Электронная библиотека "Тверские авторы"
ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД
-А что у нас сегодня весёленького в Железном городе? – вдруг ни с того ни с сего спросил Иван едущего рядом с ним Кулёму.
-Драка, - немного удивлённо монах взглянул на собеседника и тут же уточнил, - Варвары дерутся с кареглазыми.
- Да нет же, - Иван досадливо махнул рукой, - Я хотел спросить, что у нас весёлого в Больших Пупцах.
-Тоже драка, – отвечал ему монах, - Мужики дерутся из-за сенокосов.
Тимофеев замолчал. Он сейчас лукавил, что ошибся. После посещения беседки на излучине реки у него вдруг появилось необъяснимое, но жгучее желание ещё раз побывать в Железном городе.
-Раз драка тут и там, - наконец, мудро решил Иван, - то я предлагаю отправиться в Железный город. По крайней мере, ТАМ и драться веселее.
-Давай отправимся, - монах не возражал.
И вскоре путники, которые только что вместе с криворотым паломником хоронили его погибшего товарища, уже сидели у костра и смотрели на калящийся в огне чудесный посох.
…Они стояли на уже хорошо знакомой им красно-зелёной мостовой. И камни этой мостовой перед окошком красивого, точно нарисованного домика мыл маленький железный человечек. Он очень ловко орудовал шваброй, окуная её в ведро с пышной шапкой пены, и напевал при этом весёлую песенку, про какую-то Большую котлету, которую нужно непременно съесть. Песенка была довольно глупой и вздорной, но маленький человечек пел так радостно и весело, что Тимофеев невольно заулыбался.
-И что это за Большая котлета? – сглотнув слюну, спросил монах у железного уборщика улиц.
- Да будет тебе известно, варвар-невежа, что Большая котлета бывает только на празднике Большой котлеты, - внезапно раздавшееся с неба громоподобное лошадиное ржание не произвело никакого впечатления на железного дворника, но варвары изумлённо задрали свои головы вверх.
Они увидали высокую арку ворот, на которой красовалась выполненная в виде лошадиной подковы вывеска: « Цирюльня для драконистых лошадей». Чуть ниже арки маячила голова громадного жеребца – дракона, которая была убрана весьма удивительно. На его похабно – корявой морде, минуя несуществующий лоб, зависла кепчонка, проткнутая острым, совсем не драконистым ухом. Кепчонку подпирали квадраты-очки с чёрно – зеркальными стёклами, непроницаемыми для любопытного взгляда. Ниже квадратов-очков дымилась полено-сигара. Она была смята серо – стальными с человеческую ладонь зубами.
Донельзя расфуфыренный драконистый жеребец выпустил клуб вонючего табачного дыма прямо в лицо ошарашенным варварам и строго их вопросил:
-А что вам, голубчики, здесь собственно надо? Желаете к празднику Большой котлеты почистить себе копыта? Так это нельзя. Здесь всё исключительно для благородных драконистых лошадей. – и, очевидно, для того чтобы подчеркнуть своё благородство жеребец рыгнул свежевыпитым пивом так громко и яростно, что у его собеседников волосы на голове встали дыбом.
-Так это же Раздолбай! – монах раскинул руки и в порыве восторга рванулся к любимому другу. Однако драконистый жеребец, подло от него отстранился и вместо «любимого друга» Кулёма заключил в объятия какого-то невзрачного щуплого, человечка.
-Вы разве знакомы? – с подковыркой спросил коротышка, который, как будто бы вырос рядом с ними из-под земли.
-Ну, да, - ослабив объятья, Кулёма смущённо взглянул на невзрачного человечка, - Не правда ли, мы с вами где-то встречались?
-Нигде мы с вами не встречались, и встречаться не могли! – раздражённо выпалил тщедушный человек, отталкивая от себя монаха.
-Эти чежеземцы удивительно нахальны! – зеркальные очки Раздолбая стрельнули в варваров солнечными зайчиками, - Навязываются в друзья благородным драконистым лошадям!
-Свинья ты после этого, а не лошадь! – закашлялся дымом монах.
-Что-о!? – сигара у драконистого жеребца обвисла промежду клыков.
Я не могу обсуждать работу в такой обстановке, – желчно заявил человечек кукурузнозубому коротышке, - Прошу вас избавить меня от присутствия этих идиотов! – и он обвел рукой вкруг себя, как бы давая этим понять, что кроме него здесь все идиоты.
-Всем замолчать, – спокойно приказал коротышка и, обратившись к тщедушному человечку, едва ли не заискивающе спросил, - Надеюсь, мы увидим на Празднике, как работает эта штуковина?
-Надеяться не возбраняется, - важно буркнул в ответ человечек, - Попробуем. Возможно, мои расчёты и подтвердятся.
-Ну, что ж, тогда по коням! То есть по драконистым жеребцам! – весело поправился коротышка, – И на праздник Большой котлеты!
Все не спеша расселись на широкой спине Раздолбая, и он степенно вышел за ворота цирюльни. Однако драконистый жеребец шёл очень медленно и почему-то то и дело завиливал на тротуар, где от него врассыпную спасались стайки прохожих.
-Послушай, Атли, - озабоченно сказал коротышка, - С такой ездой мы опоздаем на Праздник. Нас все обгоняют. Вот ещё какая-то лошадь…
-Какая лошадь? – раздражённо переспросил жеребец.
-Тебя, Раздолбай, обошёл твой друг Альв, - ядовито ответил Кулёма.
-Мерзавец Альв! – свирепо зарычал драконистый жеребец, - Да я его! - и он полетел вдоль улицы птицей.
Но лошадиный полет продолжался недолго. Довольно скоро послышался глухой, тяжёлый удар и перед глазами попадавших от внезапного торможения седоков предстала неподвижно лежащая на мостовой беременная женщина.
К удивлению, Тимофеева, ни коротышка, ни Раздолбай не проявили ни малейшего беспокойства по поводу сбитой беременной.. Кукурузнозубый, чертыхаясь, отряхивал от пыли одежду. А драконистый жеребец с сокрушенным видом разглядывал свои вдребезги разбитые очки.
