Электронная библиотека  "Тверские авторы"

ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД

 
 

<< К содержанию


 ДУРНАЯ ПРИМЕТА

-Здравствуй.
Тимофеев, едва сдержавшись, чтобы не ударить, убыстрил шаг.
Монах не отставал.
-Что хочешь? – Иван смотрел на стоящего перед ним Кулёму, как на падаль, изъеденную червями.
-Судьба оберегает тебя. Ты - сильный. Я хочу быть рядом с тобой.
Сначала Тимофеев онемел, затем от ярости едва не задохнулся:
-Я для тебя что-то вроде талисмана?
- Ты для меня то же, что для тебя Посох Вечного Странника.
Лицо Ивана затуманилось. В голове его яркой вспышкой пролетела череда воспоминаний.
Глухой стук дерева о дерево, журчание воды, стекающей с одежды, нависшее над ним лицо служителя-верзилы:
-Ты даришь Посох Странника Великому Солнцу?
И ответ Ивана, хриплый и натужный, как будто бы произнесённый и не им, а  другим, сторонним человеком:
-Дарю.
Блеск лезвия ножа перед глазами и - слабеющие путы.
Счастье его, Тимофеева Ивана, что невзлюбивший чёрную палку Кулёма бросил её посередь дороги. Счастье, что чёрную палку заметил проходящий мимо верзила-палач.
-Я буду тебе предан, – монах униженно просил.
Иван чуть не расхохотался:
-Зачем ты мне подсунул этот окровавленный венок?
-Я хотел испытать тебя: насколько ты удачлив.
-Испытать? – Тимофеев подался вперед, выискивая нездоровый блеск в глазах монаха, но его взгляд был ясен и чист. – Тогда железные пальцы сомкнулись у Кулёмы на глотке.- Теперь мой черёд!
-Ты хочешь меня убить? Но как ты объяснишь моё отсутствие настоятелю? – монах говорил задушенным голосом, но в нём не было и тени испуга.- Отпусти меня. Я приведу  наших лошадей.
Стальная хватка ослабла. Кулёма потёр рукой горло, потоптался на месте, искоса поглядывая на Тимофеева, и отправился к коновязи, возле которой паломники оставляли своих лошадей, чтобы к Святыне шествовать стопами.
Пока монах отсутствовал, к Тимофееву, как к старому знакомому, подошёл служитель-верзила.
-Домой? – спросил он, и на его совсем неласковом  лице вдруг появилось корявое подобие улыбки.
-Нет, еду к Вещему.
Брови у верзилы изумлённо взлетели вверх:
-Ты так веришь в свою Удачу, что хочешь себя подвергнуть ЕЩЁ одному суровому испытанию?
-Меня направил на покаяние настоятель Солнечного монастыря.
-А-а-а… - понимающе протянул верзила, - Благочинный. А в сопровождение дал тебе вот этого святого человека? – он бесцеремонно ткнул пальцем в монаха, который уже вел Ивану лошадей, - Понимаю…Конечно, - продолжил он, - Посетить Обитель Вещего святое дело, но…- верзила осторожно глянул на приближающегося к ним Кулёму и полушепотом добавил, - Не езди. Скажись больным. Сейчас тебя лишили Посоха, а без него ты пропадёшь.
Иван непроизвольно посмотрел на драгоценный грот, в который он совсем недавно угодил. Сейчас там, на виду у всех, переливалась знакомым ему искристо-голубоватым светом ЕГО чёрная палка. Мимо грота нескончаемой вереницей тянулись паломники. Каждый из них, одновременно и с любопытством, и с опаской оглядывал охваченный синим пламенем Посох, но никто не осмеливался до него даже дотронуться.
   Верзила перехватил взгляд Тимофеева и улыбка, словно испугавшись, сбежала с его мрачного лица.
  -Ты, брат, это дело брось, -  веско сказал палач, - Забрать назад то, что принесено тобою в дар Солнцу – это святотатство. Тогда любое колесо твоё. На выбор, – он кивнул в сторону реки.
  -А ты бы взял? – спросил Иван полунасмешливо - полусерьёзно. -  Ты тоже, кажется, не слаб?
  -Я?! – верзила замер, как бы в лёгком столбняке. – Ты хочешь, чтобы я взял Посох Странника? – Нет – нет! – он даже погрозил Ивану пальцем, -  У каждого своя Судьба… Я думаю, что Посох для меня будет тяжеловат…- А тебе он как? – верзила с жадным любопытством взглянул на Тимофеева.
  -Лёгкий, - с нескрываемым сожалением ответил Иван. – По руке как раз. И гибкий, как канат.
   Верзила удивлённо приподнял мохнатые брови и, не скрывая уважения, произнёс:
  -А, может, и выживешь. Кто тебя знает … Да, осияет твой путь Великое Солнце своими лучами.
   Он долго ещё стоял и смотрел удаляющимся путникам вслед…
   Иван и Кулёма ехали порознь. Монаха оставила его обычная болтливость. Время от времени он поглядывал на своего покровителя, как собака, наконец-то, обретшая настоящего хозяина. Тимофеев был мрачен и задумчив. Он вспоминал слова служителя – верзилы о том, что впереди его ждут суровые испытания, и острое сожаление о потере Посоха не давало ему покоя.
