Электронная библиотека "Тверские авторы"
ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД
ПАМЯТНИК ПОСЛЕДНЕМУ СПЕРМАТОЗОИДУ
Центральную площадь Железного города на этот раз трудно было узнать. От башни Тюльпана, стрелой взметнувшейся в небо, к реке Береже, чернеющей у подножья городского холма, кишкой протянулся огромный и длинный шатёр. Над ним в небесах изображали живые картинки железные люди. Они то рисовали на небосклоне лужок с пасущимися на нём милашками-кроликами, то складывались в слова, читаемые издалека, но чуждые и непонятные варварам: «СЕКС – ВЫСТАВКА». При этом очаровашки пушкарики-кролики бесстыдно напрыгивали друг на друга и нагло совокуплялись у всех на виду. К примеру, на каком-нибудь проплывающем мимо них облачке.
Иван, оказавшись на площади, вверх не смотрел. Он озирался по сторонам. Он пристально вглядывался в лица гуляющих горожан, пытаясь понять: ЧЕГО ЖЕ им не хватает. Одежда, еда и чудо-лекарство – всё у них есть. Так почему же так много среди них телесных и душевных калек. Так почему же они постоянно не ладят друг с другом. Их бы на годик-другой оторвать от этого рая и определить в Большие Пупцы, чтобы они не бесились здесь с жиру.
-Иван, – перебил его мысли Кулёма, - Скажи, что такое «секс-выставка».
-Ещё не пришедший в себя Тимофеев соображал весьма туго и сходу понёс околесицу:
-Ты видел, Кулёма, как выставляют зимние рамы? Ну, здесь, то же самое, но выставляют не рамы, а секс, – и, совершенно запутавшись в своих объяснениях, он поспешно добавил, - Пойдём и посмотрим, что там и как выставляют, а заодно возьмём пару пива в бекономате.
Вход в длинный шатёр представлял собой стоящего на задних лапах гигантского дутого кролика, свободно болтающегося в воздухе взад и вперёд. Однако при относительно сильном дуновении ветра он делал бёдрами крайне неприличные телодвижения, чем вызывал в публике, толпящейся возле входа в секс-выставку вялое оживление.
Варвары пробрались сквозь густую толпу к ногам-колоннам шаловливого, дутого кролика и … застряли. Возле одной из кроличьих ног, как раз перед самым входом в шатёр, стояла драконистая коняга с торчащим из пасти обломанным, красным клыком. С неё высокомерно-насмешливо взирала на суетящихся внизу мелких людишек надменная кукла с напудренным до неестественной белизны лицом и подведёнными чёрной краской глазами.
-Иван! – зашептал Тимофееву на ухо не на шутку струхнувший Кулёма, - Гляди. Это Хельги и Альв. Сейчас нас выбросят вон или даже побьют.
Как раз в это время Хельги сделал указующий жест и двое дюжих парней-горожан схватили и куда-то поволокли какого-то варвара в грязной и рваной одёже.
Однако вопреки ожиданиям Кулёмы Хельги не стал им препятствовать пройти между растопыренными кроличьими ногами, которые являли собой вход в кишкообразный шатёр. Он лишь с холодной насмешкой скользнул по их напряженным лицам взглядом и отвернулся. Опасность поджидала монаха с другой стороны. К нему протянул слюнявые трубочки-губы Альв и, задыхаясь от нежности, горячо продышал: «Дружочек мой ненаглядный! Позволь я тебя поцелую!» - Альв со свистом втянул в себя клейкую струйку слюны и сквозь толпу протолкал свою морду к Кулёме, но тот рванулся вперёд и, давя на своём пути горожан, счастливо избежал слюнявого поцелуя.
«Ну, сволочь!» - пробормотал со злостью монах, влекомый вместе с Иваном толпой посетителей. – «Погоди. Я с тобой ещё поквитаюсь».
Однако Кулёма тотчас забыл о ненавистном ему драконистом жеребце, едва они вступили в обширную залу, с которой собственно и начинался осмотр экспозиции. Остановившись, как вкопанный, монах начал вертеть головой, отыскивая глазами вожделённый бекономат. К великому его огорчению бекономатов на выставке не было и в помине. Зато по углам просторного зала стояли всё те же пузатые кролики величиной с человеческий рост. Кулёма хотел уже было похулить организаторов выставки, но тут на свою беду он поднял голову вверх, возможно, в надежде обнаружить бекономат, привинченный к потолку и… лицо его исказилось от ужаса.
-Ваня, Ванечка! – слабо пискнул монах и показал пальцем вверх, - Ты погляди, что там такое творится.
Тимофеев взглянул вслед за ним и… обомлел. Перед ним стоял … огромный, мужской, детородный член. Голова его была ядовито-багрова и смотрелась ужасающе неприлично.
-Ванечка, это же х …- монах выговорил первую букву ругательного слова и, тут же сообразив, что страшно согрешил, скукожился, будто у него страшно болел живот. Тогда он воздел руки вверх, желая прочитать спасительную молитву, но вновь перед его взором замаячила багровая голова. Монах потерял себя. Он, то падал ниц, нелепо раскорячиваясь на полу, то грохался на колени, то метался взад и вперёд, как курица снесшая яйцо. Кулёму, словно мухи свежий навоз, немедленно облепили зеваки.
-Мой друг очень набожен, - поспешил объясниться Иван, - Узрев здесь столь дорогую для нас, варваров, святыню, он не мог не воздать ей почести.
Монах ошалело взглянул на Ивана, но тот уже ухватил его за воротник и потащил в лабиринты выставки, подальше от назревающего скандала.
-Послушай, Кулёма, - раздраженно сказал Тимофеев, отпуская монаха. – Я помню на голых баб ты пялился так, что у тебя глаза повылазили. А здесь из-за всякой ерунды, - тут Иван смущенно закашлялся,- Такие выделываешь выкрутасы, что все диву даются.
-На голых баб, Ваня, пялиться вовсе не грех, - ответил ему одуревший монах, - Бог их и создал для того чтобы пялиться. А здесь … Какие там рамы, Ваня, которые выставляют. Здесь выставляют - чёрт знает что!
Мало-помалу Кулёма пришёл в себя. Однако теперь шел, глядя себе под ноги, стараясь не смотреть на окружающие его экспонаты. На картины с распластанными женскими бёдрами, на человеческие глаза, живые и яркие, но помещённые воспалённой фантазией художника туда, откуда их могла бы извлечь только повивальная бабка, на галерею нарочито изломанных обнажённых человеческих тел, по непонятной причине обозванных «Райскими наслаждениями».
-Иван! – вдруг обрадовано подал голос Кулёма, - Смотри, хоть что-то на этой выставке есть человеческое. Вот змея помирает…
Монах стоял возле камня, на котором бессильной верёвочкой обвисла небольшая змея. Змея была несколько странной: слишком тонкой и нежной для земноводного гада. А голова её по сравнению с туловищем смотрелась несуразно большой. Но подошедший на зов Кулёмы, Иван не обратил на эти нелепицы никакого внимания. Его в самое сердце поразили глаза необычной скульптуры. Они смотрели в невыразимой предсмертной тоске и были похожи на глаза умирающего в колыбели ребёнка.
«Памятник последнему сперматозоиду», - прочёл любознательный монах надпись на постаменте загадочного изваяния.
-Иван, а что такое сперматозоид?