-И что мы будем делать с этой бабой? – почёсывая за ухом, проговорил монах.
Жеребец на мгновенье оторвал свой взгляд от того, что совсем недавно было очками, и вдруг заржал так пронзительно-звонко, что у всех зазвенело в ушах:
-Кулёма! Так это - ты! А я-то думаю, почему мне голос этого чужеземца знаком!
-Как будто бы ты меня и не видел! - обидчиво проворчал монах.
-Конечно же, нет! – с готовностью подтвердил Раздолбай, - Сквозь очки ни черта не видно, но как они были красивы! Проклятая баба, - с досадой взглянул он на лежащую на мостовой беременную, - Наверняка, она сделана из железа.
-Как есть железная, - с ледяным спокойствием подтвердил кукурузнозубый, отряхивая остатки пыли со своих штанов, - Поехали дальше, – выкидышей у таких не бывает.
И верно, Иван не поверил своим глазам. Только что неподвижно лежащая женщина, как ни в чём не бывало, без посторонней помощи встала и пошла по своим делам.
Изумлённый монах, уже сидя на лошади, долго смотрел ей вслед и, наконец, произнёс восхищённо:
-Вот если бы моя баба так. А то я её как-то оглоблей слегка, чтоб попусту не болтала. Так она после этого на печи провалялась неделю.
Иван промолчал, но про себя не мог не согласиться с монахом.
Обретший зрение, а заодно и уверенность в движениях Раздолбай теперь понёсся что было силы, но добежав по улице до реки Бережи, вновь резко остановился. Мост через реку был разобран, очевидно, в целях ремонта.
-А если перелететь? – ещё не отошедший от обиды Кулёма решил подшутить над своим незадачливым другом.
-Да нечего делать! - с готовностью заржал Раздолбай.и с места рванул с такой силой, что у коротышки захлопнулся открывшийся было для возражения рот.
…Из реки они выбирались поодиночке. Последним на берег вылез нимало не смущённый драконистый жеребец.
-Чуть-чуть не допрыгнул, – прохрипел он, отрыгнув ведро тухлой от городских нечистот воды.
Сообразив, что от драконистой лошади можно ожидать всё, что угодно, на этот раз варвары взобрались на её мокрую спину с опаской. Но, очевидно, холодная ванна подействовала отрезвляюще на Раздолбая. Остаток пути обошёлся без происшествий, и вскоре впереди замаячила большая гора.
На самой вершине горы стояла живая пивная кружка, по стенкам которой обильно стекала переливающаяся через край белая пена. Хлопая густыми ресницами и жеманно раскрывая свой алый ротик, кружка пела весёлую песенку:
Пейте пиво,
Жизнь красива,
Беззаботна и легка
После дюжины пивка.
-А это что за ерунда? – забеспокоился монах.
-Железные люди, – загадочно улыбнулся кукурузнозубый, но, увидев, что варвары не на шутку встревожились, поспешил пояснить. – Железные люди бывают разные. Одни пашут землю и ворочают тяжёлые камни, другие летают по воздуху, а третьи… - не договорив, коротышка махнул рукой – Лучше смотрите.
Гигантская кружка вдруг рассыпалась вмиг на великое множество порхающих в воздухе диковинных бабочек, которые тут же, соединившись, образовали огромнейшую котлету. Но варварам уже некогда было наблюдать за дальнейшими превращениями небесной котлеты. Драконистый жеребец подъехал к подножью громаднейшего Шатра, который издалека казался горою.
Едва седоки успели спешиться с лошади, как к ним уже подкатила немалых размеров Бочка-толстуха и ядрёным басом запела:
Если выпить пару пива,
Будешь выглядеть красиво.
Но совсем красивым станешь,
Если в бочке дно достанешь.
Монах удивлённо раскрыл рот и тут же спросил:
-Ты тоже железная?
-Дурачок, - необидчиво ответила ему Бочка, - кто же пиво хранит в железной таре. Она же ржавеет.
В ней тут же сама собой оттыкнулась затычка, и пенное пиво полилось, но не на землю, а в кружки, подставленные ловкими железными половыми. Наполненные доверху запотевшие кружки незамедлительно были переданы вновь прибывшим гостям. По странной случайности обделённым остался лишь один Раздолбай.
-Драконистым лошадям пиво пить возбраняется, - мстительно заметил монах и сдул пену с кружки едва ли не на морду взбешённому жеребцу.
-Ах, возбраняется! А это скажите что?! - от возмущения глаза Раздолбая почти вылезли из орбит. Они смотрели на столик, за которым из кружки, схожей с бадьёй, хлебал пиво Альв.
-Альв очень выдержанная драконистая лошадь и даже в пьяном виде не бросается в реку, - возразил коротышка и, уже выступая в роли провидца, прибавил, строго глядя в вытаращенные глаза жеребца, - Не вздумай с ним драться. Здесь полно стражников.
-Обидели драконистого жеребчика! Не дали холодного бочкового! – заржал Раздолбай так громко и яростно, что Альв от испуга поперхнулся пивом и забился в жестоком кашле.
Пока происходила вся эта канитель с Раздолбаем Кулёма по-быстрому «оприходовал» свою кружку с пивом и, растолкав половых, снова протиснулся к Бочке. Однако едва он поднёс к ней пустую посуду, как щедрая, пенная струя тотчас иссякла.
-А деньги, милый? – нежнейшим голосом спросила Кулёму Бочка-толстуха.
-Какие деньги?! – искренне удивился монах, - Ты наливаешь ведь по любви, бесплатно.
-Нет, милый, по любви лишь первая, а потом за деньги.
-Ах, ты сука! – монах хотел пнуть Бочку ногою, но на пути его стали двое половых из железа. Тогда он высоко занёс тяжёлую кружку, чтобы незамедлительно треснуть одного из них этой самой кружкой по голове, но вовремя вспомнил страшной силы железных стражников на Тюльпановой площади и с руганью бросил её на землю.