  -Иван, – робко окликнул своего спутника Кулёма. – Ты думаешь об этой тяжеленной чёрной палке, которую ты потерял? Не терзай себя. Всё в этом мире предопределено.  И если человеку падает на голову кирпич, то значит, так Господь распорядился  и кирпичом, и человеком. Если этот Посох выбрал тебя – поверь – ты обретешь его снова.
   Иван безмолвствовал. Не подавая вида, он внимательно слушал монаха. Ободренный его молчанием Кулёма воздел руки к небу и выспренно воскликнул: «Клянусь Великим Солнцем! Этот дурацкий Посох снова будет у тебя! – но тут же, не опуская рук, он повернулся к Тимофееву и растерянно промямлил, - Иван, что это за дрянь болтается там, наверху.
   Тимофеев поднял голову. Из-за облака, точно пущенный чьей-то беззаботной рукой катился яркий, разноцветный шарик. Он вкатился на самую маковку неба и внезапно окрасился плотной фиолетовой дымкой.
   Сердце Ивана ёкнуло и заныло. Это была дурная примета. Точно такой же шарик катался по небосклону, перед тем как на его гречишное поле село Смеющееся облако.
   Стараясь подальше уйти от места, где они видели разноцветный, весёлый шарик, а заодно и от своей неотвратимой Судьбы, Иван и Кулёма ехали очень долго. Остановились они на берегу огромной реки, которая в своих верховьях протекала через Огненные Врата.
   Кулёма, стараясь угодить своему покровителю, вмиг запалил костёр и прытко побежал к реке за водой. Вернулся он скоро и, бросив пустой котелок на траву, промычал с искажённым, позеленевшим лицом:
   -Иван, поедем отсюда.
  -Почему?
  -Там, внизу … - начал говорить монах, но, не докончив, согнулся в жестоком приступе рвоты.
   Обескураженный столь необычным поведением Кулёмы, Иван спустился к урезу воды, но ничего необычного не нашёл. Его поразил только запах, тяжёлый и неприятный, который волнами нёс с реки ветер. Он собирался уже уходить, но бросив взгляд себе под ноги, буквально окоченел. Сквозь полусгнивший тростник, нанесённый на берег, разогнавшимся на быстрине течением, на свет, словно взывая о помощи, пробивалась человеческая  рука. Рука была выпита водою и бела, точно  снег. И только холёные ногти светились на ней живо и солнечно-ярко.
Иван огляделся внимательнее и в камышовой прогалине заметил такое, что к горлу его подступил тошнотворный комок. На половинке аккуратно разломанного, до боли знакомого Тимофееву жертвенного колеса покоилась колдунья-красавица с таким же, как и рука, неестественно снежно - белым лицом, обрамленным напоминающими мочалу чёрными, как могильная тьма, волосами. Впрочем, это была не совсем уже красавица-девушка, а лишь её половина, из нижней части которой  змеились, оборванные, тёмно-зелёные кишки.
   Тимофееву схудилось. Он едва поднялся наверх и, ни слова не говоря, принялся собирать уже разложенные для привала пожитки. Монах, как мог, ему помогал. Дурная примета давала о себе знать.
   Они отъехали уже порядочно от зловещего омута, когда понурый Кулёма выдавил из себя:
  -Иван, прости меня за тот кровавый венок. Я понимаю теперь – испытание было слишком суровым, но…- он выпрямился и посмотрел на своего покровителя с неожиданной гордостью. – Ты его выдержал с честью, и сейчас я готов пойти с тобой хоть куда…
   Иван промолчал, памятуя о том, что Правда и Ложь частенько по жизни дружат  друг с другом.
   Теперь, они выбирали место для привала неосознанно сторонясь реки, как будто она несла в своих водах беду. После долгих поисков Тимофеев решил заночевать на лесной поляне с упругим и холодным, как лёд, родником. Он бил под столетней сосной с корою, напоминающей медную чешую сказочного дракона.
   Зловещая заводь уже была далеко, но дурное предчувствие всё ещё не оставляло Ивана. Он сидел у костра, тревожно прислушиваясь к затаённым вздохам и шорохам леса и вглядываясь в тёмные силуэты обступивших его деревьев. Однако вокруг всё было безмятежно и тихо. Устав от непосильного напряжения дня и поддавшись примеру храпевшего во всю глотку Кулёмы, Иван задремал … Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво треплет его за плечо. Тимофеев открыл глаза и увидел стоящего перед ним Кулёму.
  -Иван, он опять здесь, - монах обречённо поднял указующий перст к небесам.