-Сперматозоид – это то, что делает женщину матерью, – за Тимофеева ответила миловидная горожанка. Она стояла рядом с молодым, но уже обрюзгшим и толстым мужчиной.
-А почему последним? – допытывался пытливый монах.
-Вам, варварам, этого не понять, – высокомерно улыбнулся толстяк, Вы слишком много работаете руками и слишком мало головой.
Иван удивлённо взглянул на горожанина-толстяка. Так точно отвечал ему коротышка, когда он спросил его почему в Железном городе великое множество юродивых и калек. По всей вероятности, то же самое подумалось и монаху, поскольку он с невинным видом спросил:
-А ты, горожанин, кто? Юродивый или калека?
Толстяк покрылся багрянцем, как осиновый лист в октябре и беззвучно разинул рот. А сопровождающая его миловидная женщина расхохоталась, звонко и зло:
-Что, милый, хороший урок преподал тебе этот грубый мужлан!? – и, обернувшись к Кулёме, сказала с издевкой, скрывающей горечь, - Он, варвар, - калека. А это - ЕГО последний сперматозоид!
-Но, милая, не выдержав, наконец, взорвался толстяк, - Я предлагал тебе обзавестись ребёночком из железа.
-А мне не нужен железный. Мне нужен – мой! – глаза красавицы-горожанки вспыхнули и… погасли, затуманенные слезой. Она развернулась и быстро пошла от нелепой и немного смешной скульптуры.
Кулема немедленно взгромоздился на пустой пьедестал и долго провожал красивую женщину взглядом. «Подумаешь, я больше работаю руками, чем головой», - бормотал он себе под нос, - «Зато у меня этих сперматозоидов хоть на тысячу баб и дохлого ни одного.» - монах расправлял свою могучую грудь под латаной, засаленной рясой.
Тем временем смотровую площадку возле постамента с монахом заполнила многочисленная толпа посетителей, ведомая бойкой девушкой-экскурсоводом.
«Взгляните!» - канарейкой пропела экскурсовод и неожиданно - подло ткнула Кулёме указкой в промежность. Монах в ответ крякнул подбитым селезнем и согнулся. – «Вы видите варвара в старинной, традиционной одежде. Прошу обратить ваше внимание как на уровне бёдер у него неудержимо бугрятся штаны», - монах покосился на свой оттопыривающийся левый карман, в котором лежала прихваченная из дому бутылочка самогону. – «Этот варвар», - неподдающимся сомнению тоном заявила экскурсовод, - «Уже готов к спариванию и ищет себе подходящую самку. Конечно…» – пропела канарейка – девица. – «Эрекция у древних мужчин была так сильна, что нам, к сожалению, сейчас это даже трудно себе представить. Известен, например, весьма показательный случай, о котором свидетельствует знаменитый летописец Лупонарий Понтийский. Некто Иван Сапогов, живший почти тысячу лет тому назад, в ярости от того, что измученная его сексуальными домогательствами жена отказалась исполнять свой супружеский долг, пробил членом деревянную дверь в ладонь толщиной. За это Сапогов был казнён прилюдно на площади, поскольку пробитая дверь вела в присутствие местного воеводы, который отказался принять Сапогова ввиду того, что жалоба его была якобы незначительна. Но!..» – издала предостерегающе громкую трель канарейка-девица. – Обратите внимание, насколько грязна и ветха одежда этого варвара, грубы черты его лица. Это полуживотное-получеловек и от современных людей его отделяет настоящая пропасть.
Монах, разобидевшись, хотел было слезть с постамента, но Тимофеев исподтишка показал ему здоровенный кулак. Тогда Кулёма в сердцах плюнул себе на сапог. Экскурсовод засияла от счастья: «Я очень рада тому, что у нас в экспозиции, наконец, появилась сотканная из лучей и способная передвигаться фигура. Продолжим осмотр»…
-Дура! - выпалил, точно из пушки, Кулёма, после того как экскурсия удалилась, - У варваров грязная одёжа! Грубое лицо! Взгляните, как неудержимо бугрятся его штаны! Сто раз дура!!! Даже Вещему не под силу сделать из лучей человека! Пойдём, Иван, отсюда скорее! – монах ещё многое собирался сказать, возмущённо и горячо, но глаза его вдруг округлились. Кулёма узрел, как некий горожанин подошёл к стоящему в углу истукану-кролику, которых на выставке было великое множество, и рукой надавил на выставленную вперёд кроличью лапу. Немедленно челюсть у пузатого кролика отвалилась и в глубине его пасти заманчиво показалась наполненная до самых краёв кружка пенного пива.
Кулёму, словно ураганом, снесло с пьедестала. Он бросился к одному из бекономатов, замаскированных под кроликов, и начал усиленно нажимать на его торчащую лапу, но вопреки его ожиданиям челюсть у кролика не открывалась. Монах подлетел к другому бекономату, но и там его ждала неудача. Так он обегал весь зал и, наконец, оказался у пузатого кролика, возле которого стоял с кружкой пива горожанин-счастливчик.
Кулёма потоптался на месте, делая вид, что он здесь просто так, к примеру, пришел посмотреть, как работает этот бекономат. Но горожанин ему подмигнул – подходи не стесняйся. Через мгновение монах уже усиленно давил на лапу-рычаг, но челюсть у кролика открываться никак не желала.
У горожанина от удивления вытянулось лицо. Он отстранил Кулёму и сам нажал на протянутую нищенски кроличью лапу, но… ожидаемого пива по- прежнему не было. Тогда горожанин зарычал, как собака, у которой отобрали её законную кость, и смаху ударил по доброжелательно улыбающейся морде кролика. Кулёма, не раздумывая, врезал с левой. По залу катился жуткий грохот. Монах и горожанин дубасили бекономат, поливая его последними словами...
Громыханье жести и площадная ругань привлекли множество разного рода зевак, которые, видимо, ходят не на выставки, а на скандалы. Однако внезапно этот неистовый шум перекрыл устрашающий львиный рык: «Стоять! Смирно! Отставить избивать беззащитного кролика!»
Сквозь плотную толпу сжатых любопытством зевак Тимофеев пробрался вперёд, ожидая увидеть издавшего рык громадного мужика. Но на одеревеневших любителей пива смотрела с ненавистью маленькая хрупкая женщина, несущая на груди табличку «АДМИНИСТРАТОР».
«Был вот один исправный бекономат», – администратор показала рукой на искорёженного, валяющегося на полу жестяного кролика, - Все остальные на выставке безвозвратно испорчены. А поломала их я, потому что … - и львиное рычание внезапно сменилось тонким, надломленным голосом безнадёжно уставшей женщины, - «Потому что … Боже как вы все мне надоели!» – и администратор … заплакала.
-Пошли отсюда скорей, - Тимофеев ткнул Кулёму в бок кулаком.
Нигде не задерживаясь, варвары быстренько двинулись к выходу. Они миновали все залы и были почти у цели, когда вдруг Кулёма внезапно остановился, сжал кулаки и побагровел. «Эта сволочь преследует меня по пятам!» - наконец, закричал он, как бешенный.