-Пошли отсюда, – скомандовал коротышка, увидев, что возле Кулемы назревает скандал, – и он повёл варваров в стоящий подле Большого, малый шатер, из которого доносился мелодичный перезвон колокольчиков.
Под сенью шатра скрывалась театральная сцена, на которой в присутствии зрителей разыгрывалась душераздирающая «пиеса» о безумно влюблённых друг в друга юноше и девушке, которых родители противились их безрассудной любви. Однако Иван смотрел на грустное театральное действо и не знал смеяться ему или плакать. Всему виною были актёры, каких Тимофеев не видывал отродясь. В спектакле играли… юродивые и калеки. Влюблённого юношу … возили на специальной коляске, и у него постоянно стряслась голова. Влюблённая девушка передвигалась сама, но как-то винтом, припадая на левую ногу. Примерно такими же были и другие актёры. Единственным, кто нормально передвигался по театральным подмосткам, был маленький мальчик с волосами цвета спелой соломы. Он всем улыбался идиотской улыбкой, совал в нос тарелку влюблённому юноше с трясущейся головой и говорил: «Кушать подано». Иван присмотрелся к счастливому идиоту и без труда узнал в нём бедного Гуди.
Вдруг он услышал тихий шепот подсевшей к нему неприметно Соль, которая из зала смотрела, как играет её брат:
-Ну, как тебе спектакль, ЛЮБИМЫЙ? - и, очевидно, для того чтобы заданный вопрос оказался доходчивей горячая рука «горячей» девушки огнём прожгла штаны Ивана между ног.
-Вне всякого сомненья … Хорош!.. – Иван ответил ей голосом придушенным, но громким.
Коротышка оглянулся и посмотрел. На него. На Соль. Но не промолвил ни слова.
По счастью, Тимофеева выручил брат Сольвейг. После очередного «кушать подано», он ткнул тарелкой прямо в нос трясущемуся юноше. Неистовый влюблённый боднул тарелку головой – та грохнулась о доски и рассыпалась в куски. По непонятной причине это вызвало бурю восторга в зале. Зрители разразились рукоплесканиями. Горячая рука перестала жечь Ивана. Вместе со всеми Соль увлечённо хлопала в ладоши.
Тем временем восторг зала переходил в какое-то довольно скверное неистовство. В рукоплескания вплетались вопли, которые казались странно-непривычными неискушённому слуху варвара. Здесь были истерические всхлипывания, бормотание и даже блеяние и визг. Тимофеев пребывал в недоумении. Но в этот момент полог шатра откинулся, запуская опоздавших зрителей. Солнечный свет в мгновение пожрал «таинственную» полутьму и Тимофеев с изумлением обнаружил, что он оказался в компании юродивых и калек. Иные из них раскинувшись в специально приспособленных колясках, тряслись, издавая истерические вопли, что резали сердце и слух, иные с остановившимся от рождения взглядом и застывшим лицом, повизгивая, тупо смотрели на сцену.
Иван содрогнулся. Он в жизни своей не видал столько душевнобольных и калек. В Больших Пупцах юродивый был только один. Спокойный и тихий, он пасся возле монастырских ворот. Калек, правда, было, действительно, многовато: с десяток,а, может быть, даже поболе того – их никто не считал. И всё это из-за вечных драк между Малыми и Большими Пупцами. Иван до сих пор с острой болью в душе вспоминал, как его покойный отец, в руках которого топор не работал, а пел, в расцвете сил был вынужден бить баклуши. А всё потому, что в драке какой-то малопупский придурок переломил ему руку и она перестала сгибаться.
Иван перегнулся и спросил сидевшего неподалёку от него коротышку:
-Откуда столько юродивых и калек?
Тот сумрачно ухмыльнулся и туманно ответил:
-А это, Бьёрн, потому, что горожане слишком много работают головой и слишком мало руками.
Мне кажется, - вдруг с умным видом брякнул, вмешавшийся в их беседу монах, - Что головой они тоже работают маловато.
В этот момент со сцены послышался грохот и болезненный крик. Это молодая возлюбленная, резко крутанувшись на левой ноге, сильно толкнула коляску возлюбленного и, увлекая с собой придурковатого Гуди, не удержавшись на сцене, они рухнули в оркестровую яму. Соль, которая до сих пор сидела рядом с Иваном, тотчас помчалась помогать своему несчастному брату…
В зале вдруг стало тихо. И только Кулёма, полагая, что смотрит комедию, немедленно зашелся от смеха. Он неистово ржал, хрюкал свиньёй и плакал, словно ребёнок. Непристойное поведение грубого варвара вызвало жуткое негодование зрителей. На него возмущенно зашикали. Его толкали и даже пинали, но Кулёма уже был невменяем. Вместо того, чтобы успокоиться и замолчать, он выдал такую руладу лошадиного ржания, что зал содрогнулся. Двое железных стражников подхватили под руки разбушевавшегося варвара и потащили его на свежий воздух.
-Пойдем и мы, – толкнул коротышка Ивана – А то опоздаем к открытию Праздника.
Едва компания варваров вновь оказалась на улице, как их оглушил неподдающийся описанию грохот, а перед глазами встал едкий, слезоточивый туман. Это стоящие у входа в гигантский Шатёр две маленькие пушчонки дружно рыгнули клубами ядовито-сизого дыма. Громадный занавес, скрывающий чрево Шатра, тяжело отполз в сторону и … Сначала Тимофееву показалось, что ему померещилось, что перед ним явилось виденье, но, посмотрев на монаха, стоящего тут же с удивлённо откляченной челюстью, он понял, что не ошибся.
Из входа-зева Шатра ровной, солдатской шеренгой одна за другой выходили прекрасные дамы, совершенно освобождённые от одежд и… волос.
Справедливости ради нужно отметить, что кое-какая одежонка на них всё же была. Это -высокие шапки-фуражки, перехваченные золотыми косичками и чёрные, словно беспросветная ночь чулки, подчёркивающие ослепительно-белые бёдра и нежно-белые мягкие сапоги.