   Вокруг стояла непроглядная темь, не видно было ни зги. Но в этой ночи, в бесконечно чернеющей высоте, ярко горел тот самый весёлый шарик, несущий Судьбу, от которой они так упорно пытались уйти. Весёленький шарик вдруг вспыхнул ослепительно-бело и тотчас пропал, как будто его не бывало. Иван и Кулёма какое-то время ещё постояли, пялясь в кромешную тьму, покуда Иван, наконец, не вздохнул облегчённо: «Ну, слава Великому Солнцу, кажется, пронесло». И в это мгновение совсем рядом с ними возник ослепительный шар, и грохнуло так, что ночь вошла в их глаза…
   Очнулся Иван нескоро и, с трудом приподняв голову, тут же слабым голосом выругался. У него перед самым носом переливалась до омерзения знакомая ему красная полоса. Преодолевая сковывающую тело боль, он с трудом приподнялся и огляделся.
  Взрывная волна начисто слизала костёр, оставив после него лишь обглоданную огнём землю. Огромная сосна с корой – чешуёй дракона была выворочена с корнем. Невесть откуда взявшаяся, красная полоса обтекала неровности почвы, зловеще колыхалась над её наклонённым стволом. Но самое скверное было то, что их лошади бесследно пропали.
   Иван тихо свистнул, но вместо ответного лошадиного ржания, бесшумно, словно таинственный призрак, пред ним явился монах с остановившимся взором. Он медленно поднял руку, указывая на вывороченную с корнем сосну, и протянул: «Го-р-и-т!» 
Иван посмотрел на поваленное взрывом громадное дерево и…, не веря себе, закрыл глаза. Выждав мгновенье, он снова открыл их. Виденье не исчезало. Между корнями столетней сосны заманчиво искрился голубоватым, призывным светом знакомый ему очертаниями предмет. Тимофеев вскочил сгоряча, но от острой боли охнул и повалился.  Снова поднялся и, прихрамывая, торопливо подошёл  к голубоватому источнику света. Объятый холодным, искристым пламенем перед ним лежал… Посох Вечного Странника.
   Дрожащей рукой Тимофеев взял светящийся Посох, и тотчас приятное согревающее тепло разлилось по его телу и придало ему силы. Однако тихий, болезненный стон заставил Ивана отвлечься. Он вопросительно взглянул на монаха. Однако Кулёма и сам удивлённо озирался вокруг. Стон повторился громко и явственно Он доносился из елового мелколесья, которое отделялось от них зловеще колеблющейся заградительной полосой.
   Тимофеев внимательно осмотрел полосу. Перебраться через неё можно было лишь по низвергнутой взрывом сосне. Снова послышался стон. Не размышляя особо, Иван ступил на наклонённый над землёю неохватный сосновый ствол. Крепко сжав заветный Посох в руке, он прошёл с десяток шагов по шершавой коре – чешуе, глянул вниз и невольно замер. Сверху красная полоса смотрелась изготовившейся к броску змеёй.
Монах, с испугом  следивший за ним, крикнул вдогонку: «Пока ещё не поздно – вернись».  Но эта фраза только подстегнула Ивана. Он сделал первый шаг, второй, третий… и уже с облегчением вздохнул, полагая, что преодолел опасное место, но алая, изгибающаяся змеёй  полоса вдруг вскинулась вверх, обвила его тело гибким и жгучим жалом. Иван покачнулся и… рухнул в ало – багровое чрево.
   В первый момент Тимофеев почувствовал, как тысячи игл пронзили его сердце. Но боль очень быстро прошла, и он обрел удивительную лёгкость и свободу движений. Иван не поднялся, он воспарил над землёю. «Жив ли я или мёртв?» - мысли медленно текли в его голове. Но вдруг он увидел глаза монаха, в которых смешались ужас и изумление. «Ты сияешь! Сияешь!» - воскликнул Кулёма и упал, распростершись перед ним, словно в молитве.
   Тимофеев поднял правую руку к лицу. Его плоть светилась таким же мягким, искристым светом, как и Посох, зажатый в правой руке. Иван сделал шаг в сторону и неожиданно вышел из красного марева, и … замер от неожиданности. Перед ним ничком, в неестественной позе лежал … его друг  Виктор.
   Виктор чуть шевельнулся и застонал. Словно спохватившись, Иван подхватил его на руки и, теперь уже ничуть не страшась,  вновь вступил в алое, холодное пламя. Тело Виктора тут же охватила сияющая корона, но она не была спокойной и ровной, как у Ивана, а ущербной  с вырванными местами краями.
   Тимофеев уложил своего друга на траву и принялся обмывать его покрытое кровоподтёками и ссадинами лицо холодной, родниковой водой. Веки раненого дрогнули и раскрылись. Увидев Ивана, он улыбнулся склеенными кровью губами, затем показал глазами на свой нагрудный карман.
   Иван вытащил из кармана Виктора коробочку, раскрыл её и … остолбенел. В коробке навалом лежали полупрозрачные шарики, немного похожие на те, что давали на Тюльпановой площади раздавленной девочке: они были  меньше, прозрачнее и выглядели  самыми настоящими леденцами. Несмотря на это, Тимофеев пожирал их глазами. Как и тогда, в удивительном сне, монах внес в его душу сомнение:
  -Да это же леденцы. Видать мужик сильно упал головой, и его потянуло на сладкое.