Перед ними, шлёпая слюнявыми губами, шаловливо моргая масляными глазами стоял …Альв. Монах размахнулся и изо всех сил двинул наглую лошадь по морде. Но, видимо, сделал он это напрасно. Лицо его исказили одновременно изумление и испуг, которые быстро перешли в болезненную гримасу. Через мгновение Кулёма орал благим матом и тряс рукой так, как будто ошпарил её кипятком. Меж тем от удара Альв даже не двинулся с места. Драконистый жеребец по-прежнему тошнотворно-приторно улыбался стоящему перед ним большому вазону с цветами.
Иван молча указал монаху на маленькую табличку, помещённую у ног удивительной лошади: «Драконистый жеребец Альв поприветствует ИСКРЕННО-ПЛАМЕННО каждого идиота, который по дурости стукнет его скульптуру, сделанную из кусающихся лучей». Кулёма только завыл от бессильной досады и боли.
На улицу они выкатились, словно две картофелины из постылого погреба на яркий солнечный свет.
-Здравствуй, Бьёрн!
-Здорово, Кулёма!
В один голос слились два приветствия. Перед ними стояли, точно их ожидали, коротышка и Раздолбай.
-Раздолбай! – зло и строго сказал монах, - Здесь не беспорядок! Бардак! Все бекономаты на выставке безвозвратно испорчены дурой-бабой-администратором. А от входа к выходу выставки шляется наглый Альв. Он, гадюка, делает посетителям непристойные предложения. А того, кто ему отказывает, очень больно кусает за руки.
-А давай мы ему морду набьём! – радостно заржал жеребец.
-Мысль неглупая, – раздумчиво проговорил коротышка.- А, главное, он зачем-то поднял указательный палец вверх, - Весьма своевременная. Заодно и посмотрите выставку.
-Мы посмотрим! – заржал Раздолбай, - Только как бы от этого выставка не пострадала. И, не тратя времени даром, он вломился в шатёр, сорвав-растоптав весьма примечательную записку, очевидно, приколотую к двери дурой- бабой- администратором: «Оборзевшим любителям пива и дурным жеребцам на выставку ВХОД ВОСПРЕЩЁН.»
Из шатра вначале доносились чьи-то недовольные крики и гвалт, затем тонкий и жалобный звон стеклянной посуды, который заглушил громкий голос Кулёмы:
-Раздолбай, да оставь ты в покое эту дурацкую вазу. Пойдём дальше – там можно грохнуть что-нибудь посерьёзней.
-Подожди! – послышалось недовольное ржание жеребца, - Здесь осталась ещё сделанная из лучей скульптура моего друга Альва. Сейчас я её!
Вслед за этим грянул такой оглушительный взрыв, что шатёр содрогнулся до основания. В его крыше пробился и рассыпался в воздухе фонтан из ослепительных, огненных брызг.
-Вот! – кукурузнозубый взглянул на Ивана и весело, и тревожно, - Горожане мне это ни за что не простят. Значит, будет Великая битва.
-Битва!? – Тимофеева, точно стегнули кнутом.- Выходит, Хельги был прав. У тебя есть желание сделать этот мир справедливым и добрым?
Но коротышка вместо ответа внезапно расхохотался и показал Тимофееву на шевелящийся, словно живой, шатёр:
-Бьёрн, ты взгляни, что эти негодяи творят!
Кишкообразный шатёр вдруг посредине раздулся и стал похож на удава, сожравшего гигантского кролика. Но, по всей вероятности, «кролик» оказался слишком велик для удава. Парусина в месте «раздутия» неожиданно лопнула и наружу, словно проклюнувшийся из яйца цыплёнок, высунул голову Альв. Он заржал так громко и жалобно, что, казалось, через мгновение ему было суждено умереть.
-Раздолбай! Откуси ему ляжку! – из шатра послышался свирепый голос Кулёмы.
Вновь послышалось надрывное, едва ли не предсмертное лошадиное ржание. Вдруг шатёр посредине распался и на улицу весь в слезах и соплях выпал Альв. Вслед за ним на мгновение появилась клыкастая голова Раздолбая. Она клацнула зубами, как собака ловящая в воздухе муху и тут же исчезла. Грохот и звон вновь донеслись из шатра. Это Раздолбай и Кулёма продолжили осмотр экспозиции.
Тимофеев и коротышка подошли к парадному входу в Секс-выставку, когда развесёлая парочка заканчивала свою «экскурсию». Из шатра выпархивали стайки испуганных и злых горожан. Они шустро разбегались по площади, ругаясь и всячески выказывая своё недовольство и возмущение происходящим. Внезапно послышался сильный треск, схожий с треском ломающегося под напором неистовой бури могучего дерева и, распоров парусину шатра, на свет Божий бесстыдно и нагло просунулась багровая голова огромного, детородного члена. Испуганные крики и вопли усилились. Из шатра хлынул человеческий вал. Он очень быстро сбивался в кучу человеческих тел, которая запрудила выход из выставки.
-Да, это мне Хельги никогда не простит, - удовлетворённо повторил коротышка, оглядывая дрыгающие руки и ноги между ног громадного, дутого кролика.
Меж тем голова детородного члена нервически дёрнулась и просунулась из шатра ещё дальше. Над ней замаячила ещё одна голова, плоскомордая с большими, свисающими клыками. Поведя глазами и как бы спросив окружающих: «А что это вы здесь, братцы, делаете?», плоскомордая голова мотнулась влево и вправо, окончательно распорола клыками шатёр и … по детородному члену, точно по трапу, на грешную землю сошли Раздолбай и Кулёма.
«Сошествие» двух раздолбаев сопровождалось мелодичным перезвоном удивительно знакомым Ивану. Он глянул и не поверил своим глазам. Драконистый жеребец, словно пони в цирке, держал в зубах хрустальные колокольчики, в которые там, в далёком и сейчас почти нереальном мире звонили девчонки, мальчишки на празднике Посвящения. Под перезвон колокольцев, которыми нежно потряхивал Раздолбай, Кулёма нёс бережно, как святую икону, картину, изображающую толстую бабу с таким количеством сисек, какое не бывает даже у супоросной свиньи.
-Хозяин! – проникновенно заржал Раздолбай, - Мы вырвали эти колокольчики и эту картину из рук негодяя Хельги и просим тебя принять их в дар.
-Смотри, Бьёрн, какая изящная вещь, - глазами искушенного ценителя живописи коротышка оглядывал полотно. - Но, кажется здесь не хватает одного незначительного штриха, - произнёс кукурузнозубый и сапогом продырявил живот супоросной бабе.
-Хозяин! – по-моему, ты испортил картину! – заржал Раздолбай.
-А это мы сейчас спросим у Сольвейг. – возразил ему коротышка, указывая на торопливо идущую к ним девушку.
В лёгком ситцевом платье, облегающем стан, Соль была необычайно красива. От волнения или быстрой ходьбы её лицо разгорелось, покрылось румянцем, ноздри трепетно раздувались. Никого не приветствуя, и, не обронив даже слова, девушка стремительно подошла к коротышке и влепила ему оглушительную пощёчину. Тут же рука Соль дёрнулась к висящему у неё на груди медальону с явным желанием его сорвать.
-А вот этого делать не надо! – кукурузнозубый перехватил её руку.- Медальон, изображающий доброго и злого дракончиков, подпрыгнул и заходил на бурно вздымающейся красивой груди.
-Зачем ты мне его подарил!? Ты говорил, что этот медальон – знак вечной дружбы между горожанами и варварами, что войны никогда не будет! А сейчас горожане открыли чрезвычайное заседание в Тинге. Они собирают армию – это война. Только теперь я понимаю ,зачем ты отправил нашего сына в горы!