Обритые наголо, но очень симпатичные, дамы бодро промаршировали на открытую площадь и замерли в ожидании чуда. И чудо свершилось. Громадный Шатёр запел весёлым, разухабитстым маршем. Конечно же, марш исполняли проглоченные Шатром музыканты, но звуки лились из его развёрзнутого, чёрного зева и со стороны казалось, что пел сам Шатёр. В такт маршу дамы стали подкидывать ноги над головою и выделывать такие уморительные коленца, что народ просто ахал и млел от восторга.
Внезапно прекративший улыбаться Кулёма, очень долго и пристально наблюдал, как весело и задорно подпрыгивают налитые женские груди. Наконец, он сглотнул слюну и блудливо повёл глазами в сторону коротышки:
-Это бабы того… тоже сделаны из железа?
-Настоящие, - с пониманием улыбнулся кукурузнозубый, - Только титьки у них из резины.
Тимофеев одурело повёл глазами на резво пляшущих дам. Из резины у него дома были галоши, в той настоящей жизни. Как из грубой резины можно сделать нежную женскую грудь он отказывался понимать наотрез и чувствовал, что тупеет.
Тем временем парад как-то быстро свернулся. Обнажённых дам вновь проглотил Шатёр, а горластые пушки им задорно ухнули вслед.
Наступила пауза, которую заполнил Шатёр. При помощи спрятавшегося в его чреве оркестра он начал тихонечко наигрывать какую-то незамысловатую мелодию. Мелодия быстро силилась и крепчала, словно катящаяся с гор лавина, и скоро достигла такого безумного неистовства, что хотелось от неё убежать. Однако внезапно она оборвалась - на площадь упала гнетущая тишина. Все обратили свои взоры на зияющую чернотою раскрытую пасть Шатра…
И вот из неё вышел маленький, низенький человечек. Ивану с первого взгляда показалось, что человечек одет, словно покойник. По крайней мере, белая рубаха на нём смотрелась надругательски обрезанным саваном. С другой стороны, Тимофеев что-то не припоминал, чтобы покойника хоронили в чёрных кальсонах. А на человечке были кальсоны в дудочку, точно вывалянные в угле, с блестящей полоской сбоку. Смущала Тимофеева и аспидно-чёрная, в тон удивительным кальсонам, бантик-бабочка, сидевшая у ходячего покойника на кадыке. Словом, одет был маленький, низенький человечек, по мнению Ивана, вызывающе - странно.
Развинченной походкой маленький человечек прошёл всю площадь и поднялся на небольшое возвышение, что оказалось как раз возле глазеющих на действо варваров. И… воцарившаяся раньше тишина, казалось, стала … ещё тише. И вдруг…
«Беконома-а-а-т!!!» - возле уха Ивана внезапно, ошеломляюще, точно рухнувший на голову талый, тяжёлый снег, громыхнула третья пушка. Это маленький человечек разинул свою большую пасть. В голове у Тимофеева что-то грюкнуло и зазвенело и у него как бы само собой, непроизвольно, возникло страстное желание двинуть человечка в ухо. Но зазвучала величавая мелодия, такая величавая, что обалдевший Тимофеев даже попытался снять с себя шапку, которой … не было. Под гимн-мелодию из входа-зева два железных человека очень медленно и важно, точно гроб с покойным, вынесли блестящий ящик. Из ящика, словно из жаркого кость, торчала ручка, набранная спаянными в слово буквами. «Бекономат», - навострил глаза Кулёма. И тут же, предвосхитив Ивана, он спросил у коротышки:
-А почему так эта штука называется?
-Бекон, - по-иностранному сало с прожилкой. А мат … - кукурузнозубый смачно сплюнул, - А мат – это потому, что он, падла, плохо работает.
-Сало солёное? – деловито уточнил монах.
-Жареное, - строго поправил его кукурузнозубый, - И пиво.
-Пиво?! – Кулёма не на шутку взволновался, - А можно к нему подойти поближе? – он кивнул на блестящий ящик.
-Ты что с ума сошёл?! Это же приз! Он предназначен тому, кто найдёт в Большой котлете мелкую монету. Но есть бекономаты и попроще, а, главное, бесплатные. Что б человек сначала попил пивка задаром, а потом – за деньги. Они стоят вон там, за соискателями приза, - коротышка небрежно махнул рукой в сторону загона, весьма похожего на лошадиный, – затем он, вглядываясь, помолчал и неожиданно добавил, как бы находясь в раздумье, - По-моему, Альв всё-таки нажрался…
Возле загона, на который указал кукурузнозубый, действительно, стоял, покачиваясь, Альв. Время от времени левая нога у него предательски подламливалась и он с трудом её выпрямлял. Альв тупо смотрел на толпящихся в загоне горожан-толстяков. Возможно, его привлекали яркие надписи на их майках: «С бекономатом, но без мата», «Наш друг и брат бекономат.
Но Тимофееву и Кулёме было не до пьяного Альва, поскольку в этот момент человечек в чёрных кальсонах снова раскатисто прогремел на всю площадь: «Бо-о-льша-а-я!!! К-о-тле-е-т-та!!!» На глазах пораженных до изумления варваров, творилось очередное праздничное чудо.
Из чёрной зияющей пропасти-входа в гигантский Шатёр, шипя и шкворча, и, распространяя ароматы жаркого, величаво, подобно выходящему из гавани кораблю, выплывала преогромнейшая Котлета.
Ударили разом горластые пушки. Лошадиный загончик раскрылся. И множество раскормленных, тучных людей, что было сил, рванулись к Котлете.
Однако тут произошло недоразумение довольно скверного свойства. Предательская нога у Альва решила предать его окончательно и, как перочинный ножик, сложилась. Альв мягко повалился на землю как раз на самом пути атакующего клина горящих азартом соискателей ценного приза. Не в силах сдержать стремительного порыва, они дружно валились на пьяного жеребца.