  Тут  Виктор застонал снова, на этот раз тяжело и громко. Иван, спохватившись, стал совать ему полупрозрачные шарики в рот. Он вкладывал их до тех пор, пока посвященный не сжал плотно губы, давая понять, что довольно.
   Тимофеев закрыл коробочку и некоторое время подержал её в руках, как бы раздумывая: не оставить ли малую толику шариков себе. Но, бросив не очень доверчивый взгляд на Кулёму, вновь засунул коробку на нагрудный карман Виктора.
   Утром Иван раскрыл глаза и, спросонья уставился, на вырванную с корнем сосну и на стоящих рядом ней, как ни в чём не бывало, неведомо откуда взявшихся лошадей. Они щипали траву и мирно помахивали хвостами, как будто бы никуда и не пропадали, и взрыв, поваливший могучее дерево, их совсем не касался. Появление лошадей настолько поразило Ивана, что он не сразу заметил исчезновение красной, заградительной полосы, а вместе с ней и его раненного друга. Сейчас вместо Виктора на расстеленном на земле плаще безмятежно храпел Кулёма.
   Тимофеев рывком выдернул плащ  из – под монаха.
  -Где Виктор? – спросил он у ещё не проснувшегося, тупо смотревшего перед собой Кулёму.
   Монах зевнул так, что едва не вывихнул себе челюсть:
  -Ушел.
   Подумав маленько, Иван помолчал, но так ничего не сообразив,  спросил снова:
  -А откуда лошади?
  -Пришли, –  ни мгновенья не задумываясь, односложно ответил Кулёма.
О чём спрашивать монаха ещё Тимофеев не знал. Он пошел к роднику и долго и тщательно полоскал своё лицо ледяной водой, но и это не прибавило ясности в его голове.

<< К содержанию

РОЗОВОЕ  УТРО



Тихое, безмятежное утро словно стало наградой измученным путникам за бурно проведённую ночь. Солнышко только проснулось и залило землю нежно - розовым  светом. Розовые птицы, сидя на розовых, тонких ветвях, пели чисто и звонко свежими голосами. На розово – красный ствол поваленной исполинской сосны облокотился Иван, но он не слышал пения птиц, не замечал, как трепещет под утренними лучами розовая листва. Он смотрел на удивительную чёрную палку, лежащую перед ним. Его сердце терзали сомнения.
   Не привиделось ли ему всё, что случилось минувшей ночью. От яркого разноцветного шарика, катящегося по небосклону и предвещающего невзгоды, до его друга Виктора, так необычно появившегося и внезапно исчезнувшего. А эта чёрная палка – Посох Странника, - которую он недавно «принёс в дар» Великому Солнцу … Как она могла оказаться здесь? Возможно, монах в состоянии дать ответы хотя бы на некоторые мучившие его вопросы? Тимофеев в упор посмотрел на зевавшего во всю глотку Кулёму.
  -Ты что, Иван? – захлопнул челюсть монах.
  -Да вот костер  хочу развести. Ты куда дел огниво?
  -Огниво? Сейчас. – Кулёма беспечно сунул руку в карман, но вместо огнива вытащил… коробочку Виктора с «леденцами».
   Утро ещё розовело солнечным светом. Птицы по-прежнему пели чисто и звонко, но пение их заглушал дикий вой привязанного  к гигантской сосне монаха. Иван бил не стервясь, без сердца, высекая нежно – свистящей плетью алые брызги крови из грязно – белой кожи монаха.
-Где Виктор? Ты убил его?
-Не убивал. Не знаю.
   Плеть свистнула чуть посильнее. Кулёма по – заячьи вскрикнул и обмяк. Тимофеев развязал монаха и окатил его ледяной водою из родника.
  -Ради Великого Солнца, - Кулёма едва приоткрыл глаза. – Дай мне хотя бы один леденец из этой коробочки.
   Какое-то время Тимофеев колебался, затем достал из коробочки «леденчик» и сунул его в рот обессилевшему монаху. Не без труда проглотив шарик, тот сразу заснул. Иван взял походный топорик и отправился в лес за хворостом для костра.
   Он шёл, приглядывая подходящий валежник, но его мысли, то и дело возвращались к монаху: «так правду сейчас говорил «солнечный брат» или врал? А с плетью, наверное, он всё же перестарался. » - Иван усмехнулся угрюмо, вспомнив в кровь иссечённую спину монаха, - «Это пройдёт не скоро. У него до сих пор оставались большие сомнения в целебной силе «ледяшек» из коробочки Виктора.
   По лесу Иван ходил долго. Подходящая сушина никак не хотела попадаться ему на глаза. Когда же он, наконец, вышел к стоянке, то хворост сам собой посыпался из его ослабевших рук. Монах, как ни в чём не бывало, сидел на его плаще и жрал вчерашнюю остывшую кашу, скребя заросшими грязью ногтями по дну котелка.
   В другое бы время брезгливый Иван, без колебаний врезал бы Кулёме по шее, но сейчас,  поражённый увиденным, он лишь тихо прошелестел:
  -Покажи спину.