-В горах легче дышится, - спокойно ей возразил коротышка, - А горожане … Что ж им вольно беситься из-за всяких там пустяков. И если ОНИ настаивают на этой войне, то мы … повоюем.
-Война для того, чтобы сделать этот мир справедливым и добрым? – не удержался от насмешки Иван.
Кукурузнозубый взглянул на него и … улыбнулся беззлобно:
-Да, именно: для того, чтобы сделать этот мир справедливым и добрым.
-Мы сделаем этот мир справедливым и добрым! – вторя хозяину, неистово заржал драконистый жеребец, - А того, кто встанет у нас на пути, мы сотрём в порошок!
Он острым копытом ударил уже продырявленную коротышкой картину и заржал так дико и бешено, что Кулёма и Сольвейг в страхе попятились от него.
Драконистый жеребец заколебался, словно пламя догоревшей свечи и исчез. Сон кончился. Иван приоткрыл глаза и замер, полагая, что ему померещилось. Взглянул на монаха, который тоже проснулся. Кулёма ответил ему недоумевающим, испуганным взглядом. Пред ними стоял бесследно пропавший в сгоревших Малых Пупцах посвящённый Виктор.
-Ты жив? – неуверенно пробормотал Тимофеев, не зная, что это явь или сон.
-Как видишь, – откликнулся Виктор.
-Нет, как ты - живой, а Пупцов уже нет? – перед глазами Ивана явился глумящийся огненный клоун.
-От меня зависит не всё.
Глаза у Виктора снова как когда-то в Малых Пупцах смотрели как у незаслуженно побитой собаки. Однако Ивана этим было уже не пронять. Он, не скрывая насмешки, смотрел в лицо лицемерному посвящённому:
-Ты в Малых Пупцах выполнял чей-то приказ. Сейчас ты здесь тоже находишься по чьему-то приказу. И по чьему-то приказу ты хочешь мне предложить участвовать в заговоре, чтобы сделать Мир справедливым?
-И добрым, – внезапно дополнил его Кулёма, - А того кто станет у нас на пути мы сотрём в порошок.
- Я не хочу тебя видеть. – Иван отвернулся от «друга».
Посвящённый давно уж исчез, растворившись в лёгком тумане, а Тимофеев по-прежнему лежал у костра, глядя на тлеющие, седые от пепла угли. Его беспокоили мысли, навеянные внезапным «воскрешением» Виктора.
-Иван, - произнёс Кулёма, разодрав рот в зевоте, - О чём ты всё думаешь? Мне бабка-знахарка вообще запретила думать. Сказала, что для меня это вредно.
-Да, вот не пойму, – с натугой признался Иван, - И что все в Железном городе ругаются и дерутся? У них ведь всего взахлёб - чего они не поделят?
-Всё очень просто, захлопнув челюсть, враз всполохнулся монах, - У них, Вань, бекономаты работают… Ну … ни к чёрту! От этого они и бесятся и не могут по-нормальному жить. Ты видел как я кролика бил по морде? А горожанин, Вань! – Кулёма изобразил на своём лице ужас. – Ты представляешь! Он кролика дубасил ногами!!!
Тимофеев молчал, не соглашаясь с Кулёмой и не возражая ему. Его вдруг ни с того ни с сего нестерпимо потянуло в беседку, на стрелку, которую заточили две сливающиеся большие реки. Как будто бы ТАМ он должен был получить ответ на мучивший его и казавшийся неразрешимым вопрос: почему в Железном городе есть всё кроме … счастья? И это непонятное, почти непреодолимое желание немедленно ехать к Вещему Ивану показалось очень странным и подозрительным, как будто бы кто-то упорно навязывал ему свою волю.
-Что тут расселся? – Тимофеев раздраженно взглянул на Кулёму. – Вставай и пошли домой.
И всё бы тут ничего и об этом внезапно втемяшевшемся ему в голову страстном желании Тимофеев вскорости бы забыл, но ему тотчас напомнили о нём и снова как-то нелепо и дико.
Когда они шли по улице, возвращаясь домой, внезапно из огромного куста барбариса восстал жутко исцарапанный, славный малый посыльный и яростно заорал, напрягая лужёную глотку: «Иван Тимофеев! Немедленно к Вещему! Не то … плохо будет!» Однако едва Тимофеев собрался было спросить: «Кто нынче напился? Придурок-посыльный иль Вещий старец?» как исцарапанный нарочный диким вепрем продрался сквозь куст и, дробно стуча каблуками, как бешенный, побежал меж домами.
Иван и Кулёма смотрели ему вслед очень долго и озадаченно-тупо.
-Кулёма, а, может быть, я чего-нибудь не дослышал или просто не понял? – наконец, раздумчиво спросил Тимофеев.
Однако Кулёма стоял и молчал, по-дурацки моргая глазами. Тогда Тимофеев решил:
-Сейчас я отправлюсь в управу посёлка, и пусть мне градоначальник повторит то, что сейчас проорал сумасшедший посыльный. А ты, Кулёма, иди в монастырь, к настоятелю, и спроси у него: за коим хреном мне снова переться к этому самому Вещему.
Насквозь прокуренный градоначальник несказанно удивил Тимофеева. Он долго мямлил и жался, точно красная девица на смотринах, и совершенно не желал отвечать ни на какие вопросы. Однако когда Иван ему прямо сказал:
-А ну этого Вещего в … Может, мне к нему и не ехать?
Градоначальник мгновенно вспотел и бешено заорал, как будто у него в ягодице внезапно обнаружилось сапожное шило:
-Ты что, с ума сошёл!? Ехать!! Немедленно ехать!!!
Обескураженный Тимофеев вышел из управы посёлка. Присев на лавку для посетителей, он не вставал с неё долго, ломая голову, что же всё-таки происходит, но так ничего не сообразив, медленно зашагал домой.
А возле дома Ивана, как всегда, ожидали погрузившийся в глубоководную лужу Михрютка и его вечно пьяный хозяин. Михрютка и Червяков смотрели на него слишком пристально и даже назойливо. «Что зенки пялите?» - не очень вежливо хотел их спросить Тимофеев, но глянул в сторону своего дома и … прикусил свой язык. Возле ворот маячила знакомая ему фигура монаха. Он был одет по-дорожному, а в поводу держал … двух навьюченных лошадей.
-Ты что, Кулёма? – подойдя к нему, тревожно спросил Тимофеев.
Монах боязливо отвёл глаза:
-Немедленно к Вещему. Настоятель велел.
-Зачем?!
-Не знаю, – честно признался Кулёма. – Но отец Ерофей весь трясётся и бледный. Велел, чтоб немедленно ехали. Иначе – беда.
-Да пошли они все! – Иван выругался громко и скверно. – Куда немедленно ехать, если ночь на дворе! – он ткнул пальцем в сумерки густые, точно слабо разведённая сажа, но ненароком попал в Михрютку и Червякова, которые следили за ним неприкрыто и нагло. – А вы что пялитесь?! Давно не видались?! – не выдержав, замахнулся на них Тимофеев.
Михрютка, точно подводная лодка, поспешно погрузился в глубокую лужу. А Червяков, будто заведённый пружиной, повернулся к Ивану спиной.