И всё бы это, наверное, и ничего. Дескать, может случиться со всяким. Особенно если пиво или что-нибудь в этом роде весьма приятно на вкус. Но дело в том, что Альв упал удивительно странно. Он ловко вывел из строя большую часть соискателей приза. А между тем другую часть, которая счастливо миновала пьяно павшую лошадь, возглавил хозяин Альва – Хельги, доселе умело маскировавшийся в середине загона.
В отличие от окружавших его толстяков Хельги был сух и поджар. Он не бежал, а летел, как сайгак над ковылём. «Сайгак» был уже весьма близок к цели и даже изготовился к завершающему, затяжному прыжку, но … В этот момент случилось ещё одно недоразумение, ещё более скверного свойства, которое бывает тем сквернее, чем лучше оно подготовлено.
Всё это время за действиями пьяного или якобы пьяного Альва со стороны ревниво наблюдал Раздолбай. Как только драконистый жеребец увидал, что Хельги мчит легконого к Котлете, он, точно комета, пролетел через всю обширную площадь и у него перед самым носом нагадил пузыристым, жидким навозом. В неудержимом порыве Хельги влетел в свежетёплое, жёлтое озеро, поскользнулся, завис на долю мгновенья и… рухнул. Другие соискатели ценного приза незамедлительно попадали на него, как переспевшие груши, в тронутом ветром саду. Образовалась зловонная куча-мала из множества барахтающихся в липком навозе человеческих тел.
Налитая пивом толпа ликовала. Такого интересного забега она не видала давно. Слышались крики, улюлюканье, кто-то даже запел весёлую песню. И только Кулёму не занимала интрига забега. В освободившемся лошадином загоне он деловито обходил ряд бекономатов. Отработанным, однообразным движением он давил на торчащие из них ручки. Закончив этот обход, монах возвращался к началу ряда и у каждого бекономата залпом выпивал кружку пива и глотал, не жуя, зажатый между ломтиками хлеба шкворчащий бекон. Подбородок и щёки Кулёмы жирно лоснились…
Куча барахтающихся тел мало-помалу распалась. Изгаженные конским навозом толстяки-горожане, как мухи, облепили, Большую котлету и рвали её на куски. Обычно высокомерного Хельги невозможно было узнать. Он быстренько растолкал конкурентов и теперь жадно вгрызался в сердцевину Котлеты.
Веселье на площади нарастало. Народ во всю глотку смеялся и даже плясал. Немного не ладилось, правда, возле Малой котлеты, которую вывезли вслед за Большой. Там осями сцепились сразу несколько инвалидских колясок, и образовался непреодолимый затор. Но на душераздирающие крики юродивых мало кто обращал внимания. Горожане упивались Праздником в переносном и буквальном смысле этого слова.
Среди тучных огрузших от пива и жареных котлет толстяков шустро сновали железные половые. Они щедро разливали холодное, бочковое, а не выдержавших пивной перегрузки слабаков-горожан, поднимали, словно опавшие листья с земли и укладывали на очень удобные топчаны-носилки.
«Ну, что ж, пора начинать», - оглядываясь вокруг, себе под нос пробурчал коротышка. И тотчас, точно кто-то невидимый услышал его слова, на самом верху, смотрящего свысока на город холма, забрезжил таинственный свет. Он был нежно-синим, неярким и мягко дрожал, неотрывно притягивая к себе глаза.
«Пошли»,– кукурузнозубый почему-то торопливо повел варваров за густые деревья, куда не проникали лучи таинственного источника света. Иван и Кулёма, хотя и не понимали, зачем это нужно, но беспрекословно последовали за коротышкой.
На площади между тем продолжали беспечно смеяться, есть, пить и беззаботно болтать. Правда, откуда-то сверху упал голубь-сизяк и начал беспомощно трепыхаться, но он, очевидно, был болен.
Однако через минуту-другую рвущий на части котлету Хельги неожиданно замер, вперив остановившийся взгляд в вершину горы. Вдруг, словно взбесившись, он сорвал с себя майку и, принялся ожесточённо скрести свой поджарый живот. За ним зачесались ещё несколько человек, а вскоре, позабыв о котлетах и пиве, ожесточённо чесалась вся площадь.
Всеобщее сумасшествие продолжалось недолго, но всё это время коротышка, стоящий под сенью раскидистой липы со жгучим интересом наблюдал за внезапно обезумевшими людьми. Но свет на горе померк – всё закончилось так же быстро, как началось. Однако едва насмерть перепуганные, до крови исцарапанные горожане начали приходить в себя, как им на голову градом посыпались птицы. Галки, воробьи и вороны камнями падали с неба и, тщетно пытаясь снова подняться в воздух, судорожно били крыльями по мостовой.
Кто-то беспомощно крикнул: «Да, позовите же, наконец, стражников! Кто это там хулиганит!» Но одинокий голос так и остался безответным в толпе. Что это было - так никто и не понял. И каких хулиганов должны были арестовывать вызываемые неуверенным голосом стражники было неясно.
Коротышка с довольной улыбкой взглянул на Хельги с исцарапанным в кровь животом и, повернувшись к варварам, удовлетворённо заметил: «Что ж, теперь можно и ехать». Он посмотрел по сторонам, но Раздолбая рядом не обнаружил. Обидевшись за то, что ему не налили пива, жеребец удрал неизвестно куда. Кукурузнозубый в сопровождении варваров отправился разыскивать строптивую лошадь. Они обошли всю площадь, заглядывая в её самые отдалённые уголки, но вместо пропавшего жеребца, неожиданно обнаружили корзины с упавшими на землю птицами.
Здесь слаженно и чётко, как заведённый, работал громадный человек из железа. В груди человека имелся чугунный люк, по кругу которого было грубо отлито «БРИГАДИР». Такие же точно люки во множестве помещались на городской мостовой, но только на них было отлито чуждое, непонятное Тимофееву слово, которое он и произносил-то, едва не ломая язык, по слогам «ка-на-ли-за-ция». По всей вероятности Бригадир был сработан на том же самом заводе, на котором отливались канализационные люки. Об этом свидетельствовали рассеянные по его тупому лицу оспины-раковины, какие обычно бывают на грубых чугунных отливках.