Кулёма с готовностью скинул с себя рубаху. Спина его была невинно чиста и лишь бледно – розовые рубцы выделялись на его гладкой коже. Тимофеев почувствовал, что ноги ему отказываются служить и он опустился прямо на землю.
   Монах терпеливо дождался окончания осмотра, и снова пригоршней  полез в котелок, но, вспомнив о присутствии Тимофеева, тотчас схватился за ложку. Не отрываясь от каши, он пояснил:
  -Я попросил у тебя «леденец», потому что видел как затянулись раны у Виктора.
  -А почему ты молчал?
  -А ты меня спрашивал? – резонно возразил Ивану Кулёма, - Ты всё орал: «Где Виктор?! Где Виктор?!» А хрен его знает, где твой Виктор. Я правду сказал: «Он выздоровел и ушёл.»
  -А где была эта коробочка с леденцами… со снадобьем? – поправился Тимофеев.
  -Да на плаще валялась эта коробочка, - монах уже ложкой выскребал кашу со дна котелка, - Я её сунул в карман, чтобы не потерялась. Ну, и забыл.
  -Значит я тебя бил понапрасну?
   Кулёма отложил ложку в сторону и надолго задумался, после чего очень серьёзно ответил:
  -Мне кажется, что ты меня бил не напрасно. Сам посуди. Если бы ты не увидел, как после плети зажила моя спина, то так никогда бы и не узнал, что в коробочке находится чудотворное снадобье, которое вылечит твоего сына. Судьба благоволит тебе. Ты удачлив. – удовлетворённо закончил монах и принялся доедать свою кашу.
  -А ты? Ты тоже удачлив? – Тимофеева начинал забавлять этот разговор.
  -Я? – рука, в которой Кулёма держал ложку, не донесла кашу до рта и бессильно опустилась к нему на колени. – Ты хочешь видеть неудачника по жизни? Что ж он перед тобою – смотри.
   Всё началось с повивальной бабки, которая помогала моей матери при родах. Покидая наш дом, она сказала, что судьба моя будет горемычной.
  -Повивальной бабке, видно, мало заплатили? – проницательно усмехнулся Иван. 
  -Ты  угадал, - потупился монах, - отец мой недолюбливал эту знахарку. И прежде чем к ней обратиться обегал пол – посёлка, чтобы удостовериться, что все другие повивальные бабки уже разобраны. Она обиделась на это и устроила скандал. Тогда отец ей не дал денег.
  -Послушай! – осенило вдруг Тимофеева, у твоей матери роды принимала Никифоровна?
   Монах кивнул головой, подтверждая, что и эта догадка оказалась  верной и со скорбью в голосе продолжил:
  -Со дня рождения  и начались мои невзгоды. Мальчишки на улице кричали, что, едва родившись,  я уже успел ограбить бедную бабушку, не заплатив ей даже гроша. Я с ними дрался, но этим их дружбы не заработал.
    В ученье меня отдали пьянчуге – столяру. Я у него дома варил щи, выносил помои… Я вкалывал, как  лошадь, не зная ни отдыха, ни сна, а мой учитель спьяну мне пенял за то, что мои родители не заплатили ни за моё рожденье, ни за моё ученье. Я должен был всё это слушать, стаскивать с моего пьяного хозяина сапог и быть при этом всё время начеку: как бы он меня этим самым сапогом не долбанул по морде.
   В конце концов, мне порядком всё это надоело и в один прекрасный день, когда мой наставник напился в стельку, я ему предложил снять с него не только сапоги, но и одёжу. Дескать, такому мастеру рубанка и стакана негоже, как какому-нибудь там засранцу, отдыхать в штанах. Мой хозяин сдуру согласился, и я стащил с него все, вплоть, до кальсон. В одной рубахе я его заботливо усадил на лавку. Да, -  Кулёма почесал затылок. – Забыл сказать, что перед этим лавка была мною полита лучшим столярным клеем, которым, кстати, хозяин мой очень дорожил. Я не стал дожидаться, когда хозяин начнет отдирать свои яйца от дубовой доски, на которой он сидел. Забрал все деньги, что сумел найти в этом постылом  доме и его навсегда покинул.
   Я долго бродяжничал, пытался стать плотником, маляром, уборщиком улиц, но всё у меня валилось из рук: надо мною довлело проклятье. Тогда я пришел в монастырь и рассказал настоятелю Ерофею про все свои невзгоды, ожидая, что он меня выгонит. Но настоятель отнёсся ко мне благосклонно. Он мне сказал, что если я буду терпелив и послушен, то в Святой обители моё проклятье исчезнет само собой. Я вскоре понял, что имел в виду под терпением и послушанием Благочинный.  Меня отправили  на строительство скромной обители в три этажа для отца Ерофея. И я там, как каторжник,  ворочал камни за пустую похлёбку. Я отдыхал лишь тогда, когда мыл сортиры  Святого монастыря.
   Так продолжалось довольно долго. Мои силы были уже на исходе, и я собирался дать дёру от отца Ерофея,  но Судьба распорядилась мною по-иному.
