне, но и за ней стеной стоял жгуче-красный туман.
Иван оказался в ловушке. В невольной растерянности он оглянулся по сторонам, но вдруг… по ту сторону так подозрительно измятой травы чёрной пастью разверзлась в красной стене огромная брешь. Не размышляя ни мгновенья, но целиком и полностью подчинившись какому-то шестому неизъяснимому чувству, Иван ударил лошадь и почувствовал…Что седло под ним куда-то внезапно пропало… И он летит… Медленно-долго… И вдруг удар! И в его глазах потемнело…
Когда Тимофеев пришёл в себя, его тело разламывалось на части, в ушах стоял звон. Он с трудом встал, огляделся и приуныл. Местность, в которой он оказался, была совершенно ему не знакома. Лошадь с запасами снеди исчезла. В его распоряжении оказалось только ружьё, лежащее на земле в целости и сохранности. Иван нагнулся, чтобы его поднять и…замер, не веря своим глазам. Ружейный приклад при падении выворотил большой кусок дёрна, обнажив тускло блестевший изумрудом камень. Иван разрыл землю руками. Пред ним предстала необычайно красивая мостовая, сложенная из красных и зелёных камней.
Внезапно Тимофееву стало не по себе. Он поднял голову. Казалось, что кто-то огромный прятался в зыбком кружеве зелёной листвы и в упор смотрел на него. Однако, вглядевшись пристальнее, Иван перевёл дух. Зелёные ветви скрывали высокую стелу, несущую на своём острие большой диск, издалека напоминающий голову великана. Диск завалился на бок и от окольцевавшей его надписи остались лишь две буквы: «Ж … Г…» «Железный город.» - разгадал Тимофеев нехитрую головоломку и крепко задумался … Так назывался когда-то Мёртвый город. Но то, что цель его поездки была достигнута, не радовало Ивана. Ему было неясно, как он мог в одно мгновенье преодолеть расстояние в несколько конных переходов. Это вносило в его сердце беспокойство и смуту.
Устав от бесконечных, ни к чему не приводящих размышлений, Иван побрёл по заброшенной дороге в надежде обрести хотя бы какое- то подобие приюта. Он долго шёл зелёным коридором, который образовали придорожные гигантские деревья, а когда вышел из него, то… в первое мгновение замер, судорожно сжимая ружьё и пытаясь укротить рвущееся из груди сердце.
Яростно оскалив острые клыки, на него смотрел громадный дракон. Однако замешательство у Тимофеева продолжалось недолго. Он быстро сообразил, что это - не живой дракон, а лишь его искусная скульптура и принялся рассматривать свою интереснейшую находку.
Злобная голова дракона плавно перерастала в гибкое змеиное тело. Аркой-петлёй оно перекидывалось через заброшенную дорогу и неожиданно заканчивалось ещё одной головой, но не злобно-оскаленной, а похотливо- слащавой. Один клык у этой головы был почему-то обломан. Змеиное тело сдавливал замковый камень, выполненный в виде руки. « Да будет так вечно!» - прочитал Иван слова, выбитые в камне безвестным мастером. Сомнений быть не могло. Он стоял перед той самой аркой, на поиски которой отправил его померанцеволысый градоначальник.
Мастерски выполненная скульптура заинтересовала Ивана. Он долго её оглядывал, рисовал, а затем отправился в Мёртвый город, где надеялся найти разгадку стерегущего дорогу дракона.
Тимофеев прошёл несколько сот шагов и оказался на заброшенной городской площади, заросшей кустарником и мелколесьем. Здесь было сумрачно и сыро. Из-за теснившихся по краям площади деревьев, словно покойники, восставшие из праха, смотрели провалившимися окнами-глазницами дома-черепа. Ивану стало не по себе, как будто он очутился в склепе. Но солнце выглянуло из-за туч – деревья отступили. Дома вдруг осветились – ожили. Иван смотрел на них – странные мысли бродили в его голове.
В этом городе когда-то кипела жизнь. Люди ненавидели и любили друг друга. Вот дом, сохранивший даже в руинах следы былого изящества … Он похож на юного щеголя-гуляку, превратившегося в развалину-старика. Возможно, когда-то из его окон выглядывали хорошенькие горожанки. Что они делали? Внимали бродячим музыкантам или беззаботно болтали? Как они радовались? Как горевали?
Лёгкий взрыв, взметнувший сухие листья, заставил вздрогнуть Ивана. Матёрый глухарь, тревожа тонкие ветви деревьев, тяжело поднимался на крыло. Громадина-птица долетела до мёртвого дома и села на ободранный дождём и ветрами подоконник. Рука Тимофеева невольно потянулась к ружью и тут же остановилась. Глухарь так красиво чёрной тушью рисовался в оконном проёме на фоне пронзительно-синего неба, что стрелять его было нельзя.
Меж тем глухарь, шумно взмахнув крылами, поднялся и полетел по своим делам в лес. Иван, поразмыслив, отправился вслед за ним. Смеркалось – пора было думать о ночлеге. Однако он ещё немало проплутал по елово-берёзовой чаще и даже успел подстрелить пару рябчиков к ужину прежде чем нашел то, что искал. Это была непривычно разлившаяся здесь, но от этого не менее родная ему река Бережа.
Тимофеев нашёл подходящее для стоянки место, набрал бересты, и вскоре на самом верху крутояра забилось-затрепетало живое, упругое пламя. Теперь можно было позаботиться и об ужине. Иван осторожно спустился к реке и стал нарезать из берегового откоса ножом обнажённую глину, в которой он хотел запечь убитых им рябчиков.
Первый пласт отошёл легко и свободно. На втором лезвие ножа обо что-то заскрежетало. Тимофеев отвалил кусок глины и с удивлением обнаружил обыкновенный древесный корень. Не понимая в чём дело, он размахнулся и ударил корень ножом, но тот отскочил, зазвенев, не оставив на странной находке даже следа. Заинтересовавшись, Иван высвободил из глины удивительный корень, подивился его необычайной лёгкости и гибкости и… тут же использовал в качестве кочерги.
«Кочерга» совершенно не поддавалась огню и как-то сразу пришлась по руке Тимофееву. Он так и заснул, помешивая раскалённые угли костра и, совершенно не замечая, что «корень» вдруг замерцал голубовато-искристым светом, и этот свет охватил его пальцы, запястье и руку … Странный сон снился Ивану…

 
  << К содержанию