Бригадир старательно прессовал ещё живых птиц рукою-клешней в комочек из мяса, костей и перьев. Кровь-сукровицу он очень аккуратно собирал в большой чан, не проливая при этом на пол ни капли.
-Эй, идиот! – окликнул его коротышка.
Громадный железный человек на мгновение отвлёкся, и рука его пронесла мимо чана. Кровь воробья алым пятнышком расплылась на цементном полу. По-видимому, Бригадир был чрезвычайно огорчен этим обстоятельством. Не обращая внимания на подошедших к нему людей, он с лязгом открыл свой чугунный люк, достал из груди, как из шкафа, какую-то тряпку-ветошь и начал старательно вытирать этой ветошью красное пятнышко. Однако она оказалась испачканной отработанным маслом, которое грязью размазалось по полу. Тогда Бригадир занёс над жирным пятном тяжеленную длань, но сообразив, что своей чугунной клешнёй немедля разворотит весь цемент, он в затруднении замер. И неизвестно чем бы закончилась вся эта канитель, но вовремя подскочил стальной половой и ловким взмахом салфетки, пропитанной остропахнущим растворителем, убрал масляно-кровавый развод.
-Спасибо, брат! – грюкнул ему вслед Бригадир так громко и тяжело, как будто на пол упала двухпудовая гиря и, повернувшись к терпеливо стоящему перед ним коротышке, наконец-то, спросил, - Что хочет от меня, господин?
-Скажи, идиот. А меня ты тоже выжмешь в чан, как эту птичку, если тебе это прикажут?
-Я делаю всё, что мне говорят, господин. И, как видишь, очень стараюсь, – ответил ему рассудительно Бригадир. И тут же прибавил, озабоченно оглядев коротышку, - Но только целиком мне тебя, господин, не выжать. Придётся сначала оторвать тебе руки, ноги и голову.
По-видимому, ничего хорошего услышать от Бригадира коротышка не ожидал, но даже ему ответ показался несколько «жестковат». Какое-то время он даже постоял в замешательстве, затем повернулся к Ивану.
-Смотри! – кукурузнозубый воткнул указующий перст в отливающего пивом возле забора Кулёму, - Смотри, как невзрачна, как беспомощна эта толстая куколка. Она не может поднимать непомерные тяжести и порхать в небесах. Но время летит и куколка превращается в железную бабочку … - тут коротышка почему-то тяжко задумался, но вдруг поднял голову и брякнул ни с того ни с сего, - Которая рвет человека на части!
Забыв застегнуть ширинку, монах раскрыл рот, изумлённо взирая на коротышку. Иван ему подмигнул лукаво и неприметно дотронулся до кадыка. Понятно было, что кукурузнозубый пьян, как сапожник, и несет несусветную чушь. И это полностью подтвердилось, когда, разыскивая исчезнувшего Раздолбая, они зашли в уютный, маленький дворик. Здесь горожане, старик и старушка, с любовью смотрели, как розовый мальчик в кудряшках играет в песочек.
С криком «растите детей человеческих, а не сделанных из железа!» кукурузнозубый пнул мальчика изо всей силы ногой. Но, очевидно, что у мальчика попа оказалась бронированной, потому что коротышка немедленно ухватился за ногу и завыл подраненным волком. На вой кукурузнозубого примчался немедленно отыскавшийся Раздолбай и, озверевший от трезвости, зарычал свирепо и зло:
-Кто здесь обидел моего хозяина?!
-Он, – монах ткнул пальцем в рыдающего взахлёб малыша.
-Ах, так! – взревел Раздолбай и огромными стальными зубами хватанул мальчугана за маленькую нежную ляжку.
Иван и Кулёма в ужасе раскрыли глаза, но ... послышался жуткий металлический скрежет, а следом за ним изменившийся до неузнаваемости голос драконистого жеребца:
-Ис такого шелеса делать маленьких мальчиков сапрещено, – и Раздолбай выплюнул прямо в песочницу кучу сломанных железных зубов.
-А кусать драконистым лошадям маленьких мальчиков разрешено? – злорадно рассмеялся дедушка-горожанин, поглаживая рукой благообразную, седую бородку.
-Да, наш мальчик сделан по спецзаказу из спецстали, - с гордостью поддержала его бабушка-горожанка. После того как мальчишки-варвары пробили нашему предыдущему мальчику фольгу на голове огурцом мы решили – с нас хватит…
Это, в общем – то незначительное происшествие напрочь выбило Раздолбая из колеи. Он совершенно не слушал утешений пьяного коротышки о том, что ему вставят новые зубы, ещё крепче прежних, и мчался, не разбирая дороги. Вскоре они оказались у сломанного моста через реку Бережу. При виде моста Раздолбай зарычал, словно собираясь его сожрать, разогнался и прыгнул. На этот раз прыжок удался…
Драконистый жеребец так сильно хряпнулся о противоположный берег, что у Ивана помутилось в глазах, а голос Раздолбая расплылся, стал густым и тягучим:
-Хозяин, у меня, кажется, что-то оборвалось внутри…
-Раздолбай! – строго сказал кукурузнозубый, громко рыгнув пивом, - Ты знаешь, что я скоро построю новый Мир, где все будут счастливы. Но если ты не исправишься, и не изменишь своё поведение к лучшему, то тогда… Таким идиотам, как ты в моём светлом Мире нет места.
-Хозяин! – жалобно простонал Раздолбай, - А в этом новом справедливом и светлом Мире драконистым жеребцам позволят пить пиво от пуза?