   Однажды мы всей братией отмечали храмовый праздник. Наш настоятель нализался, как свинья, и завел свою любимую песню: «Что счастье есть смирение. Что для того, чтобы взойти на вершину блаженства, он готов омыть каждому из нас ноги». Тут я не выдержал. Встал за столом и при всех ему сказал, что ноги мои мыть не надо. Они воняют так, что я боюсь не только за здоровье, но и за жизнь Благочинного. А лучше бы он вымыл мою келью. Ведь я же мою сраные сортиры в монастыре. На следующий день настоятель незамедлительно исполнил мою просьбу. Он вымыл кельи всей братии, но… моими руками. А после этого, - отрешённо продолжил монах, - меня отправили рыть волчью яму … для кого-то…
   Тимофеев вскинул голову и пристально взглянул ему в глаза:
  -Как это «для кого-то»? Обычно  волчью  яму роют для зверя?
  -Какой там зверь… - усмехнулся монах, - Если яма возле дороги, которая ведёт на Мёртвый город.
   Иван молчал. Теперь он точно знал, КТО вырыл возле дороги, по которой он ехал, волчью яму, а для КОГО догадывался.
   Однако монаху было невдомёк, какие мысли бродят в голове  его собеседника. Он по-прежнему был увлечён своим рассказом:
  - А потом настоятель Ерофей прямиком отправил меня в монастырскую больницу. Оттуда редко кто выходит живым, больной он туда вошел или здоровый. Тогда я, совершенно отчаявшись, пошёл к бабке Никифоровне просить, чтобы она сняла с меня своё заклятье. Но бабка сказала, что я опоздал и что теперь заклятие она снять уже не в силах, а мне посоветовала либо отправиться на покаяние к Вещему, либо найти себе очень сильного покровителя, который дружит с удачей и идти рядом с ним. В этом случае заклятие развеется, как дым на ветру, - задумчиво заключил Кулёма, глядя, как клубы синевато-белого дыма поднимаются над костром и медленно тают в воздухе.
  -Значит, по-твоему я удачлив? – Иван с любопытством смотрел на монаха.
  -Удачлив! – с непоколебимой уверенностью Кулёма кивнул головой. – Я тебя подверг жестокому испытанию, и ты его выдержал. Ты потерял Посох Вечного Странника и обрёл его вновь. И даже чудесное снадобье, которое ты искал, пришло к тебе в руки само. Ты удачлив. Судьба к тебе благоволит. Я хочу идти рядом с тобой, но только… - Кулёма вдруг затих и жалобно, почти, что умоляюще взглянул на Тимофеева. Так смотрит пёс на своего всемогущего хозяина, который волен решать его жизнь и смерть,  -Но только Никифоровна мне сказала, - понуро-тихо произнёс монах, - что… мой покровитель… меня рано или поздно убьёт. – он вскинул глаза на Тимофеева в вопросе, исторгнутом из самой глубины души. – Иван… Ты не убьёшь меня!? Ведь, правда!? Зачем тебе убивать преданного слугу и друга!?
  Убью, – ответил Тимофеев без улыбки, - Убью, если ты мне немедленно не принесешь бутылку, в которой плещется целительная жидкость от ран телесных и душевных.
  -Самогон?! – удивлённо воззрился на него монах, – Но я же его выпил.
  -Там есть ещё - тащи, а то убью…
   Радостной трусцой Кулёма побежал к Ивановым пожиткам…
   Розовое утро умирало, уступая место нарождающемуся трепетно-яркому дню. Монах старательно мыл котелок, отдирая от него пригоревшую кашу. Иван остановившимся взглядом смотрел на кору-чешую вчера ещё полного жизни, а сегодня уже умирающего в ласковом солнечном свете исполинского дерева. Смотрел и думал. О сыне. О предстоящем нелёгком Пути. Об Удаче, коварной,  изменчивой. И о том, что монаху по-прежнему нельзя доверять ни на йоту.

<< К содержанию

ЧЁРНЫЙ  КАМЕНЬ


   
Они ехали молча. Заветное снадобье теперь было у Ивана в руках и ему надобно срочно было возвращаться домой, да только дела не пускали. И то, что он по-прежнему вынужден выполнять наказ настоятеля – ехать к Вещему - его раздражало и злило.
   Монах, сообразив, что его спутнику не до разговоров, предпочитал свой язык держать за зубами, хотя его давно подмывало что-то сказать Тимофееву.
  -Иван, - наконец, не выдержал он, - А верно ли мы с тобой едем? Ты глянь – на дороге – то ни души.
   Тимофеев, точно проснулся. Кулёма был прав. Они довольно далеко отъехали от злополучной поляны, однако за всё это время на своём пути не встретили ни единого человека.
  -Вон там, - монах неуверенно протянул руку вперед, - Там, кажется, люди.
  -Похоже, - вглядевшись, подтвердил Тимофеев.
   В тени деревьев, действительно, отдыхали двое паломников. Один из них спал прямо на траве. Другой сидел возле него, поглядывая на подъезжающих всадников.  Рот сидящего странника как-то странно кривился, и непонятно было смеётся он или плачет.