В поход Иван и Кулёма отправились, едва забрезжил рассвет. На улице не было ни души. Но проезжая мимо покосившегося палисада соседа, Тимофеев приметил две тени, затаившиеся за частоколом. Одна из них была низкая с торчащими раструбами-ушами. Другая – высокая и очертаниями очень напоминала долговязого человека. Напоминающая человека, «долговязая» тень чуть приметно качалась.
До места они добрались на удивление быстро. Иван, не задерживаясь, миновал Огненные Врата. Он почему-то был непоколебимо уверен, что и без жертвоприношения дорога к Обители Вещего для него будет открыта.
Они расстались у кладбища, на котором росли жирные, объевшиеся мертвечиной деревья. Кулёма присел возле дороги и терпеливо стал дожидаться своего покровителя. А Тимофеев продолжил свой путь, следуя уже знакомой ему, едва набитой редкими ходоками тропой.
Путь через лес оказался таким же неправдоподобно коротким. Иван очень скоро выехал из светлой дубравы на огромное поле и стал невольно искать глазами чудного, напоминающего чёрный камень монаха, которого он встретил здесь в свой прошлый приезд. Однако на этот раз Тимофеев его не приметил. Зато впереди из-под сени пышных деревьев выглядывали окна знакомой избушки.
Иван подъехал к избе, привязал свою лошадь у коновязи и, не задумываясь, словно направляясь по важному, неотложному делу, заторопился на холм, омываемый двумя полноводными реками. В беседке на стрелке-холме он, как и в прошлый раз, обнаружил две полные чаши, стоящие на столе: одна - с духмяным отваром из трав, другая - с янтарно-солнечным мёдом. Иван то ли с голоду, то ли с охотки разом выпил травы и мёд. И лишь после этого брякнулся мешком на скамью. Он полулежал-полусидел на скамье, смотрел на плавно бегущий водный поток, но … не видел его. Его мысли внезапно, словно взбесились, и понеслись наперегонки, толкая, сбивая друг друга, как молодые, дурные, гончие псы, преследующие прыткого зайца.
«А что сейчас мешает ему принять предложение друга Виктора и перевернуть этот тухлый и серый мирок? Ведь та стена, что совсем недавно казалась крепкой, почти нерушимой, дала вдруг глубокую трещину. В стане посвящённых – раскол, а значит вернуть справедливый уклад жизни Железного города – раз плюнуть. Это, конечно, так. Но почему всё-таки жители давно ушедшего города, несмотря на чудо-лекарство, часто болеют, превращаясь в юродивых и калек? И почему, несмотря на то, что всего у них вдоволь, они часто друг с другом ругаются и дерутся. Но!» - мысль Ивана лихорадочно прыгала в голове, точно дикий зверёк в тесной клетке, - «Воду в городе мутит подлец-коротышка. Это он ссорит людей меж собой. А это значит, что в Новом городе, который построит он, Иван Тимофеев, коротышек быть не должно. А как же калеки-юродивые и прочие идиоты, буквально заполонившие город? Кукурузнозубый сказал: « Дураков в этом городе через край, потому что горожане слишком много работают головой и слишком мало руками»? Решено: в Новом городе будет издан указ, по которому горожане будут полдня работать руками, а полдня - головой». Эта незамысловатая, но весьма привлекательная мысль доставила такое облегчение Тимофееву, как будто он после долгого воздержания помочился.
Тимофеев поднялся с лавки. Безучастно посмотрел на бескрайний водный простор. Заглянул в чашу с мёдом и в чашу отваром из трав. С сожалением горького пьяницы отметил, что они обе пусты и пошёл было вон из беседки, но … внезапно остановился: ему показалось, что кто-то его провожает долгим и пристальным взглядом. Иван оглянулся и замер. Непонятно откуда взявшись, в беседке чёрной мраморной глыбой застыла знакомая фигура монаха.
Тимофеев стоял в замешательстве. Ему очень хотелось подойти и поговорить с загадочным странником. Неясное чувство подсказывало Ивану, что желание это граничит с опасным безумством. Однако, не взирая на это, он сделал шаг к согбенной, чёрной фигуре, с неимоверным усилием сумел сделать даже второй, но третий ему уже не удался – ноги отказались служить. Иван ухватился за свой спасительный посох, желая поспешно уйти от чёрного, несущего гибель камня- монаха. Но Посох предал его, внезапно налившись такой не поддающейся описанию тяжестью, что Тимофеев не смог его удержать. Передвигая ноги с места на место, как неживые, и, перекатывая Посох перед собой, словно бревно, он кое-как, на коленях, выполз из беседки наружу.
Дурман у Тимофеева вскоре развеялся. Увиденная им согбенная фигура старца забылась. Осталась лишь мысль, гвоздём засевшая у него в голове.
Всё то, что говорил ему Виктор, осуществимо и просто. Уж если уклад Железного города когда-то сумел перевернуть какой-то там коротышка, то он, Иван Тимофеев с такими друзьями как Виктор, тем более всё сумеет вернуть на круги своя. «Стоп!» - Тимофеев неожиданно замер, - «А что это он вдруг решил, что именно кукурузнозубый превратил Железный город в руины?! Нет, это надо проверить!» - Иван подбодрил коня, который и без того шёл порядочной рысью.
-Ну, что? Как там Вещий? Ты его видел? – навстречу Тимофееву поднялся монах.
Но вместо ответа Иван свесился с лошади и рявкнул, пьяно дыхнув Кулёме в лицо:
- Ты, олух царя небесного! Живо костёр разжигай! Сейчас мы посмотрим, чем закончилась эта свара между варварами и горожанами!
-Гляди, Иван. Вот это да! - Монах показывал на двух богатырей-ратников, стоящих в нескольких шагах друг от друга и добродушно улыбающихся в пышные усы. В руках они держали боевые копья, на которых была распята кумачовая дорожка. На кумаче ярко белели буквы: «За справедливый и добрый мир!». Остроконечные копья были так щедро украшены алыми гвоздиками, что казались унизанными кусками кровавого мяса.
За богатырями с окровавленными копьями возвышался непонятного предназначения предмет. Он был заботливо укутан рогожей и своими очертаниями напоминал громадный круг. «Круг» плотной стеной окружали дюжие, до зубов вооружённые ратники. Древками копий они отгоняли от него любопытных.
«Хорошенькое начало», - пробормотал себе под нос Иван и оглянулся по сторонам. На этот раз волею Посоха они очутились на краю огромной пустоши. С одной стороны к ней подступал Железный город, с другой – сплошная чаща молодых берёзок и осинок. На пустоши народу было, пожалуй, не меньше чем деревьев в чаще. Куда не бросишь взгляд – повсюду здесь толпились варвары. Они о чём-то говорили, спорили и … разбирали наваленное прямо на землю оружие.
«Кулёма», - обратился Иван к своему неразлучному спутнику, желая ему сказать, что варвары, вероятно, готовятся к той самой битве, о которой толковал кукурузнозубый. Однако монаха рядом с ним не оказалось. «Кулёма!» – снова гаркнул Тимофеев, но, как и прежде, ответа не было. Тогда Иван глянул по сторонам и, приметив ведущую в лес заброшенную дорогу, пошёл по ней в надежде отыскать монаха. Он сделал несколько десятков шагов, когда за деревьями послышался лёгкий хруст веток. Из придорожных кустов вышел ратник, повязывающий пояс, а следом за ним появилась … Сольвейг. Увидев Ивана, Соль улыбнулась ему смущённо и неловко:
-Ты что здесь делаешь, Бьёрн?