-Позволят! – не размышляя, отрубил кукурузнозубый. – Не только позволят, но на каждом перекрестке больших и даже малых улиц и переулков будут стоять пивные бадьи с надписью: «Только для благородных, драконистых лошадей». А вот кареглазых… Я этих б… Я этих благородных людей пива лишу совершенно и пошлю их трудиться на благо простого народа…
-Хозяин! Как это правильно! Как справедливо! – Раздолбай ржал всё тише и тише и медленно расплывался перед глазами Ивана …
-Послушай, Раздолбай, - Кулёма спросонья ухватился за сапог сидящего рядом с ним Тимофеева, - А почему это у тебя, брат, так копыто распухло? Ты часом не заболел? Или у тебя так с похмелья?
-Очнись! Ты говоришь, будто пьяный. – Иван толкнул монаха в плечо
-Я трезвый, как стёклышко. – Кулёма едва приоткрыл не желающие раскрываться глаза, - Пьяны эти толстяки-горожане. Они пьют и жрут, как хорошие поросята, и даже придумали ящики, из которых вылетают котлеты.
-Но, кажется, ты и сам пожрать не дурак, - заметил Иван, вспоминая лоснящийся от жира подбородок Кулёмы.
-А почему бы и нет,- огрызнулся монах,- Ведь блин он не клин, он брюхо мне не расколет
-Давай собирайся, - уже мягче сказал Тимофеев, - Нам пора ехать домой.
Глаза у Кулёмы вмиг распахнулись, и он заворчал потревоженным медвежонком:
-Куда это? В Большие Пупцы? Не хочу! Хочу на праздник Большой котлеты. Попить пивка … Хотя бы даже во сне. Послушай, Иван! А эти бабы, у которых титьки из такой упругой резины… Они ещё чего-нибудь спляшут?
-Очнись, Кулёма, - Тимофеев взглянул на монаха почти укоризненно, - Мы уже не во сне.
-Ну, да … – загрустил монах, но вдруг повернул к Тимофееву озарённое улыбкой лицо, - Иван, пожалуйста … Давай хотя бы съездим в этот город. Он - рядом.
-Ну, рядом, конечно, - усмехнулся Иван, - Для бешенной собаки и сто вёрст не крюк, - А впрочем… заедем. Почему бы и нет. – И он внезапно сумрачно взглянул на монаха.
Кулёме так захотелось увидеть руины Железного города, что он далеко обогнал своего покровителя. Иван не спешил. Он ехал уже знакомой дорогой и думал о странностях жизни, минувшей и нынешней.
Кому и зачем понадобилось подменять весёлый и красочный Мир Железного города на серый мирок Больших и Малых Пупцов? Ивану вдруг ни с того ни с сего вспомнился маленький кукурузнозубый варвар: «Я скоро построю Новый Мир, в котором люди будут умны, как Боги и сильны, как звери. Неужто, он сумел привести в исполнение свою… угрозу.
Сдавленный крик, раздавшийся впереди, заставил Тимофеева ускорить ход лошади. Он вскоре увидел монаха, стоящего возле Драконовой арки. Вид у него был такой, как будто он встретил нежданно своего лучшего друга.
-Гляди, Иван, так это же Раздолбай, – монах радостно тыкал пальцем в морду злого дракона.
Внимательно осмотрев дракона, Тимофеев не мог не признать правоту Кулёмы. Свирепо оскалив клыки, на них смотрел ВЫЛИТЫЙ Раздолбай. Иван перевел взгляд на другую голову, служащую основанием змееподобной арки, и тут же в недоумении замер. На этот раз, на него смотрел ВЫЛИТЫЙ…. Альв. Ошибки быть никак не могло. Из пасти слащаво улыбающегося развратно – лукавой улыбкой дракона торчала лишь половина клыка, Другой половины его лишил Раздолбай в потасовке на Тюльпановой площади.
-Послушай, Иван, а почему у них туловище одно на двоих? А как они ползают? А как они жрут? А как они ср-т? – вопросы, точно горох из худого мешка, сыпались из монаха.
Но Тимофеев лишь досадливо отмахнулся:
-А ты при случае спроси об этом у своего приятеля Раздолбая.
-Спросить? – удивился Кулёма, - Спросить-то, конечно, можно, но что-то я эту арку в городе не припомню.
И снова монах огорошил Ивана. Драконовой арки в Железном городе они, действительно, в глаза не видали.
-Гляди, Иван, - меж тем не унимался Кулёма, - Вон там плясали бабы с резиновыми грудями. А там то и дело палили две горластые пушки. А там стояли бекономаты с жареным салом и пивом… Иван… - вдруг жалобно заскулил монах, словно голодный пес при виде кости с махрами мяса. - Иван, в Железном городе весело, пьяно. А почему так нельзя сделать в наших Пупцах? Я тоже хочу жить в довольстве и … в пьянстве! – заключил он сердито.
Кулёма Ивана «достал». В голове у него калейдоскопом замелькали: беседка над вольной рекою, придурок-орёл, который так и не смог «обрыбиться» в этой самой реке, а, самое главное, иссохшая, коричневая длань монаха-камня, сложившаяся неожиданно в наглый морщинистый кукиш. Всё это моментально его вывело из себя.
-Заткнись! – вдруг заорал он на вытаращившего на него глаза Кулёму. - Орёл ты хренов! Кукиш тебе, а не рыба! – но к носу своего ошарашенного спутника он почему-то поднёс вовсе не кукиш, а большой свой кулак.
Внезапно прервав едва начавшийся осмотр останков Железного города, Тимофеев, как сумасшедший, развернул коня и во весь опор помчался прочь от развалин. Кулёма какое-то время пребывал в замешательстве. Он тщетно пытался сообразить, какое количество «целительной» жидкости хранится ЕЩЁ в заплечном мешке его спутника и как, и когда этой жидкости он успел отхлебнуть. Но вовремя спохватившись, он отправился догонять «обезумевшего» Ивана.
Тимофеев вскоре умерил коня: сменил галоп на спокойную рысь. Гнев, который его внезапно охватил, был во многом наигранным. Конечно, ему уже до икоты надоели те мысли, что сейчас ему высказал незамысловато монах, но … во-первых, Тимофеев торопился домой с лекарством для хворого сына, а, во вторых, ему ещё нужно было успеть сделать одно очень важное дело, ради которого он и согласился дать крюк и заехать в лежащий в руинах город.