  -Что с ним? – Тимофеев с удивлением смотрел на лежащего в траве человека. Крупные капли пота орошали его бледное, застывшее, словно маска, лицо. По – видимому, он был тяжко болен.
-Он ездил к Вещему, - рот у сидящего возле больного паломника ещё более искривился.
-А ты?
-А мне неохота раньше времени отправляться в могилу, – паломник кивнул на рощу, стоящую неподалёку. Там затаилось кладбище, скрываемое от любопытных взоров деревьями, жирными, словно обожравшиеся  могильные черви.
-Кто едет к Вещему – все там? - Кулёма указал рукой на жирные деревья.
-Не все. Но кто доедет – знать  не дано.
Кулёма с гордостью взглянул на Тимофеева:
-Но мы-то уж точно доедем.
Он тронул своего коня и первым бесстрашно направил его на таящую неведомую опасность дорогу. Но Тимофеев вначале очень внимательно глянул по сторонам и только после того как ничего подозрительного, свидетельствующего о готовящейся на него засаде не обнаружил, последовал за своим внезапно расхрабрившимся  «другом».
Иван ехал, положа руку на чёрный Посох, притороченный к седлу, словно меч. При случае он собирался немедленно пустить его в ход, как простую дубину. Однако вокруг по-прежнему всё было спокойно и тихо. Кулёма даже, казалось, в седле задремал. Вдруг впереди послышался хруст ломаемой ветки. И сразу же лошадь монаха стала разворачивать вспять. Иван рывком взметнул над Кулёмой посох-дубину, но вдруг увидел, что Посох светится холодным, голубовато-искристым светом. От неожиданности Тимофеев опешил - и  удара не получилось. Однако … несмотря на это, монах бессильно качнулся в седле и, как куль с мукой, пал на землю. Впереди снова послышался треск веток и в трёх десятках шагов от Тимофеева дорогу перешёл сохатый.
Иван слез с лошади и наклонился над Кулёмой. Лицо его застыло, стало неподвижным, по нему катились крупные капли пота. Не понимая, что произошло, Тимофеев взвалил монаха на его же лошадь, сам сел в седло и медленно  поехал назад, к паломникам.
Криворотый,  по-прежнему  сидевший возле своего полумёртвого товарища, завидев подъезжающего Тимофеева, поднялся.
-Ты пропустил его вперёд, – он указал на монаха, - А сам остался посмотреть, что будет.  Мудро…
Не отвечая ему, Иван стащил Кулёму с лошади и положил  его рядом с больным паломником.
-Ты посмотри за ним, -  обратился он к криворотому, указывая на монаха, - А я поеду к Вещему.
-Куда-куда?! – паломник вытаращил глаза.
-К  Вещему, – повторил Иван снова садясь в седло.
Тимофеев уже порядочно отъехал от лежащего без сознания Кулёмы, когда его догнал криворотый паломник.
-Постой! – запыхавшись, он остановил Ивана, - У тебя есть деньги?
- Я заплачу – не бойся.
-Я не о том! - с досадой махнул рукой паломник, - Я - честный человек и говорю поэтому прямо. Я заберу все твои деньги. Они тебе больше будут не нужны, а мне придётся копать целых три могилы. Может быть, выберешь САМ место, где тебе лежать? – криворотый указал рукой на погост с жирными деревьями.
-Мне здесь могила не нужна, – хмуро ответил Тимофеев, - Я вернусь! – и он ударил лошадь плетью.
Тропа  быстро исчезала, съедаемая травой. Но Тимофеева уже не мучило, как прежде, тревожное беспокойство. Лес постепенно редел, становился выше и чище. Незаметно для себя Иван въехал в дубраву.
Могучие деревья высились вокруг него, овевая прохладой. Под копытами лошади беспрестанно переливался ковер, сплетённый из пронизывающих листву солнечных лучей. Что-то ясное, чистое, светлое вливалось в душу Ивана.
Внезапно засинело небо, деревья расступились, и Тимофеев оказался в открытом поле. Едва приметная тропа, по которой он всё это время ехал, оборвалась…
Долго Иван оглядывался окрест, пока не заметил на окраине леса большой чёрный камень, очертания которого показались ему необычными. Скорее из безнадёжности своего положения,  чем  из-за желания что-либо узнать Тимофеев направил коня к нему.
Приблизившись,  он был так удивлён, что долго пребывал в столбняке. Чёрный камень… оказался неподвижно сидящим под деревом человеком, облаченным в очень необычную рясу. Она волнами ниспадала с тела монаха и придавала ему сходство  с большим валуном. Глубокий капюшон, словно маленькая пещера, скрывал от любопытного взгляда лицо  незнакомца, напоминающего Ивану изваяние из чёрного мрамора.
-Скажи, добрый человек, - спросил, наконец, Иван в сомнении с кем он говорит, с живым или мёртвым. -  Не нуждаешься ли ты в помощи?
-Спасибо, сынок. Мне ничего не нужно.