-А ты что здесь делаешь, Соль?
Тимофеев оглянулся. Пред ним стоял, словно выросший из-под земли кукурузнозубый коротышка.
-Я?! Я гуляла. – Сольвейг была не в силах сдержать тяжёлый взгляд кукурузнозубого и опустила глаза.
-Ты гуляла … Понятно … - с кривой и недоброй усмешкой коротышка рассматривал мятое платье Соль, к которому прилипли сухие травинки и сосновые иглы.
-А ты? Ты гулял вместе с ней? – он перевел взгляд на ратника.
-Ты хочешь меня убить, господин? – ратник был бледен, как полотно, но спокоен, - Конечно, я виноват. Но твоя жена …
-По поводу моей жены тебе лучше молчать! – до этого отдающие сталью глаза коротышки раскалились мгновенно. – Атли! – рявкнул он в сторону леса.
Послышался треск, будто по лесу шёл ураган, и на дорогу, ломая деревья, вылетел жеребец-дракон.
-Атли! – повторил коротышка, указывая на окоченевшего от ужаса ратника, - Убей! А ты - смотри! – кукурузнозубый грубо схватил Сольвейг за волосы и запрокинул ей голову.
Драконистый жеребец дико заржал, встал на дыбы и бритвенноострым копытом снёс голову ратнику. Тот рухнул, точно серпом подкошенный колос. Кровь брызнула на коротышку и Соль. Кукурузнозубый швырнул жену на землю.
-Я - свободная женщина! Я - свободная женщина! – билась в истерике Соль.
-Ну, конечно, - уже невозмутимо-спокойно подтвердил коротышка, - Ты совершенно свободна. С этим никто и не спорит, – и, повернувшись, он пошёл по дороге на пустошь. Все потянулись за ним, словно нить за иглой.
На выходе из лесу Тимофеева встретил Кулёма.
-Иван, меня пронесло, - сказал он угрюмо и, как бы не замечая коротышки и драконистого жеребца, с тоской оглянулся вокруг, - не нравится мне здесь, Иван. Давай дёргать отсюда скорее.
-Нет, раз пришли, так пришли. Я должен видеть, чем кончится эта свара, – возразил ему Тимофеев и, отстранив мужичка, который безуспешно пытался вытащить из кучи оружия застрявший в ней меч, потянулся за огромной секирой.
-Оружие тебе ни к чему, – спокойно, как будто ничего не случилось, обратился коротышка к Ивану, - Вы оба понесете Святыню, – и он указал на большой, укрытый рогожей круг.
-Ну, слава Богу! – монах вздохнул с облегчением. – Для ратника – меч. Для монаха – Святыня. Это я понимаю, – и он едва ль не вприпрыжку побежал к громадному кругу.
Возле Святыни их поджидал маленький, желчный человечек, которого Кулёма когда-то радостно обнимал в цирюльне, предназначенной для драконистых лошадей.
-Они пойдут вместе с вами, - указывая на Тимофеева и Кулёму, обратился коротышка к желчному человечку.
Маленький человечек покорно кивнул головой.
Звонко и радостно труба пропела «поход». Запрудившая площадь толпа зашевелилась, тяжело, неумело сбиваясь в стаи-отряды. Мало-помалу ополчение варваров, представляющее собой разношерстный, плохо вооружённый сброд, вытянулось длинной, змееобразной колонной, которая вяло поползла на выход из города. В колонне, очевидно, провожая на битву своих отцов и мужей, шли многочисленные дети и женщины с зелёными ветвями в руках. Среди них Тимофеев заметил и Сольвейг. Она понуро-невесело шагала со своим юродивым братом. Но вместо зелёных ветвей они несли маленькие флажки всё с теми же нарисованными на них держащимися за лапки дракончиками: серьезным и улыбающимся. Иван подивился упрямству Соль. По всей вероятности даже сейчас, накануне кровавой сечи, она не оставляла надежды на то, что варвары и горожане помирятся. Они встретились взглядами. Но Сольвейг, очевидно, после всего происшедшего, не желала с ним говорить и немедленно отвернулась.
Иван и Кулёма тащили Святыню, которая на удивление была очень легка. Рядом с ними, спотыкаясь о выступы мостовой, семенил желчный, маленький человечек. Сейчас человечек выглядел почему-то жалким, даже подавленным. В очередной раз, запнувшись о камень, он поднимал голову кверху и почти умоляюще, совершенно беспомощно смотрел на коротышку, который восседал, как на троне, на высоком, драконистом жеребце.
Толпа варваров, миновав предместья, перевалила через горный хребет и теперь стекала по склону в долину. Там, внизу, словно кисеёй, прикрытая лёгкой облачной дымкой, уже замаячила расчерченная на правильные квадраты армия горожан.
К удивлению Тимофеева, беспорядочно бредущая орда варваров, при виде неприятеля стала обнаруживать некоторые признаки организованности. Так и не возвратившиеся домой, женщины и дети выстроились у подошвы огромной горы неровным, но очень широким и длинным фронтом. За ними следовало ополчение, состоящее из мужчин, вооружённых холодным оружием. На самом верху горы, сразу за ополчением стояла Святыня, окружённая отрядом отборных бойцов. Возле неё расположился на своём драконистом жеребце кукурузнозубый полководец. Построение варваров представляло собой гигантский треугольник, основание которого было повёрнуто к неприятелю.
С первого взгляда Тимофеев догадался о подлом замысле коротышки: отгородиться от горожан живым щитом из детей и женщин. Не скрывая презрения, он взглянул на кукурузнозубого полководца и … подивился. Полководца, казалось, мало заботило то, что происходит на поле будущей битвы. Он тревожно поглядывал то на Святыню, то на небо, затянутое сплошь облаками.
А в долине меж тем в нервном, томительном ожидании уже замерли две противостоящие друг другу армии. Страшного напряжения собравшихся убивать друг друга людей не разделяла только Природа. Под ногами обвешанных оружием ратников мирно стрекотали кузнечики. Из-под небес на ощетинившуюся остроконечными копьями землю золотым ручейком лилась песенка жаворонка. Яркая бабочка села на лезвие смертоносной секиры и беззаботно чистила себе крылышки. Временами Ивану казалось, что это - игра, что две армии постоят, попугают друг друга и разойдутся. Но под самыми облаками, привлечённая громадным скоплением двуногих существ, уже реяла стая зорких стервятников. Птицы-могильщики выискивали себе лакомую добычу среди этих, ещё живых и страстно желающих жить людей.
Неожиданно слуха Ивана коснулся звук, напоминающий шелест тронутой ветром листвы. Это варвары вначале тихо, а затем всё громче и громче запели свою древнюю песню, суровую, как бесплодные скалы их Родины и светлую, словно тёплый солнечный луч. Рокот, схожий с рычанием тигра, поддержал и усилил мелодию песни. Коротышка подбадривал своих соплеменников, тревожа дубиной, неведомо откуда появившийся у него барабан. Неожиданно детский, жалобный крик ворвался в суровый напев. В удивлении Иван оглянулся. То, что он увидал, задело его за живое.