…На третьи сутки после того как они покинули Мёртвый город бок о бок едущий с Иваном монах вдруг недовольно закрутил головой:
-Похоже, воняет падалью.
-Не может быть. – Тимофеев был «удивлён».
-Да, я говорю, что воняет… - Кулёма остановил коня, - Что-то мне это место знакомо. Ну, да. Конечно. Поедем – я тебе кое-что покажу.
Тимофеев не возражал.
Они проехали сотню шагов встреч ветру и оказались возле уже знакомой Ивану волчьей ямы, в которую он едва не попал.
-Помнишь, я тебе говорил, что, по приказу настоятеля, я для кого-то вырыл яму. Так вот она. И, по-моему, в неё кто-то ввалился.
Кулёма зажал нос рукой и склонился над ямой. Не мешкая, Тимофеев занёс над ним ногу, собираясь столкнуть на острые колья. Месть за кровавый венок неудержимо влекла Ивана к убийству. Однако монах, не подозревающий о коварном замысле своего «покровителя», вдруг шевельнулся, пытаясь лучше рассмотреть, что там внизу и пробормотал:
-Здесь какой-то странный всадник… в шубе. Темно – не разберу. Ну, и воняет …
Карающий сапог был немедленно поставлен на землю. Его хозяин немедленно шагнул к краю ямы и низко нагнулся над ней. Однако чёрт попутал Ивана. Гонимый любопытством, он подошёл к самому краю ямы. Размытая дождями глина под его ногами подалась. Он поскользнулся и … рухнул в зловонный мрак.
В первый момент Иван был оглушён падением. Когда он немного пришёл в себя и осмотрелся, то содрогнулся. Перед его глазами зависла когтистая медвежья лапа. Он поднял голову и увидал медведя, оседлавшего гниющего коня. Очевидно, привлечённый запахом падали, косолапый пытался каким – то образом достать её из ямы. Но свалился в неё сам. Остриё кола, пронзившего лошадь, застряло у него во лбу.
-Иван, ты жив?! – в светлом проёме нарисовалась голова Кулёмы.
-Да вроде, - ответил Тимофеев, сам не совсем веря в то, что он говорит. Но эта была правда. Волею счастливого случая, он лишь порвал о кол плащ на плече.
-Я вытащу тебя оттуда, - орущая голова в светлом проёме исчезла.
-Попробуй, – пробормотал недоверчиво Иван, слегка сожалея о том, что на этот раз он пренебрёг нехитрой заповедью, которую с детства вдалбливал ему в голову отец: «Месть всегда возвращается». И тут же губы Тимофеева искривились в усмешке: «Всё верно. Его ожидания оправдались». Сверху послышался лошадиный топот. Монах ускакал, оставив его подыхать рядом с уже дохлым медведем.
Внезапно Иван почувствовал одновременно и жесткую ломоту в боку от удара при падении и жуткую вонь, от которой ломило в висках. Он прислонился к осклизлому краю ямы и почти потерял сознание.
Прошла, наверное, целая вечность. Чувства Тимофеева притупились. Он перестал слышать зловоние, одеревенел. Ему казалось, что он и сам уже наполовину мертвец. Внезапно сверху посыпалась земля, и до него донёсся знакомый голос Кулёмы:
-Иван! Как ты там?!
-Отлично, – вяло шевельнулся Иван, - Даже уходить неохота.
-Я понимаю, – рассмеялся монах, - Но поверь, наверху всё же лучше.
Снова сверху посыпалась земля, и на краю ямы показался комель дерева. Суки на нём были обрублены наполовину.
-Извини, что долго! – орал вверху Кулёма, - Всё никак не мог найти подходящую ёлку.
-Да ладно! – устало, но радостно орал ему снизу Иван, - Подождал – не развалился! – и, забыв про ушибы и ужасающую вонь, уцепился руками за обрубки ветвей опустившейся в яму ели…
Остатки пути до Больших Пупцов они проехали весело-быстро. Монах оживлённо болтал. Он был очень рад тому, что ему, наконец, удалось доказать свою преданность Тимофееву. Иван отвечал своему оживленному спутнику улыбчиво-односложно. И лишь иногда он ласково заглядывал монаху в глаза. Однако Кулёма ошибался, полагая его взгляд благодарным. В душе Тимофеев благодарил не его, а Судьбу за то, что она не позволила Мести вернуться и ударить по мстителю.
Возле околицы посёлка они расстались. Монах отправился к себе, в монастырь. Тимофеев заторопился домой обрадовать жену чудесным снадобьем. Едва он спешился у родимой калитки, как она перед ним, как бы сама собой отворилась, и на улицу тихой, неслышной тенью выскользнула соседка-знахарка.
-Погоди, Никифоровна! Постой! – окликнул её вслед Тимофеев, желая сказать, что он привез то самое снадобье, которое непременно вылечит его сына. Но соседка, не отвечая, быстро исчезла в вечерних сумерках.
Недоумевая по поводу странного поведения знахарки, Тимофеев прошёл в сени и тут же наткнулся на деньги, лежащие на лавке, возле вёдер с водой. Оставить здесь их могла только Никифоровна. Иван знал те редкие случаи, когда знахарка отказывалась брать плату за свои услуги, и его бросило в жар. Он ухватился за железную скобу, заменяющую ручку у тесовой двери, и рванул её на себя. Плач и причитания Дарьи резанули его по сердцу. Она стояла на коленях перед восково-бледным, пугающим своей отрешенной неподвижностью Петькой и тихо, по-волчьи выла, упершись лбом в спинку кровати.
-Когда? – глухо спросил Иван.
Даша подняла своё такое же восково-бледное, как у Петьки, лицо:
-Только что.
Ноги у Ивана обмякли, стали нехорошими, ватными и ему захотелось опуститься прямо на пол. Если бы он не просидел столько времени в волчьей яме, то, наверняка, поспел бы с лекарством … Нежданно возвратившаяся Месть ударила его в самое сердце.