Некоторое время Тимофеев изумлённо взирал на монаха, Его поразило не то, что этот человек назвал его сыном, а то, что голос, прозвучавший из-под капюшона, был силён не по-старчески и мучительно ему чем-то  знаком. Угасшее было подозрение Ивана по поводу  сговора монаха с паломниками  вспыхнуло  с новой силой, и он с плохо скрытым недоверием  спросил:
-Скажи, отец, я надеюсь, что наша разница в годах и твоё положение позволяют мне тебя так называть. Я верно еду к Обители Вещего?
-Путь твой долог. Ты отдохнёшь и поедешь дальше, – снова раздался крепкий, мужской голос из-под капюшона.
Ответ был тёмен, как ночь, лишённая лунного света, и Тимофееву он не понравился.
-Скажи, добрый человек: кто ты? – с этими словами Иван перегнулся в седле, чтобы откинуть капюшон, скрывающий лицо таинственного незнакомца, но… Внезапно перед его глазами воздвиглась иссохшая, морщинистая длань. Она была чёрно-коричневой, словно восставшая из гроба, и даже отдалённо не напоминала ладонь живого человека. Тимофеева будто ударили в лицо. Он отшатнулся. Его лошадь захрапела, встала на дыбы, едва не сбросив седока, и помчала диким полем…
Когда Ивану удалось её остановить, удивительный монах давно уже растворился в ярком солнечном свете, а впереди за купами деревьев, виднелась крыша маленькой избушки.  Тимофеев направился к ней без размышлений.
Он оставил свою лошадь у коновязи и, не заходя в избу, нимало не колеблясь,  уверенно зашагал по какой-то едва приметной стёжке. Иван миновал разогретый полуденным солнцем луг, источающий дурманящий аромат трав, и неожиданно оказался на высоком  взгорье, которое словно страж, застыло над громадной рекою. Отсюда, из овеваемой вольными ветрами беседки, открывался захватывающий дух вид на могучий поток, плавно несущий свои воды, на дальний лес, дымчатой, едва приметной полоской окаймляющий край неба.
В беседке, на столе, Ивана ожидали две благоухающие чаши. Одна из них светилась ярким днём, точно кусочек солнца, и до краёв была налита мёдом. В другой свет был неярок, приглушён и отдавал луною. Она была наполнена дурманящим настоем трав, которые в полночь собрал колдун. Но Тимофееву всё это было невдомёк. Им почему-то овладела беспричинная кручина. Недолго думая, он отпил из обеих чаш и стал смотреть на полноводную реку, впадающую в небо, на облака, плывущие то ли по небу, то ли по реке. И вместе с облаками плыли его мысли.
Какая синь! Какая глубина! Она безмерна так же, как и человеческая подлость. Что сделал он дурного, когда попросил лекарство для своего умирающего сына. Однако настоятель монастыря послал его за это на смерть. Так почему же это снадобье предназначено только для избранных, только для посвящённых?!
Ивану вспомнился его друг Виктор, его умершая мать и многие его односельчане, которые ещё могли бы жить, да жить, если бы чудесное лекарство было им доступно. А сотни лет назад, когда нынешний мёртвый город был ещё живым, всё было по-другому и эту умирающую девочку всё-таки спасли … Так кто же разделил людей на посвященных, творящих чудеса и чернь, изнемогающую от работы, непосильной и тяжёлой? А, может быть… сделать эту жизнь такой, какой она была когда-то? И всё вернется… и люди будут счастливы?
Ивана, точно обожгло. Настолько эта мысль показалась ему неожиданной и дерзкой. Замерев, он смотрел на орла, парившего над бескрайней водной гладью. Вот он камнем упал в реку и поднялся, тяжело вздымая крылья, но… рыбы не было в его когтях…
Иван  в мгновенье протрезвел и встал. Взглянул на не допитые отвар из трав и мёд: «Кто его здесь дурманит?! Разве может такая мысль придти на ум здравомыслящему человеку!»
Тимофеев взялся за свой Посох и… не смог его поднять. Он постоял в растерянности, снова ухватился за потяжелевшую «дубину»  и едва оторвал её от земли. Уже на выходе у Ивана возникло чувство, что кто-то ему смотрит в спину, но оглянувшись, он никого не увидал.
Назад Иван прилетел, словно на крыльях, Все трое были на том же самом месте, где он их оставил. Один из незнакомцев по-прежнему лежал на траве, но был слишком покоен для живого человека. Другой  беседовал о чём-то с  Кулёмой, который, очевидно, уже пришёл в себя. Завидев Тимофеева, они оба встали.
-Ты видел  Вещего? – криворотый и Кулёма с жадным любопытством смотрели на Ивана.
Тот  оторопело замер и вдруг  начал разворачивать коня.
-Ты куда? – удивлённо окликнул его монах.
-По-моему, я никого не видел… - у Тимофеева был такой вид, как будто у него внезапно заболела голова.
-Ты видел, – задумчиво и как бы удивлённо  заверил Тимофеева паломник, - Ты видел… - повторил он снова, - Иначе бы сейчас… - он взглянул на своего товарища, лежащего покойно на траве. – Иначе бы сейчас живым тебя мы не увидали.

 
  << К содержанию