Одному из охраняющих Святыню ратников, очевидно, в преддверии битвы захотелось развлечься. Он накинул верёвочную петлю на ногу юродивого Гуди и заставил его плясать. Время от времени ратник дёргал за верёвку, и мальчик с болезненным криком падал.
Тимофеев шагнул уже было к Гуди, но Сольвейг опередила его.
-Отпусти его! – Соль, едва достававшая ратнику до плеча, вцепилась ему в рукав.
-Он украл у меня секиру, – ратник стряхнул с руки девушку, точно кошку.
-Я хотел сражаться вместе со всеми, – юродивый плакал.
-Отпусти его, – повторил просьбу Соль Тимофеев.
Ратник расхохотался:
-Отпущу, если ты попляшешь вместо него.
-Попляшу, – охотно согласился Иван.
Ратник снял верёвку с ноги Гуди и с ухмылкой протянул её Тимофееву:
-Пляши.
-Вместе попляшем! – Иван схватил меч, оставленный каким-то ротозеем возле Святыни, и сорвал с него ножны.
Ратник поднял свою секиру. Но едва раздался зловещий лязг стали о сталь, как с высокого крупа драконистого жеребца послышался повелительный окрик кукурузнозубого полководца:
-Эй! – кому там не терпится!? Приберегите лучше силы для боя!
Тимофеев замер с занесённым мечом, выжидая, что будет делать его противник. Но ратник неожиданно зашатался, словно в момент опьянев, и медленно опустился на землю. Из его глаза торчало тонкое, на вид очень хрупкое, трепещущее прозрачными крылышками насекомое.
«Стальные стрекозы! Стальные стрекозы!» - пронеслось по рядам варваров. Многие из них стали нервно размахивать перед своими лицами руками, словно, пытаясь отогнать надоедливых насекомых. На глазах Тимофеева, стервятники, до сих пор парящие в небе, стали быстро снижаться в долину. Иван глянул вниз. Там, у подножья горы, дети и женщины размахивали зелёными ветвями. Но, по-видимому, с помощью веток не очень-то получалось отгонять насекомых-убийц. Люди тихо и медленно клонились к земле, забываясь во сне, от которого ещё никто не очнулся. Вместе с ними, смиряя громовые раскаты, умирала и грозная песня.
Опустившиеся на поле битвы стервятники вновь поднялись в воздух. Их спугнули тонкие, невысокого роста воины, которые шли по трупам убитых стрекозами детей и женщин. Монах долго вглядывался в неторопливо идущих бойцов, похожих друг на друга, как близнецы, и, наконец, произнёс:
-Иван, посмотри, никак это наши железные «братья».
Тимофеев молча кивнул головой. Не согласиться с монахом было нельзя. Без сомнения, их атаковали стальные бойцы.
Железные воины шли редкой цепочкой и, казалось, что ещё многочисленное, уцелевшее после атаки стрекоз ополчение варваров разорвет и уничтожит эту цепь без труда. Но едва железные люди схватились с живыми, как на поле битвы стало происходить нечто совершенно непостижимое для Ивана. Варвары закружились в смертельном водовороте вокруг каждого из малоросликов-воинов. Но стальным бойцам, по какой-то неясной причине, они не причиняли никакого вреда. Ополченцы разили … друг друга.
В смятении Тимофеев посмотрел на восседавшего на драконистом жеребце военоначальника-коротышку, ожидая что он что-то сделает, отдаст какой-то приказ, который остановит эту страшную мясорубку. Но кукурузнозубый молчал. Лишь черты его лица заострились необычайно, и он снова и снова смотрел на небо, сплошь затянутое свинцовыми облаками.
В отличие от атаки железных стрекоз кровавая бойня живых и железных людей длилась долго. Солнце, в самом её начале стоящее в зените, успело заметно продвинуться к западу, когда склон горы был буквально завален погибшими варварами. Ценой огромных потерь армии коротышки удалось уничтожить почти всех железных людей. Лишь пара на вид очень хрупких, но на самом деле не знающих усталости стальных воинов сумела подойти очень близко к Святыне.
Доселе, точно каменная статуя, сидящий на своём жеребце коротышка вдруг ожил. Он явно забеспокоился и с тревогой смотрел, как добивая последних, встающих у них на пути ополченцев, стальные бойцы подходили всё ближе к Святыне. Наконец, полководец дал знать, и отборные ратники, часть его личной охраны, двинулась железным воинам навстречу.
Иван, не желающий оставаться сторонним наблюдателем боя, схватил секиру убитого стрекозою ратника и бросился вслед за уходящим отрядом. Однако в спешке он споткнулся о труп и кубарем покатился по склону горы. Увидев это, Кулёма вначале запричитал, точно по покойнику баба, затем с горестным воплем вырвал секиру у оторопевшего от такой наглости ратника и побежал выручать своего покровителя.
Не выпуская секиру из рук, Иван катился по склону горы до тех пор, пока не ударился о кучу наваленных друг на друга убитых и раненых ополченцев. Не без труда он поднялся и тотчас перед его расплывшимся от головокружения взором предстал воин из стали. Он был очень тонок и мал и едва доставал Тимофееву до груди. Но у железного воина меч был в руке, а у живого секира валялась у ног.
Нежданно-негаданно меч железного человека удлинился и поразил бы в самое сердце Ивана, но в этот момент он резко нагнулся, поднимая секиру, и клинок его миновал. Теперь уже лезвие громадного топора со свистом вонзилось в воздух. Такой удар развалил бы надвое обычного человека, но сквозь железного секира прошла … не причинив ему никакого вреда. Не понимая в чём дело, Тимофеев в недоумении оглянулся и … обмер. С разных сторон на него нападали сразу несколько неизвестно откуда взявшихся железных людей. В отчаянии Иван ударил секирой по кругу и с облегчением почувствовал, что кого-то сразил, но, вновь оглянувшись, увидел, что он убил варвара ратника, который спешил ему на подмогу.
-Иван! – Тимофеев услышал истошный голос монаха, - Скорей! Помоги мне! У меня настоящий железный, а все остальные сделаны из лучей!
Кулёма, судя по звону и лязгу оружия, действительно, дрался с железным бойцом. Тот множился на глазах у Ивана, пытаясь отвлечь своего противника двойниками. Однако Кулёма каким-то звериным чутьём угадывал среди призраков настоящего воина и нападал на него, пытаясь сразить боевым топором. С холодным бешенством, вызванным нечаянно пролитой им человеческой кровью, Иван опустил свой топор на железную голову смаху и с судорогой радости почувствовал боль отдачи в руках …
Из нескольких десятков отборных бойцов, отправленных драться с железными воинами, назад вернулась лишь жалкая горстка. Иван ожидал от кукурузнозубого полководца хотя бы скупой похвалы, но тот даже не посмотрел в сторону израненных ратников. Внимание коротышки, как и прежде, было приковано к облакам, закрывающим небо, и в его взгляде читалось столько тревожной мольбы, что Тимофееву, несмотря на трагичность происходящего, стало смешно и грустно ...
В стане врага меж тем протрубили «атаку». До сих пор неподвижное, страшное в своём нечеловечески правильном построении войско горожан ожило. Мерным, отлаженным шагом, напоминающим ход заведённой машины, оно двинулось прямо на варваров. После атаки стрекоз-убийц и железных воинов свежим отрядам горожан противостояло лишь несколько десятков израненных ратников во главе с незадачливым полководцем. «Всё кончено», - понял Иван.
-Ну, монах, - он с усмешкой поворотился к Кулёме, - Нам с тобой пора убираться отсюда.
Радостный вопль заглушил последние слова Тимофеева. «Святыня! Святыня! Снимайте с неё покрывало!», - как оглашеный, орал кукурузнозубый, указывая рукою на небо. Тяжёлые облака, наконец-то, начали расходиться, и сквозь туманную дымку уже пробивались робкие лучи солнца.
Ратники, словно заражённые сумасшествием коротышки, бросились срывать укрывающую Святыню рогожу. В мгновение ока они обнажили громадный диск, настолько насыщенно синий, что на него было даже больно смотреть. Желчный, маленький человечек, который стоял рядом с диском, наложил на него свою ладонь. Тотчас на лицевой стороне Святыни, обращенной к армии горожан, появилась ослепительная, белая точка. Точка дрожала и быстро росла, превращаясь в геометрически правильный круг, ярко светящийся под лучами пока ещё затемнённого облачной дымкою солнца. Тимофеев неотрывно смотрел на этот синий мерцающий свет и гадал: где он мог его видеть.
-Иван, - ожесточённо скребя свою грудь ногтями, встревожено окликнул его монах. – Помнишь праздник Большой котлеты, когда все, как припадочные, чесались? Там светило с горы точно так же … - и они не сговариваясь, отступили от мерцающего света подальше.
Между тем желчный маленький человечек внимательно наблюдал, как на тыльной стороне громадного диска разрастался тусклый круг, очертания которого повторяли яркий круг на стороне лицевой. Как только дрожащее, словно жгучая медуза, пятно пожрало четверть синей поверхности диска, человечек торопливо отдёрнул от него свою руку. Увидев это, кукурузнозубый заорал, точно бешеный:
-На полную мощь! Святыню на полную мощь!
-Ты обещал мне, что Святыня будет работать в полсилы,- маленький человечек говорил надрывно, жалобно, нервно.
Лицо коротышки исказилось неистовой злобой, и он зашипел потревоженной ядовитой змеёй, обращаясь к своему жеребцу:
-Атли, немедленно его успокой! Но не смей убивать.
Драконистый жеребец слегка взмахнул своей здоровенной клыкастой мордой. Казалось, что человечка он почти не задел, но тот отлетел от него шагов на пятнадцать и замертво пал на траву.
Руку к Святыне! – рявкнул кукурузнозубый, указывая на замершего в нелепой, неестественной позе маленького человечка.
Два ратника немедленно бросились к лежащему на траве человечку и один из них крикнул:
-Он мёртв!
-Руку! Руку к Святыне! – не слушая их, вновь заорал коротышка, вглядываясь с тревогой в неумолимо надвигающиеся ряды горожан.
То ли из-за излишнего усердия, то ли по недомыслию, но ратник буквально исполнил приказ своего полководца. Взмахом меча он отрубил руку желчному человечку и потащил её к диску. Увидев это, коротышка сквозь зубы пробормотал:
-Бог мой! Меня окружают одни идиоты. – но тут же не выдержал и снова сорвался на крик, - Руку к Святыне, дурак! И держи её так, что бы вокруг тебя не происходило!
Наконец-то, сообразив, что от него требуется, ратник старательно распрямил скрюченные агонией пальцы и плотно прижал их к поверхности диска. Зыбкий круг на Святыне снова начал расти, и коротышка (в который уж раз!) обратил умоляющий взор к небесам. И, словно внимая его мольбам, задувший вдруг свежий ветер стал быстро сгонять последние облака со Светила. Кукурузнозубый ударил дубиной по барабану. Грозное, торжествующее рычание тигра понеслось над полем, заваленным трупами варваров. Иван усмехнулся: коротышка был похож на безумного клоуна на арене огромного цирка. Развязка была совсем рядом. Горожане уже подошли так близко, что были различимы их лица. Но в этот момент сквозь рёв барабана до Тимофеева донесся прерывистый женский крик. Он посмотрел и … увидел. В пока ещё неярком, колеблющемся свете Святыни, раскинув, точно в распятии руки, застыла хрупкая Соль. Она обратила своё лицо к несущей смерть армии горожан и тонко, надрывно кричала: «Не убивайте их! Пожалуйста, не убивайте! Хватит! Не надо никого убивать!»
Внезапно барабан замолчал и Тимофеев увидел, что кукурузнозубый вначале побелел, как мел, затем изогнулся в неистовом, бешеном крике: «Со- о оль! Назад!» И этот исторгнутый из его груди крик был так страшен и дик, что ратники, которые не боялись, казалось, самого дьявола и сейчас спокойно готовились к смерти, вздрогнули и обратили на своего полководца удивлённые взоры.
И Сольвейг услышала исступлённый вопль коротышки. Она обернулась и в миг осветилась ярчайшим ослепительным светом. Солнце, появления которого с таким жгучим нетерпением ожидал кукурузнозубый, наконец-то, очистилось от облаков. Вокруг Святыни вспыхнула трепещущим бело-синим сиянием ослепительная корона. Лицо Сольвейг плавилось под напором странного света. На её неестественно выбеленной коже отчетливо проступили тёмные очертания черепа. Тимофеева, как будто ударили. Он бросился на выручку Соль, но два ратника гирями повисли у него на руках и не дали сделать и шагу. И тогда он увидел, точно в адском приснившемся сне …
Как в пронзительно-синем, режущем зрение свете неправдоподобно расширились побелевшие глаза Сольвейг … Как её руки, дрожа от сопротивления страшной нечеловеческой силе, сводились к груди … И Иван вдруг услышал … В непонятно откуда рухнувшей на него оглушительной тишине … Жуткий хруст разрываемых мышц и хрящей … А затем обжигающий, дикий крик боли … И увидел … Как пальцами, превратившимися в стальные, звериные когти, Соль терзала свою белую, красивую грудь, вырывая из неё кровавые внутренности …
Иван пал на колени. Крик Сольвейг набатом бил у него в голове и разламывал его череп на части. Но внезапно он … Нет, не увидел … Скорее почувствовал … Как летит ему что-то круглое прямо в лицо. Тимофеев невольно принял в ладони трепещущий влажный комок, но взглянув на него, едва … не разжал свои руки. Это было … сердце Сольвейг, вырванное ею из своей груди и брошенное ему. Сердце билось у Ивана в ладонях. Брызги крови летели ему в глаза, смешиваясь в них со слезами …
Словно сквозь вату, откуда-то издалека до Ивана нарастал - доносился жалобный волчий вой. Вой усиливался с каждым мгновением и, казалось, что тысячи издыхающих в невыразимых мучениях хищников надрывают свои глотки в жуткой предсмертной тоске. Иван поднял голову и отсутствующим взглядом окинул поле брани.
От стройной и страшной в своём неумолимом, механическом движении армии горожан не осталось следа. Воины валились на землю и, прикованные взором к излучающей губительный свет Святыне, срывали с себя доспехи, впивались руками в тело. Окостеневшими пальцами они вырывали из него мясо и кишки, и, сея вокруг себя кровь, разбрасывали свою плоть по траве. Звериный вой отчаяния, злобы и боли леденил душу и сводил с ума. Армия горожан перестала существовать, но Тимофееву это было уже безразлично …